Людмила петрановская травмы поколений: Травмы поколений

Травмы поколений

13 мая17358277

Людмила Петрановская, психолог:

Как же она все-таки передается, травма?

Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. д., и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения, без политики и идеологии.  О них потом как-нибудь.

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя.  И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате.

Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть.  Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего.

Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.

В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий,  такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.

Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное – что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство?  «Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!» — это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых — кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток.

***

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей.

Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т . д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя.

Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.

И только одно плохо – он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся  одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком?

Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это вывшее его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы».

Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство «железной» женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление.  Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский – претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.

И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит,  заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить?

С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали.  Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…

Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном – трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом — алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину – а на кого, если все вокруг примерно такие? – или уйти в забытье.

С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли – и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых — болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное  разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она – обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они  не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это – власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате – обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно – что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами – и погиб? Или того хуже – известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул – вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была – работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.

Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает!

Естественно, соответствующий набор слоганов: «Все мужики – сволочи», «Все бабы – суки», «Хорошее дело браком не назовут». А что, жизнь подтверждала. Куда ни глянь…

Но случилось и хорошее. В конце 60-х  матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками.  Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все равно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую – до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была – семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее – отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили – прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая – автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас  любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.
Не у все все одинаково,  конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные.
Но в общем и целом.

Короче, с нас причитается.

***

Итак, третье поколение.

Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то – в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».

А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу – в музыкалку – в магазин, если через пустырь или гаражи – тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал – боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал.

Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после  развода». У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит.

Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.

А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.

Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители – типичные «дети войны», родители девочки – «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить – в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом – муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись – и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.

Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы – счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.

Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось – нельзя.

Это вечная проблема – ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел.

Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но – дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что – нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне – сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.

Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок – он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду  и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный…

Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник… Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать – а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей?

Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного – это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело!

А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить».

Тут уж хочешь — не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться – ревность! – и вот уже мы получаем новый круг – депривированого, недолюбленного  ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач!  Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это – отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ. И вечная тревога, привычная с детства – а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?

В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они – прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше.

Несколько дней назад мне звонила знакомая – из Канады! – с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей – у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила:) Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих  с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми – дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает – все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудлво преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.

Смотрите также цикл онлайн-лекций Людмилы Петрановской:
«Головоломка: как подружиться со своими эмоциями и научить этому ребенка»
Людмила Петрановская расскажет о том, как корректно проживать эмоции, справляясь со стрессом
без саморазрушения и искусственного «спокойствия», и создавать более гармоничные отношения с миром, сохраняя веру в свои силы.
«Что такое совесть?»
«У тебя совесть есть?» —  Этот упрек время от времени слышит в свой адрес любой ребенок, причем по самым разным поводам
«Матерная тема»
Лекция о тонких связующих нитях между дочерьми и матерями.

Оригинал

Травмы поколений (Людмила Петрановская) — readingsouls — LiveJournal

Пронзительная и откровенная статья психолога Людмилы Петрановской, которая объясняет, почему наши родители и мы стали такими, какие есть. Невозможно оторваться до последней строчки.

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии — первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел — постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно. И она каменеет. Ее лицо представляет застывшую маску, ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен.

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине — не грубость и не властность. Самое страшное — любовь, она может убить своей заботой. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует.

Травма пошла на следующий виток.

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. Впервые взяв на руки собственного ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей.

И только одно плохо — он растет. Стремительно растет, и что же потом? Мать настолько сильно страшится очередного одиночества, что у нее разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Но ведь есть и он сам, самостоятельная жизнь, свобода. И он уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. В ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? Мальчики тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах множество отцов просто встали однажды утром и ушли — и больше не вернулись. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали.

Ох, эти разводы 70-х — болезненные, жестокие. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, потому что кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате — обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют. Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. И еще случилось хорошее: отдельное жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая — автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Итак, третье поколение. «С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом — муки невозможной сепарации и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись — и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.

Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперответственности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Но внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?» В результате дети, выросшие в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях, не знают соседей и не хотят знать.

А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенные в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться.

Другой вариант сценария разворачивается, когда берет верх еще одна коварная установка гиперответственных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это — отдельная песня. Если поколение детей войны жило в уверенности, что они — прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперответственных почти поголовно поражено «родительским неврозом».

Мой сын — представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей. К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом: «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается».

А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми — дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает — все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать.

Жизнь покажет.

Травмы поколений. О нас и о наших родителях. | Блогер liza_alisa на сайте SPLETNIK.RU 5 октября 2017

Девы, на волне поста и комментариев об отношениях с матерью (см. ниже в блогах) я хочу предложить вам хоть не новую, но актуальную статью психолога Людмилы Петрановской «Травмы поколений». Лично мне она была полезна — получилось сложить недостающие пазлы в отношениях с родителями и с детьми. И с мужем.

Я скопирую сюда часть текста, иначе пост будет очень длинным и ниже дам ссылку на продолжение (прошу прощения за богомерзкий пикабу, кстати, комментарии там тоже поразили. Cколько анонимных слез и боли может выдержать интернет…)

Итак, статья:

«Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя. И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть. Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не на него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.

В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий, такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.

Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное – что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода рассказы про послевоенное детство? “Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!” — это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых — кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток.

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т . д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя. Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг от друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.

И только одно плохо – он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это выше его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство “железной” женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский – претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.

И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит, заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить?

С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Они оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали. Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…

Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном – трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом – алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину – а на кого, если все вокруг примерно такие? – или уйти в забытье.

С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли – и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых — болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она – обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это – власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате – обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно – что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами – и погиб? Или того хуже – известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул – вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была – работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.

Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает! ……..

продолжение по ссылке (текст громоздкий, ориентир в тексте — фото с первоклассниками за партой, над фото отсчитайте пятый абзац наверх): 

https://pikabu.ru/story/travmyi_pokoleniy_3018602

Статья Людмилы Петрановской «Травмы поколений» Часть 2.

Это я разделила статью на 2 части, не автор. Разделила, т.к. в один пост статья не влезла — большая!
Читаем дальше?

Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все ра

вно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую – до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была – семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее – отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили – прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая – автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.

Не у все все одинаково, конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные.

Но в общем и целом.

Короче, с нас причитается.

***

Итак, третье поколение. Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то – в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».

А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу – в музыкалку – в магазин, если через пустырь или гаражи – тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал – боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал. Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после развода». У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит. Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.

А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.

Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители – типичные «дети войны», родители девочки – «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить – в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом – муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись – и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.

Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы – счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.

Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось – нельзя.

Это вечная проблема – ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но – дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что – нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне – сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.

Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок – он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный… 

Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник… Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать – а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного – это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело! 

А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Тут уж хочешь — не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться – ревность! – и вот уже мы получаем новый круг – депривированого, недолюбленного ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач! Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это – отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ.

И вечная тревога, привычная с детства – а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?

В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они – прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше.

Несколько дней назад мне звонила знакомая – из Канады! – с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей – у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила 🙂 Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми – дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает – все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудлво преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.

Травмы поколений

Мнения

Редакция «Частного корреспондента»

Почему «Часкор» позеленел?

Мы долго пытались написать это редакционное заявление. Нам хотелось уместить в него 12 лет работы, 45 тысяч статей (и даже чуть больше), несколько редакций и бесконечность труда и сил. А еще – постараться объяснить нашим читателям происходящие изменения.

Виталий Куренной

Традиционные ценности и диалектика критики в обществе сингулярности

Статья Николая Патрушева по поводу российских ценностей интересна сама по себе, но также вызвала яркий отклик Григория Юдина, который разоблачает парадигму «ценностей», трактуя ее, видимо, как нечто сугубо российско-самобытное, а само понятие «ценность» характеризует как «протухшее». Попробую выразить тут свое отношение к этой интересной реплике, а заодно и прокомментировать характер того высказывания, по поводу которого она появилась.

Иван Засурский

Пора начать публиковать все дипломы и диссертации!

Открытое письмо президента Ассоциации интернет-издателей, члена Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека Ивана Ивановича Засурского министру науки и высшего образования Российской Федерации Валерию Николаевичу Фалькову.

Сергей Васильев, facebook.com

Каких денег нам не хватает?

Нужны ли сейчас инвестиции в малый бизнес и что действительно требует вложений

За последние десятилетия наш рынок насытился множеством современных площадей для торговли, развлечений и сферы услуг. Если посмотреть наши цифры насыщенности торговых площадей для продуктового, одёжного, мебельного, строительного ритейла, то мы увидим, что давно уже обогнали ведущие страны мира. Причём среди наших городов по этому показателю лидирует совсем не Москва, как могло бы показаться, а Самара, Екатеринбург, Казань. Москва лишь на 3-4-ом месте.

Иван Засурский

Пост-Трамп, или Калифорния в эпоху ранней Ноосферы

Длинная и запутанная история одной поездки со слов путешественника

Сидя в моём кабинете на журфаке, Лоуренс Лессиг долго и с интересом слушал рассказ про попытки реформы авторского права — от красивой попытки Дмитрия Медведева зайти через G20, погубленной кризисом Еврозоны из-за Греции, до уже не такой красивой второй попытки Медведева зайти через G7 (даже говорить отказались). Теперь, убеждал я его, мы точно сможем — через БРИКС — главное сделать правильные предложения! Лоуренс, как ни странно, согласился. «Приезжай на Grand Re-Opening of Public Domain, — сказал он, — там все будут, вот и обсудим».

Николай Подосокорский

Виртуальная дружба

Тенденции коммуникации в Facebook

Дружба в фейсбуке – вещь относительная. Вчера человек тебе писал, что восторгается тобой и твоей «сетевой деятельностью» (не спрашивайте меня, что это такое), а сегодня пишет, что ты ватник, мерзавец, «расчехлился» и вообще «с тобой все ясно» (стоит тебе написать то, что ты реально думаешь про Крым, Украину, США или Запад).

Марат Гельман

Пособие по материализму

«О чем я думаю? Пытаюсь взрастить в себе материалиста. Но не получается»

Сегодня на пляж высыпало много людей. С точки зрения материалиста-исследователя, это было какое-то количество двуногих тел, предположим, тридцать мужчин и тридцать женщин. Высоких было больше, чем низких. Худых — больше, чем толстых. Блондинок мало. Половина — после пятидесяти, по восьмой части стариков и детей. Четверть — молодежь. Пытливый ученый, быть может, мог бы узнать объем мозга каждого из нас, цвет глаз, взял бы сорок анализов крови и как-то разделил бы всех по каким-то признакам. И даже сделал бы каждому за тысячу баксов генетический анализ.

Дмитрий Волошин, facebook.com/DAVoloshin

Теория самоневерия

О том, почему мы боимся реальных действий

Мы живем в интересное время. Время открытых дискуссий, быстрых перемещений и медленных действий. Кажется, что все есть для принятия решений. Информация, много структурированной информации, масса, и средства ее анализа. Среда, открытая полемичная среда, наработанный навык высказывать свое мнение. Люди, много толковых людей, честных и деятельных, мечтающих изменить хоть что-то, мыслящих категориями целей, уходящих за пределы жизни.

facebook.com/ivan.usachev

Немая любовь

«Мы познакомились после концерта. Я закончил работу поздно, за полночь, оборудование собирал, вышел, смотрю, сидит на улице, одинокая такая. Я её узнал — видел на сцене. Я к ней подошёл, начал разговаривать, а она мне «ыыы». Потом блокнот достала, написала своё имя, и добавила, что ехать ей некуда, с парнем поссорилась, а родители в другом городе. Ну, я её и пригласил к себе. На тот момент жена уже съехала. Так и живём вместе полгода».

Михаил Эпштейн

Симпсихоз. Душа — госпожа и рабыня

Природе известно такое явление, как симбиоз — совместное существование организмов разных видов, их биологическая взаимозависимость. Это явление во многом остается загадкой для науки, хотя было обнаружено швейцарским ученым С. Швенденером еще в 1877 г. при изучении лишайников, которые, как выяснилось, представляют собой комплексные организмы, состоящие из водоросли и гриба. Такая же сила нерасторжимости может действовать и между людьми — на психическом, а не биологическом уровне.

Лев Симкин

Человек из наградного листа

На сайте «Подвиг народа» висят наградные листы на Симкина Семена Исааковича. Моего отца. Он сам их не так давно увидел впервые. Все четыре. Последний, 1985 года, не в счет, тогда Черненко наградил всех ветеранов орденами Отечественной войны. А остальные, те, что датированы сорок третьим, сорок четвертым и сорок пятым годами, выслушал с большим интересом. Выслушал, потому что самому читать ему трудновато, шрифт мелковат. Все же девяносто.

Календарь

Олег Давыдов

Колесо Екатерины

Ток страданий, текущий сквозь время

7 декабря православная церковь отмечает день памяти великомученицы Екатерины Александрийской. Эта святая считалась на Руси покровительницей свадеб и беременных женщин. В её день девушки гадали о суженом, а парни устраивали гонки на санках (и потому Екатерину называли Санницей). В общем, это был один из самых весёлых праздников в году. Однако в истории Екатерины нет ничего весёлого.

Ив Фэрбенкс

Нельсон Мандела, 1918-2013

5 декабря 2013 года в Йоханнесбурге в возрасте 95 лет скончался Нельсон Мандела. Когда он болел, Ив Фэрбенкс написала эту статью о его жизни и наследии

Достижения Нельсона Ролилахлы Манделы, первого избранного демократическим путем президента Южной Африки, поставили его в один ряд с такими людьми, как Джордж Вашингтон и Авраам Линкольн, и ввели в пантеон редких личностей, которые своей глубокой проницательностью и четким видением будущего преобразовывали целые страны. Брошенный на 27 лет за решетку белым меньшинством ЮАР, Мандела в 1990 году вышел из заточения, готовый простить своих угнетателей и применить свою власть не для мщения, а для создания новой страны, основанной на расовом примирении.

Молот ведьм. Существует ли колдовство?

5 декабря 1484 года началась охота на ведьм

5 декабря 1484 года была издана знаменитая «ведовская булла» папы Иннокентия VIII — Summis desiderantes. С этого дня святая инквизиция, до сих пор увлечённо следившая за чистотой христианской веры и соблюдением догматов, взялась за то, чтобы уничтожить всех ведьм и вообще задушить колдовство. А в 1486 году свет увидела книга «Молот ведьм». И вскоре обогнала по тиражам даже Библию.

Александр Головков

Царствование несбывшихся надежд

190 лет назад, 1 декабря 1825 года, умер император Александра I, правивший Россией с 1801 по 1825 год

Александр I стал первым и последним правителем России, обходившимся без органов, охраняющих государственную безопасность методами тайного сыска. Четверть века так прожили, и государство не погибло. Кроме того, он вплотную подошёл к черте, за которой страна могла бы избавиться от рабства. А также, одержав победу над Наполеоном, возглавил коалицию европейских монархов.

Интервью

«Музыка Земли» нашей

Пианист Борис Березовский не перестает удивлять своих поклонников: то Прокофьева сыграет словно Шопена – нежно и лирично, то предстанет за роялем как деликатный и изысканный концертмейстер – это он-то, привыкший быть солистом. Теперь вот выступил в роли художественного руководителя фестиваля-конкурса «Музыка Земли», где объединил фольклор и классику. О концепции фестиваля и его участниках «Частному корреспонденту» рассказал сам Борис Березовский.

Андрей Яхимович: «Играть спинным мозгом, развивать анти-деньги»

Беседа с Андреем Яхимовичем (группа «Цемент»), одним из тех, кто создавал не только латвийский, но и советский рок, основателем Рижского рок-клуба, мудрым контркультурщиком и настоящим рижанином – как хороший кофе с черным бальзамом с интересным собеседником в Старом городе Риги. Неожиданно, обреченно весело и парадоксально.

«Каждая собака – личность»

Интервью со специалистом по поведению собак

Антуан Наджарян — известный на всю Россию специалист по поведению собак. Когда его сравнивают с кинологами, он утверждает, что его работа — нечто совсем другое, и просит не путать. Владельцы собак недаром обращаются к Наджаряну со всей страны: то, что от творит с животными, поразительно и кажется невозможным.

Юрий Арабов: «Как только я найду Бога – умру, но для меня это будет счастьем»

Юрий Арабов – один из самых успешных и известных российских сценаристов. Он работает с очень разными по мировоззрению и стилистике режиссёрами. Последние работы Арабова – «Фауст» Александра Сокурова, «Юрьев день» Кирилла Серебренникова, «Полторы комнаты» Андрея Хржановского, «Чудо» Александра Прошкина, «Орда» Андрея Прошкина. Все эти фильмы были встречены критикой и зрителями с большим интересом, все стали событиями. Трудно поверить, что эти сюжеты придуманы и написаны одним человеком. Наш корреспондент поговорила с Юрием Арабовым о его детстве и Москве 60-х годов, о героях его сценариев и религиозном поиске.

Одна из главных проблем нашего общества — виктимность – Анастасия Изюмская – Интервью – Материалы сайта – Сноб

СУчитывая травмы поколений, можно ли, перефразируя Винникота (британский педиатр и детский психоаналитик. — Прим. ред.), быть сегодня хорошим родителем без специальной подготовки?

Факторы личные, семейные сегодня становятся более значимыми, чем какие-то мегаглобальные исторические. Благополучие ребенка зависит сейчас, в первую очередь, не столько от того, что происходило в стране, сколько от событий в конкретной семье. Кому-то досталось много родительского принятия, внимания. Причем тут далеко не все сводится к объективным фактам: был на пятидневке или не был. Кто-то был на пятидневке, но родители ухитрились в оставшееся время окружить ребенка вниманием, дать ему чувство защищенности. А с кем-то мама дома сидела и еще 25 нянь-гувернанток, а ребенок при этом ничего не получил.

СНо какое-то обобщение все же можно сделать?

Перелом в сознании стал происходить, когда родители начали долго — до трех лет — сидеть дома. Эти нынешние родители — дети конца 80-х. Как раз они сейчас создают семьи, рожают детей. И эти люди — назовем их «новые родители» — добрее. Они более внимательны к детям, к их потребностям, у них больше внутреннего ресурса, меньше страха перед наблюдающим глазом «старшего брата». В связи с этим дети в таких семьях, с одной стороны, более открытые, а с другой — более чувствительные. У них нет необходимости в раннем возрасте терять уязвимость. И закрываться коркой, что, правда, не всегда нравится, например, государственным учреждениям.

СЭто, кстати, отдельная часто звучащая тема: воспитатели жалуются, что ребенок слишком часто плачет, что он слишком много хочет. Даже к психологам-неврологам советуют обратиться. Вы об этом?

Да-да-да! До этого все строилось на том, что ребенок к моменту похода в школу или в детский сад уже научался отсоединяться от своих потребностей, отращивал мощную дистанционную защиту: «Это не со мной, это не я чувствую, я не чувствую». И, с одной стороны, такой ребенок менее требователен к взрослым, потому что в каком-то смысле он на них поставил крест. Они не существуют в его картине мира. С другой стороны, у таких детей чувства словно чуть-чуть притушены, и они, конечно, для массовых учреждений удобнее. Но другой вопрос — это цена, которую они за это платят.

СКаким вы видите портрет рожденных в 2010-х?

Я думаю, они будут как минимум разными. У них будут меньше выражены поколенческие черты. Но опять-таки это будет, если опять чего-нибудь не случится. Потому что никто не застрахован от событий, которые всех уравняют. Ведь что бывает, когда происходит какая-то исторически обусловленная травма? Она нивелирует личностный разлет, личностные особенности, личный выбор, особенности семейного уклада. И всех накрывает шоковыми травматическими переживаниями, которые все это разнообразие стирают. Все становятся похожими, появляется портрет поколения. В норме не должно быть никакого портрета поколения, в норме все люди разные.

СЗначит, сейчас неплохое время, чтобы растить детей?

Да. Опять-таки если ничего не произойдет, то да. Сейчас время сравнительного благополучия, материального, социального, и люди могут заниматься обустройством своей жизни, обустройством своей семьи. Сначала все ремонты делали, как сумасшедшие. Потом, следующим этапом, задумались про отношения. К детям стали внимательны. Я думаю, что если у нас и дальше были бы благополучные годы, это дало бы постепенно и дальнейшие качественные изменения. Обычно на следующем шаге люди начинают обустраивать социальную, гражданскую реальность вокруг себя, что тоже частично уже начиналось. Добровольцы ездили на пожары, занимались еще какой-то гражданской активностью, мобилизовывались, собирались. Даже начали появляться первые ростки чего-то политического.

То есть сначала обустроили квартиру, убрали облупившуюся краску со стен, наклеили виниловые обои, унитаз заменили на новый. Потом подумали: «А что это мы с мужем как кошка с собакой?» Попробовали договориться. «А что это я на ребенка ору?» Попробовали не орать. Потом уже следующим этапом: «А что это тут у нас вокруг происходит?» Так идет постепенное обустройство мира вокруг себя. Но похоже, что это движение, к сожалению, будет прервано, будет откат назад. Я надеюсь, что не полностью, не на исходную точку. Все-таки за это время что-то проросло,  укрепилось, и какое-то чувство благополучия все-таки проникло в нас. Но отката не избежать, потому что социальная ткань меняется медленно, и нам сытых лет не хватило.

СКак бы вы определили то, что происходит сейчас в стране? Какие чувства у вас это вызывает?

Сейчас мы в преддверии очень глубокого кризиса. Прежде всего экономического, но изменения будут и социальные, и политические… И хотя от этого страшно, временами все же кажется, что лучше уж как угодно, чем всю жизнь так, как сейчас. Некрасов писал: «Душно без счастия и воли…» Конечно, буря пугает, но духота и застой тоже на нервы действуют.

СКак в таких условиях сохранить внутреннюю целостность?

Надо беречь ресурсы, прежде всего отношения с друзьями, родственниками. Это люди, которые могут поддержать, которые могут прийти на помощь, независимо от чьих-то мнений или разницы во взглядах.

Нужно взять за правило не ругаться с людьми из-за глупостей, из-за поверхностных вещей. Сейчас очень много общения идет на уровне идей, позиций. Но это обусловлено тем, что все сидят в социальных сетях.

Это, безусловно, сказывается. И это, безусловно, та задача, которая определенными людьми решается вполне осознанно, за зарплату. Ведется целенаправленная работа по расколу общества. Важно не терять голову, понимать, что есть более глубокие вещи, чем твоя позиция, твой максимализм. Сейчас это не уместно. Потому что человек может иметь позицию, которая нам не нравится, но при этом быть хорошим человеком, то есть иметь схожие представления о помощи, о поддержке, о солидарности, о том, что не нужно делать гадостей. Таких людей надо держаться, независимо от того, согласны мы с ними по политическим вопросам или нет.

СК разговору о другой позиции. Как разговаривать с детьми, если их взгляды не совпадают с вашими?

Совершенно точно не надо ставить под угрозу отношения ради политпросвета, потому что ребенок еще двести раз передумает, а все обидные слова, которые будут сказаны в процессе, останутся в памяти. Не нужно любой ценой переубеждать и стыдить за неправильную, на ваш взгляд, позицию. Ни в коем случае нельзя давать ребенку понять, что с такой позицией он вам не нужен. Я знаю, что есть родители, которые готовы сказать своему ребенку: «Если ты такое говоришь, ты мне больше не дочь/сын».

СЕсть ли какой-то базовый принцип, как говорить с детьми о политике, чтобы вас услышали? 

Правило простое: если вы общаетесь с детьми все время, если они слышат ваши разговоры, видят ваши чувства, переживания, они этим пропитываются. Естественно, если до 13-14 лет ребенок не слышал таких разговоров, а потом вдруг вы ему выдаете сложные рассуждения, почему вы, например, не согласны с тем-то и тем-то, то, естественно, он не будет готов это переварить. Это то, что называется «жить вместе», иметь общее понятийное поле, общий объем общения. С другой стороны, для ребенка, особенно в раннеподростковом возрасте, очень важно не противостоять группе. И одно дело, если в школе присутствуют  разные точки зрения. Но если школа кондовая, и там очень четкая «линия партии», то надо десять раз подумать, прежде чем ребенка перенастраивать. Групповое давление — очень жестокая вещь. И может так случиться, что он попадет в ситуацию, которая очень глубоко его травмирует. Справиться с этим более-менее самостоятельно ребенок может начиная лет с 14-15, не раньше. Ставить 10-летнего в противоборство с группой — это очень высокий риск. Надо быть готовым в любой момент появиться в школе и там все контролировать, но я не знаю, насколько это реально. Или надо понимать, что ребенок может сильно огрести.

В 2005-м, весной, вскоре после событий на Майдане, я была в Киеве на психодраматическом семинаре израильского психолога. Естественно, там все эти темы были очень актуальны. И одна участница с бело-голубой стороны рассказывала про то, что произошло с ее дочерью. Весь класс был на революционной волне, все были «оранжевые», а ее дочь высказывала другие идеи. И в конце концов это противостояние вылилось в довольно безобразную историю, когда эту девочку привязали к стулу и надели на голову капюшон. Ее не избили, но это был акт насилия, безусловно, эмоционального и физического. Для ребенка это все было большим шоком, большой травмой. Ее мать рассказывала об этом и плакала.

СДети сейчас очень погружены в информационное пространство. Насколько для них это травматично и можно как-то уберечь их?

Тут, скорее, надо просто быть в контакте с ребенком и надо быть готовым, какие бы чувства у него ни возникали, поддерживать его, объяснять ему, отвечать на его вопросы. Что безусловно не стоит делать, так это подвергать ребенка бомбардировке пропагандистским телевидением. Дело даже не в том, что там конкретно говорят, просто уже то, как это делается, сама интонация…

СВы советуете поддерживать и принимать ребенка в любых чувствах — это, прямо скажем, не для всех родителей такая уж простая история.

Собственно говоря, это и есть основная родительская обязанность. Что мы должны делать? Мы должны быть с ребенком в его переживаниях. Разных. И все. Остальное очень вариативно: как его учить, как его лечить, как его кормить, как его то-се, пятое-десятое — это настолько по-разному происходит в разных культурах, в разных социальных слоях, в разных семьях. И ничего, как-то все вырастают. Что важно? Чтобы ребенок чувствовал, что он не один, пока он не может быть один. Чтобы он чувствовал, что в его столкновениях с жизнью, с миром, в его чувствах, разочарованиях, обидах мы вместе с ним. Это не значит, что нам должны нравиться все его чувства или, уж тем более, что нам нравятся все проявления его чувств. Это как в фильме «Аватар», у них приветствие было на этой планете: «Я тебя вижу» вместо «Здравствуйте» — вот это оно.

Часто, когда родители говорят о том, что все принимают, что под принятием имеется в виду: что бы ребенок ни делал, мне все нравится, что бы он ни делал, я со всем согласен. Но это же не так! Принятие чувств — это не про то, что мне все нравится, и я со всем согласен, а про то, что я не подталкиваю ребенка к диссоциации. Я не говорю ему: не чувствуй это! Я не требую от него не бояться, не сердиться, я не требую от него быть мертвым. Но я могу ему сказать: не ори.

СЕсли судить по вашей статье «Травмы поколений», прежде чем начать принимать своих детей, неплохо научиться принимать самих себя. Нам всем еще оздоравливаться и оздоравливаться.

Да, конечно. Оздоравливаться — это всегда хорошо. Потому что, когда человек сам в нормальном состоянии, сам родитель, когда он сам спокоен, наполнен, он же много чего может вынести. Ну что такое, по большому счету, может сделать двухлетний ребенок? И если ты сам очень большая собака, вокруг которой щенок бегает… Ну да, дернет он ее за ухо, погавкает… Конечно, она предпочла бы более тихую обстановку, более комфортную, но, по большому счету, она же не станет его ни кусать, ни рычать на него — подумаешь, бегает, носится, а она просто смотрит. Но для этого надо быть такой большой собакой. Очень большой собакой, которую очень сложно вывести из себя. А поскольку мы все не очень большие, то легко теряем над собой контроль.

СЕще на злобу дня. Победа Кончиты Вурст расколола общество, по-моему, похлеще событий на Украине.

Люди стараются не думать о том, о чем им страшно думать. Тут уж подойдет что угодно — хоть бородатая женщина. Этот трюк старый, как мир. В Средние века их привозили на ярмарки и с дураков брали деньги с криком: «Посмотрите! Бородатая женщина!» Я не понимаю, почему это вызывает такую бурную реакцию.

СС другой стороны, так в публичное российское пространство вернулась тема геев, вообще сексуальности как таковой.

Безусловно, это тоже есть, но я не думаю, что решать эту проблему с помощью эпатажа — это правильный способ. Нет никаких отдельных прав геев, есть просто люди. И любой человек, который не нарушает права других людей, имеет право на уважение к себе. И все. И в этом смысле и Кончита не исключение, и кто угодно. Поэтому писать про нее гадости просто отвратительно, но делать из нее знамя борьбы за свободу тоже немного странно. Если она сама себя называет «она», значит, мы соглашаемся с тем, что это «она», и разрешаем делать все, что угодно, что не затрагивает никак других людей. Любая возня вокруг этого, на самом деле, всегда имеет вторым слоем дискриминацию. Например, когда в порыве защиты тех же самых геев начинают с пеной у рта доказывать, что это норма, меня это очень смущает. Мне не нравится эта аргументация через норму, потому что в ней присутствует вот какой момент: если не норма, тогда мочи их. И вот поэтому — чтобы их якобы не мочили, — мы должны объяснить, что это норма. Это почему так? А диабетиков тоже мочить? Инвалидов?

Сейчас многие вопросы в публичном пространстве не обсуждаются, и это, конечно, плохо. Например, подростки, которые начинают осознавать свою гомосексуальность, оказались сейчас в чудовищной ситуации. И последствия могут быть очень тяжелые.

СЧто родители в этой ситуации могут сделать?

Как минимум у родителей должны быть такие отношения с ребенком, чтобы он мог им об этом свободно рассказать. Как минимум родители должны думать о том, что они говорят. Когда вы в общем угаре сливаетесь в экстазе осуждения бородатых женщин, нет никаких гарантий, что ваш ребенок, которому, допустим, сейчас пять лет, еще через семь лет не обнаружит у себя признаки, например, гомо- или транссексуальности. И все, что вы сейчас говорите, все это у него записано. И если вы говорите: «Таких убивать надо!», то это слышит ваш ребенок. И когда он поймет это про себя, то он лучше прыгнет в окошко, чем скажет вам о том, что он такой. Такой, как те, которых вы ненавидите и презираете. У всего это есть цена, и, к сожалению, она очень высокая. И такое упоение в подобных обсуждениях и полемиках, где можно блистать в остроумии, чесать язык и объединяться с кем-то, дружить против кого-то, оно очень чревато.

СВы как-то писали, что Путин — это плата нашего общества за незрелость, за нежелание нести ответственность и всерьез «впахивать». Как вам кажется, у нашего общества есть шанс созреть в этом поколении или это задача, которая будет стоять уже перед нашими детьми и внуками?

Тут никуда не денешься: все растут, жизнь идет. Просто Россия только сейчас, с большим опозданием, со всякими искусственными задержками подошла к этому порогу. Впрочем, не только Россия. Судя по событиям во многих странах, мы присутствуем при очередной «весне народов», когда люди переходят порог зрелости, от инфантильности к ответственности. При этом происходит разрыв детско-родительских отношений с властью и рождение нации, народа как субъекта власти, то есть буржуазно-демократическая революция. Она прокатилась в свое время по Европе, причем во многих странах это происходило не в один присест, а несколькими волнами. У нас была только попытка, которая сорвалась. Эта задача, которая не решена, и, конечно, она будет решена. В ближайшие годы или в следующем поколении — это отдельный вопрос, зависящий от многих факторов. Но куда нам деваться? Так или иначе это произойдет.

СКакой диагноз вы бы сейчас поставили нашему обществу?

Если говорить о том, что происходило в последние месяцы, то тут скорее психиатр нужен, а не психолог. Я часто говорю о том, что одна из основных болезненных проблем — это виктимность. Виктимность — это последствие тяжелых травм. Даже не войны, а именно насилия. Репрессии породили эту вымученную беспомощность и психологию жертвы. С одной стороны, а что мы можем? От нас ничего не зависит, они сильнее. С другой стороны, никто не сфокусирован на своих реальных проблемах в своем ближайшем окружении, а все думают о геополитике, о планах НАТО. Идиотская ситуация, когда, человек не может повлиять на цвет заборчика у себя во дворе, но при этом с утра до вечера рассуждает о коварных планах альянса.

СТо есть вы за теорию малых дел?

Нет, это не теория малых дел. «Теория малых дел» — это довольно искусственное соображение. Мне она не близка. Я за то, чтобы стать хозяевами своей жизни, своей страны. И заниматься тем, что важно, а не жить этими непонятными фантомами, геополитическими соображениями, фантазиями о величии, которые не имеют никакого отношения к реальности. Был клип у группы «Тату», когда они пели: «Нас не догонят!» В машине неслись непонятно куда, но понятно, что и сами вряд ли уцелеют, и все, кто окажется у них на пути. И при этом довольные собой ужасно: нас не догонят! Это состояние подросткового неадеквата и есть состояние нашего общества.

СВ каком направлении могут развиваться события?

Для гражданской войны в России сейчас нет никаких оснований, точно так же, как на Украине нет никаких оснований, как бы нам ни старались это внушить. А для революции безусловно есть основания, потому что революция — это и есть разрыв детско-родительских отношений с властью. Это как подросток хлопает дверью и уходит в ночь, хотя папа не пускает. И говорит: «Не учи меня жить, заткнись, старый хрыч!» В этот момент он берет на себя ответственность за свою жизнь: я сам найду, на что жить, я сам решу, куда мне идти, я сам позабочусь о себе. Есть ли сейчас на это силы в России, не знаю.С

Эхо Москвы в Перми — Травмы поколений, часть 1: «страшная баба»

14:00, 22 апреля 2013

Травма, которая передаётся из поколения в поколение, из семьи в семью. Говоря об этом, кажется, не обойтись без мистики, но мы попробуем. Возьмём самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения.  Потрясающая статья на эту тему под названием «Травмы поколений» написана семейным психологом Людмилой Петрановской. В течение нескольких программ я буду пересказывать эту статью.

Поколение первое, которое мы возьмём за точку отсчёт – семья, попавшая в маховик истории. Молодая, только поженились, ребеночка ждут или дождались уже. Любят, счастливы, полны надежд. И тут маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Революции, войны, репрессии – чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. И вот молодая мать остаётся одна. Её удел – постоянная тревога, непосильный труд и никаких особых радостей. Мать вынуждена держать себя в руках. Изнутри раздирает боль, а «раскисать» нельзя.  И женщина каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы. Ей сложно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, а порой прорывается гневом: «Да отстань ты уже!». Она не на него злится – на судьбу, на поломанную жизнь. Только ребенок этого не знает. Или знает, но не понимает. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было.
Идут трудные годы, женщина научается жить без мужа: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Ярчайший образ «страшной бабы» у Екатерины Михайловой в книге «Я у себя одна»: «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»

Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность, а любовь. Такая вот, изуродованная, когда мороз продирает. А самое ужасное – черты «страшной бабы» имеют многие представители системы защиты детей. Медицина, школа, органы опеки. Тут главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело – в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Накормить и вылечить. Очень медленно это выветривается…
Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда, и ради него только и выжила, и вытерпела всё. И травма идёт на следующий виток. Настаёт время, когда сам ребенок создаёт семью и заводит детей. Наступает время второго поколения. О нём – в следующей программе.

Полностью статья Людмилы Петрановской «Травмы поколений» здесь

Наследие травмы

В середине-конце 2000-х годов Брент Безо с женой жили на Украине, когда Безо начал замечать некую социальную неприязнь и недоверие среди населения. Это было незаметно, «не обязательно то, что вы заметили бы, если бы вы провели там совсем немного времени», — говорит Безо, докторант психологии Карлтонского университета в Оттаве.

В своих беседах с людьми Безо слышал упоминания о Голодоморе, массовом голоде миллионов советских украинцев с 1932 по 1933 год, который многие считают преднамеренным геноцидом, организованным режимом Иосифа Сталина.

Задаваясь вопросом, продолжает ли это ужасное событие находить отклик у людей, Безо провел качественное пилотное исследование с участием 45 человек из трех поколений 15 украинских семей: тех, кто пережил Голодомор, их детей и их внуков. Люди спонтанно делились тем, что они считали трансгенеративными воздействиями того времени, включая опасное для здоровья поведение, тревогу и стыд, накопление еды, переедание, авторитарный стиль воспитания, высокую эмоциональную потребность со стороны родителей и низкое доверие и сплоченность общества — что многие описывали как жизнь в «режиме выживания» ( Социальные науки и медицина , Vol.134, 2015).

«Казалось, что каждое поколение учится у предыдущего, а выжившие говорят детям:« Не доверяйте другим, не доверяйте миру », — говорит Безо. Сейчас он проводит более масштабное количественное исследование, чтобы сравнить межпоколенческие эффекты среди украинцев, которые остались в стране после Голодомора, тех, кто эмигрировал, и группы украинцев, не затронутых этим событием. Работа является частью развивающегося направления исследований и клинической работы в области психологии и смежных дисциплин, изучающих, влияют ли и как массовые культурные и исторические травмы на будущие поколения.Наблюдения Безо совместимы с наблюдениями исследователей, изучающих влияние Холокоста на разные поколения, убийств красных кхмеров в Камбодже, геноцида в Руанде, перемещения американских индейцев и порабощения афроамериканцев. По словам исследователей, межпоколенческие эффекты не только психологические, но и семейные, социальные, культурные, нейробиологические и, возможно, даже генетические.

Но за исключением исследований, связанных в основном с Холокостом, эта область все еще относительно молода и имеет много неизвестного.В то время как исследователи травм добились больших успехов в понимании и лечении единичных эпизодов травм в настоящей жизни, они только начинают исследовать влияние травм, передаваемых между поколениями, и их проявления, говорит APA Div. 56 (Психология травм) Президент Дайан Кастильо, доктор философии, бывший адъюнкт-профессор психологии Техасского университета A&M, изучала и лечила связанное с боями посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) в течение 30 лет. По ее словам, изучение посттравматического стрессового расстройства могло бы извлечь пользу из более широкого взгляда на отношения между поколениями, а изучение травм, передаваемых между поколениями, могло бы извлечь пользу из систематической работы, проделанной с посттравматическим стрессовым расстройством.

Продолжение изучения межпоколенческих эффектов может помочь этой области лучше понять и лечить психологическую боль в ее корнях, добавляет Яэль Даниэли, доктор философии, соучредитель и директор группового проекта для переживших Холокост и их детей в Нью-Йорке, где она была старшим специалистом. психотерапевт с 1970-х гг.

«Подобные массивные травмы оказывают многомерное воздействие на людей и общество», — говорит Даниэли, которая также является основателем Международного центра изучения, профилактики и лечения наследственных травм, передаваемых из поколения в поколение.«Нам надлежит изучить эту область как можно шире, чтобы мы могли извлечь уроки из страданий людей и узнать, как предотвратить их для будущих поколений».

Более широкий объектив по симптомам

Одна из первых статей, в которых отмечалось наличие травм, передаваемых между поколениями, появилась в 1966 году, когда канадский психиатр Вивиан М. Ракофф, доктор медицины, и его коллеги задокументировали высокий уровень психологического стресса среди детей, переживших Холокост ( Canada’s Mental Health , Vol. 14). ). С тех пор исследователи изучали тревогу, депрессию и посттравматическое стрессовое расстройство у выживших после травм и их потомков, при этом выжившие в Холокосте и их дети изучались наиболее широко и в течение самого длительного периода времени.

Большинство этих исследований выявили атипично высокие показатели этих расстройств. Однако в некоторых случаях они практически не оказывают никакого эффекта. Например, обзор 20 исследований детей, переживших культурные и военные травмы, проведенный Синди С. Сангаланг, доктором философии из Университета штата Калифорния, Лос-Анджелес, и Синди Ванг из Университета штата Аризона, выявил восемь исследований, показывающих отрицательные психиатрические и психосоциальные расстройства. и / или поведенческие эффекты на потомство выживших, три из которых показывают смешанные результаты, а два — отсутствие различий между потомством и контрольной группой ( Journal of Immigrant Minority Health , Vol.19, № 3).

Другие исследователи шире смотрят на то, как могут пострадать выжившие и их потомки. В начале 1980-х Даниэли начала писать по крайней мере о четырех адаптивных стилях, которые она и другие наблюдали у переживших Холокост. Примеры включают в себя «жертву», людей, которым трудно избавиться от первоначальной травмы, эмоционально непостоянных и чрезмерно защищающих, и «оцепеневших», тех, кто эмоционально отстранен, нетерпим к слабости других и поддерживает «заговор молчания» внутри семья.(К другим стилям относятся «боец» и «те, кто его создал».)

В клинической, групповой и общественной работе Даниэли также наблюдала определенные модели поведения среди детей, переживших Холокост, включая чрезмерно защитную позицию по отношению к своим родителям, высокую потребность в контроле, одержимость Холокостом и незрелую зависимость. Она назвала эти реакции «репаративными адаптационными воздействиями», чтобы подчеркнуть идею о том, что потомки выживших используют их, чтобы попытаться восстановить мир для своих родителей, своих бабушек и дедушек и для себя — в основном бессознательно.Родственная ей теория предсказывает путь между исходной травмой, историей семьи и посттравматической социокультурной средой, адаптационными стилями выживших и интенсивностью репаративных реакций их детей и внуков на них ( American Journal of Orthopsychiatry , Vol. 86) №6, 2016).

В 2015 году Даниэли и его коллеги приступили к созданию эмпирической основы своей теории, создав Реестр наследственных травм, передаваемых из поколения в поколение (журнал Journal of Psychiatric Research , Vol.68; Американский журнал ортопсихиатрии , Vol. 85, № 3), вопросник из трех частей, предназначенный для взрослых детей, переживших Холокост. Он спрашивает детей о стилях воспитания их родителей, их воспитании, влиянии этих влияний на их собственную жизнь, а также об их семейной истории и демографии.

Исследования подтверждают теорию. В исследовании, опубликованном в Психологическая травма: теория, исследования, практика и политика (том 9, № S1, 2017), Даниэли, Фрэн Х.Норрис, доктор философии из Дартмутского колледжа, и Брайан Энгдал, доктор философии из Университета Миннесоты, впервые передали инвентарь Даниэли 484 взрослым детям и внукам переживших Холокост. Затем они провели дополнительные клинические интервью с подвыборкой из 191 потомка. В целом, у 35 процентов меньшей выборки было генерализованное тревожное расстройство, у 26 процентов был большой депрессивный эпизод и у 14 процентов был посттравматический стресс. Но когда они сравнили эти данные с данными инвентаризации, 46 процентов людей с высокими показателями репаративного воздействия имели психиатрический диагноз, по сравнению только с 8 процентами тех, кто получил низкие оценки.Кроме того, группа обнаружила, что дети, родители которых получили более высокие баллы в стилях «жертва» и «онемение», сообщали о более высокой интенсивности репаративных воздействий.

Исследователи, изучающие индейское и канадское население, также находят широкое влияние на детей и внуков переживших массовое культурное угнетение. В обзорной статье 2014 года в Transcultural Psychiatry (Vol. 51, No. 3) психолог Эми Бомбей, доктор философии, доцент Университета Далхаузи в Галифаксе, Новая Шотландия, Канада, и ее коллеги изучили исследования, посвященные влиянию индийского школы-интернаты, учреждения, находящиеся в ведении канадского правительства с 1880-х до середины 1990-х годов.Согласно оригинальным правительственным текстам, целью школ было устранение «индийской проблемы». В школах некачественное образование и детей коренного населения заставляют стыдиться своего языка, культурных верований и традиций.

Два крупномасштабных национальных исследования, включенных в обзор, — региональное исследование состояния здоровья коренных народов и исследование коренных народов — показали, что дети и в некоторых случаях внуки тех, кто посещал школы, чаще сообщали о психологическом стрессе. попытки самоубийства, трудности с обучением и проблемы в школе и заражение гепатитом С через употребление наркотиков, чем контрольная группа, родители которой не посещали такие школы.

Менее изучено влияние рабства на несколько поколений афроамериканцев. Но важное направление связанных исследований изучает взаимосвязь между продолжающейся расовой дискриминацией и травмами. Монника Уильямс, доктор философии из Университета Коннектикута, которая подробно изучала эту тему, недавно разработала методику оценки тревожности, связанной с расовой дискриминацией. Уильямс и его коллеги обнаружили, что из 123 студентов-афроамериканцев, принявших этот показатель, у тех, кто сообщил о высоком уровне воспринимаемой дискриминации, также были более высокие показатели неконтролируемого гипервозбуждения, чувства отчужденности, беспокойства по поводу будущих негативных событий и восприятия других как опасных (). Психология насилия , Vol.8, No 6, 2018).

Хотя прямые исследования межпоколенческих эффектов могут быть немногочисленными, нетрудно обнаружить такие воздействия у нынешних поколений афроамериканцев, добавляет Альфи Бреланд-Нобл, доктор философии, который руководит проектом AAKOMA (Афроамериканские знания, оптимизированные для сознательно здоровых подростков) Джорджтаунского университета и изучает психические расстройства и методы лечения афроамериканцев.

Текущий пример, по ее словам, — это страх, с которым сталкиваются многие афроамериканские родители, разговаривая с сыновьями о возможных столкновениях с полицией.«Это травмирует родителей и травмирует детей», — говорит она.

Этот сценарий является частью наследия, которое она называет «общим стрессом» — ощущения, что вы должны управлять всем в своем собственном сообществе, потому что вы не знаете, с чем столкнетесь в обществе в целом.

«Среди афроамериканцев и других маргинализованных людей существует ощущение, что наши факторы стресса уникальны для нас и не обязательно разделяются людьми за пределами наших групп», — объясняет она. «Итак, мы делимся историями из нашего жизненного опыта, которые помогают подготовить почву для того, как наши близкие сталкиваются с миром.«В свою очередь, это может привести к общему недоверию к другим людям за пределами группы — особенно к тем, кто принадлежит к исторически репрессивным группам — наряду с внутригрупповой изолированностью», — говорит она.

Механизмы трансмиссии

Психологи и другие специалисты также исследуют, как травмирующие эффекты могут передаваться из поколения в поколение. В качественном исследовании, которое перекликается с выводами Даниэли о важности семейного общения и окружения, Лидевайд Х. Беркмос, доктор философии из Нидерландского института по изучению преступности и правоохранительных органов в Амстердаме, и ее коллеги провели пять месяцев, наблюдая и опрашивая 41 мать, пережили геноцид в Руанде 1994 года и их дети-подростки.

Команда обнаружила прямые последствия геноцида, в том числе способы, которыми матери рассказывали своим детям о травме, например, молчание или выражение надежды на то, что подобное событие никогда не повторится. Исследователи также наблюдали косвенные эффекты, такие как то, как геноцид повлиял на второе поколение посредством изменений, включая рост бедности, увеличение нагрузки на семейную работу и скомпрометированное воспитание детей. Тем временем подростки обсуждали, как, по их мнению, эти факторы влияют на их собственную жизнь.Многие говорили, что из-за бедности они не могут посещать школу и заставляют их усерднее работать, чтобы сохранить семью на плаву ( Общества , том 7, № 3, 2017).

Психолог-травматолог Елена Черепанова, доктор философии из Кембриджского колледжа в Бостоне, изучает, как первоначальная реакция выживших на событие может повлиять на будущие поколения — тема, изложенная в ее будущей книге под предварительным названием «Понимание трансгендерного наследия тоталитарных режимов: парадоксы». выживаемости.Она полагает, что жизнь в таких тяжелых, угнетающих обстоятельствах может побудить родителей сформулировать основанные на страхе «сообщения о выживании», которые они передают своим детям и внукам — идеи вроде «Не проси помощи — это опасно». Хотя сообщения, возможно, изначально помогали людям выжить, в настоящее время они часто неактуальны и могут даже усилить межличностную уязвимость людей. Например, страх раскрытия личной информации и недоверие к поставщикам психиатрических услуг «именно поэтому так трудно пережившим травму искать и принимать поддержку», — говорит Черепанов, сравнивая эти сообщения на российских и американских выборках.

Еще одним транспортным средством с трансмиссией может быть сам кузов. Исследователи, возглавляемые Калифорнийским университетом в Лос-Анджелесе, экономист Дора Л. Коста, доктор философии, изучили данные о смертности и другие данные времен Гражданской войны о 700 военнопленных армии Союза и 2500 их детей, а также данные о 5000 неопытных. Солдаты Союза военнопленных и 15 000 их детей. Начиная с того времени, когда сыновьям этих солдат исполнилось 45 лет, они обнаружили, что сыновья военнопленных Союза, перенесшие особенно суровые условия в тюрьме, умирали в целом в более молодом возрасте, чем сыновья военнопленных, которые жили в лагерях в более благоприятных условиях или чем сыновья. солдат, не являющихся военнопленными ( Proceedings of the National Academy of Sciences , Vol.115, No 44, 2018).

Исследователи предполагают, что потенциальным средством передачи этих эффектов является эпигенетика, молекулярные процессы, управляемые окружающей средой, которые могут включать или выключать гены. В то время как отсутствие у исследователей возможности собирать биологические образцы ограничивало их способность показать прямую связь между более ранними смертями и эпигенетическими изменениями, в статистическом «процессе исключения» эпигенетика выступила в качестве сильного соперника.

Более пристальный взгляд на возможную эпигенетическую передачу дает психолог Рэйчел Иегуда, доктор философии, директор отдела исследований травматического стресса в Медицинской школе Икана на горе Синай в Нью-Йорке.Она и ее коллеги обнаружили, например, что дети выживших в Холокосте с посттравматическим стрессовым расстройством имеют более низкий уровень метилирования — одного типа эпигенетического механизма — в специфическом связанном со стрессом глюкокортикоидном рецепторе, GF-1F, чем у детей выживших с посттравматическим стрессовым расстройством. ПТСР ( Американский журнал психиатрии , том 171, № 8, 2014 г.).

Совсем недавно команда исследователей изучала эпигенетические изменения от поколения к поколению. В известном исследовании, сравнивающем показатели метилирования у 32 переживших Холокост и 22 их детей с аналогичными показателями контрольной группы, они обнаружили, что у переживших Холокост и их детей наблюдались изменения в одном и том же месте одного и того же гена — FKBP5, связанного со стрессом. ген, связанный с посттравматическим стрессовым расстройством и депрессией, в то время как в контрольной группе этого не произошло ( Biological Psychiatry , Vol.80, № 5, 2016).

Хотя это, по общему признанию, небольшое, исследование является важным первым шагом, отмечают Иегуда и другие, а эпигенетика — плодотворная область для дальнейших исследований ( World Psychiatry , Vol. 17. No. 3, 2018).

Перспективные вмешательства

Несмотря на многочисленные пробелы в понимании трансгенных последствий травм, клиницисты и исследователи проводят вмешательства, основанные на последних открытиях, в том числе на уровне сообществ.

Одним из примеров является долгосрочное вмешательство, адаптируемое к коренным народам и индейским племенам в Канаде и Соединенных Штатах, под названием «Укрепление семей».Основанный на весьма успешной научно-обоснованной программе, запущенной в Университете штата Айова, он направлен на предотвращение раннего употребления психоактивных веществ путем улучшения семейного общения, уменьшения конфликтов в семье и обучения детей навыкам устойчивости к употреблению психоактивных веществ. В тесном сотрудничестве с оджибве, лакота, дакота, навахо, пуэбло и другими племенами исследователи, в том числе социолог Мелисса Уоллс, доктор философии из Медицинской школы Университета Миннесоты, адаптируют программу, чтобы она находила отклик у каждого племени.

«Мы много слышим об утрате чувства общности, утрате связей между поколениями», — говорит Уоллс.«Это действительно глубокая боль, глубокая боль — почти тоска по тому, что было раньше». По ее словам, вмешательства помогают преодолеть эту пропасть, объединяя семьи и сообщество в целом.

Два тематических исследования работы с группами коренных народов для адаптации протокола описаны в статье Уоллса, Джеррида Д. Иванича, докторанта Университета Небраски-Линкольна, и его коллег ( Prevention Science , первая онлайн-публикация, 2018 г. ). Одна из версий, называемая Bii-Zin-Da-De-Dah, оджибве, что означает «слушать друг друга», была пересмотрена с годами, чтобы включить в нее более культурно значимые материалы и быть адаптированными для детей младшего возраста.Четвертая итерация программы сейчас проходит испытания в рамках пятилетнего рандомизированного контролируемого исследования, финансируемого Национальным институтом по борьбе со злоупотреблением наркотиками.

Результаты этих программ могут быть значительными, — говорит Уоллс, описывая церемонию, проводимую в конце каждого вмешательства. Там родители или опекуны дают подросткам одеяло, символизирующее их поддержку следующего поколения. «Это всегда мощно, — говорит Уоллс. «Я думаю, это намного больше, чем просто программа для людей, которые должны это делать.”

В клинической сфере Даниэли рекомендует использовать свой инвентарь для формулирования вопросов и помощи в лечении клиентов. Она также предлагает, чтобы врачи работали с пациентами, чтобы построить семейные деревья из разных поколений, которые включают подробности семейной истории травм — деятельность, которая может помочь семьям выйти за рамки секретов и приблизиться к связям и росту.

В том же ключе Черепанов предлагает использовать «генограмму выживания», которая адаптирует методологию генограммы — наглядную версию генеалогического древа, используемого в психотерапии для выделения семейных отношений, здоровья и психологических паттернов — к переживанию трансгенеративной травмы.Методология помогает детям и внукам выживших исследовать уроки жизни предков, такие как «Никогда не теряйте бдительности» в их исходном контексте, и исследовать, как такие сообщения могут помочь и навредить им в их нынешней жизни ( The Journal of Psychodrama, Sociometry, and Групповая психотерапия , Том 63. №1, 2015).

Тем временем Бреланд-Нобл призывает своих клиентов-афроамериканцев использовать несколько простых инструментов, чтобы справиться с гневными, подавленными или оцепеневшими реакциями на исторические или современные травмы, связанные с расой.Один — просто назвать проблему. «Мы настолько привыкли жить с расово-ориентированным беспокойством и страхом, что не обязательно признаем или называем это проблемой», — говорит она. «Я хочу, чтобы люди чувствовали себя комфортно, владея и называя нашу историю».

Она также побуждает клиентов практиковать самопомощь, например, внимательность, упражнения или другие виды деятельности по уходу за собой. Третий инструмент, который она подчеркивает, — это профилактика — снижение воздействия потенциальных факторов, таких как новости о расовых полицейских стрельбах или другие провокационные материалы, связанные с расами.

Устранение нынешних травм, таких как расизм, которые связаны с исходной травмой, является ключом к тому, чтобы помочь новым поколениям вылечиться и двигаться дальше, соглашается Бомбей. Она добавляет, что родители могут помочь, используя правильные средства общения.

«Речь идет о поиске соответствующего возрасту баланса, который дает детям контекст исходной травмы, — говорит она, — и в то же время дает им культурную гордость и стратегии выживания, чтобы справиться с расизмом, если они с ним столкнутся».

Межпоколенческая травма: 6 способов воздействия на семьи

Слышали ли вы когда-нибудь о термине межпоколенческая травма? А как насчет «проклятия поколений»?

Травма между поколениями — это концепция, разработанная для объяснения многолетних проблем поколений в семьях.Это передача (или передача молодому поколению) угнетающих или травмирующих последствий исторического события. Например, прабабушка, которую поместили в концлагерь в Германии, могла научиться справляться, «отсекая» свои эмоции. Из-за этого бабушка может эмоционально отстраненно общаться со своей семьей. Эти отношения могут быть, мягко говоря, бурными.

Передача исторической травмы может начать негативно влиять на ее внуков, детей ее внуков и т. Д., что приводит к эмоциональной дистанции между поколениями, защитному поведению вокруг выражения эмоций и отрицанию.

Межпоколенческие проблемы, включая угнетение, часто можно найти в семьях, которые были травмированы в тяжелых формах (например, сексуальное насилие, изнасилование, убийство и т. Д.). В этой статье будут освещены некоторые из способов, которыми травма между поколениями может повлиять на молодое поколение и семьи.

Последствия межпоколенческой травмы редко, если вообще когда-либо, обсуждаются, если терапевт или другой специалист в области психического здоровья не упоминает об этом.Хотя это очень важная тема, это тема, о которой многие специалисты в области психического здоровья либо не осведомлены, либо просто не заинтересованы в ней. Но для травматологов важно исследовать, как травма могла негативно повлиять на поколения членов семьи.

Например, мать, которая борется с сексуальным насилием своей дочери, могла также подвергнуться сексуальному насилию со стороны своего отца, который, возможно, также подвергся сексуальному насилию со стороны своего отца. Влияние травмы поколений очень велико.Родителю или бабушке или дедушке, которые никогда по-настоящему не исцелялись и не исследовали собственную травму, может быть очень трудно оказать эмоциональную поддержку члену семьи, страдающему от собственной травмы. К сожалению, многие семьи «справляются» с травмой, передаваемой из поколения в поколение, используя два нездоровых механизма выживания:

• Отказ — отказ признать травму
• Минимизация — игнорирование воздействия травмы и превращение травмирующего опыта в меньше, чем оно есть на самом деле

Способы, которыми члены семьи «справляются» с межпоколенческой травмой, могут стать приоритетом для более молодых поколений.Например, бабушка и дедушка, которые отказались исследовать влияние своей травмы, могут учить своих внуков (намеренно или непреднамеренно) игнорировать влияние своей травмы. Рано или поздно травма может быть вызвана чем-то. От травмы невозможно спрятаться, как бы вы ни старались.

В результате, с течением времени, лечив нескольких клиентов с историей травм, я узнал, что существует несколько способов, которыми травма, передаваемая между поколениями, негативно влияет на семьи:

1. Поколения могут бороться с эмоциями: Как отмечалось выше, старшие поколения часто закладывают основу (сознательно или неосознанно) того, как справляться с эмоциями в семье.Вы скрываете свои эмоции и ведете себя так, как будто ничего не происходит? Вы усваиваете свои эмоции до тех пор, пока что-то не заставит их выплеснуться наружу? Или ваша семья пьет и / или употребляет наркотики, чтобы справиться с болью? Каким бы способом ни справлялись с травмой, старшие поколения в семье закладывают основу для того, как следует (и часто) справляться с травмирующими событиями. К сожалению, травма продолжается из поколения в поколение, потому что те, кто нуждался в помощи, никогда ее не получали. В других случаях травмированный член семьи может даже передать негативные эмоции другим членам семьи, например детям или другим членам семьи.

Прочтите статью полностью.

Вернуться к новостному бюллетеню Winter 2019 Home

Управление по делам детей и семьи

Что такое историческая травма?

Историческая травма — это травма нескольких поколений, пережитая определенной культурной, расовой или этнической группой. Это связано с крупными событиями, которые угнетали определенную группу людей из-за их статуса угнетенных, такими как рабство, Холокост, принудительная миграция и насильственная колонизация коренных американцев.Хотя многие в такой группе не испытают последствий исторической травмы, у других может быть плохое общее физическое и поведенческое здоровье, включая низкую самооценку, депрессию, саморазрушительное поведение, выраженную склонность к насильственному или агрессивному поведению, злоупотребление психоактивными веществами и зависимость. , а также высокий уровень самоубийств и сердечно-сосудистых заболеваний. Острые проблемы домашнего насилия или злоупотребления алкоголем, которые напрямую не связаны с исторической травмой, могут усугубляться проживанием в сообществе с нерешенным горем и потребностями поведенческого здоровья.Перенесенные родителями травмы могут нарушить типичные родительские навыки и способствовать возникновению поведенческих проблем у детей. Историческая травма, усугубляющая эту семейную травму или травму, передаваемую между поколениями, часто связана с дополнительным вызовом поврежденной культурной идентичности (Sotero, 2006).

Клинические социальные работники впервые описали историческую травму потомков Холокоста и детей американцев японского происхождения, интернированных во время Второй мировой войны (Barocas and Barocas, 1979, Nagata et al 1999). Дети и внуки выживших обычно испытывают проблемы с привязанностью и изоляцию со стороны родителей (Danieli, 1980).Значительная работа была также проделана с сообществами коренных американцев, которые пережили неоднократные массовые убийства и насильственное перемещение детей в федеральные и миссионерские интернаты и дневные школы (Brave Heart, 2003). На основе своей работы с племенными сообществами клиницист и исследователь Мария Желтая Лошадь Храброе Сердце описывает историческую травму как «совокупное эмоциональное и психологическое ранение на протяжении всей жизни и из поколения в поколение, вызванное переживанием массивных групповых травм». Точно так же афроамериканцы пережили поколения рабства, сегрегации и узаконенного расизма, который способствовал физическим, психологическим и духовным травмам (DeGruy, 2005).Для членов любого из этих сообществ ежедневные напоминания о расовой дискриминации могут усугубить индивидуальную реакцию на травму. Неизученная группа, пережившая историческую травму, — это сообщество инвалидов. В недавнем прошлом люди с ограниченными возможностями подвергались предубеждениям и искажениям относительно своих способностей и жизненного опыта (Miller and Levine, 2013). Попытки искоренить людей с ограниченными возможностями включали кампании евгеники, принудительную стерилизацию, принудительное психиатрическое лечение и помещение в лечебные учреждения людей с ограниченными интеллектуальными возможностями.

Почему концепция исторической травмы важна для социальных агентств

Программы социальных услуг предоставляются широкому кругу лиц, включая членов групп, которые могут испытать исторические травмы. Помня о неразрешенном горе и недоверии к группам большинства или правительственным программам, поставщики социальных услуг могут с большей готовностью реализовывать программы по снижению семейного стресса, жестокого обращения с детьми и отсутствия заботы о них, злоупотребления психоактивными веществами, проблем с психическим здоровьем и домашнего насилия.Поставщики социальных услуг и персонал могут лучше понять сегодняшние реакции на события в контексте индивидуальных рассказов о травмах. Поскольку события, связанные с травмами, произошли в контексте оказания услуг, также важно помнить о потенциальном недоверии к услугам, финансируемым государством, к исследованиям, а также к охране здоровья и психическому здоровью. Чтобы завоевать доверие, поставщики могут проявлять уважение, осознавать различные реакции на травмирующие события в сообществах и сосредотачиваться на сильных сторонах и устойчивости сообщества.С пониманием того, что все сообщества уникальны с различными культурными нормами и системами верований, персонал социальных служб имеет хорошие возможности для поддержки членов сообщества, с которыми они работают.

Соответствующие вмешательства и подходы

Исследования эффективности методов лечения лиц, переживших историческую травму, все еще продолжаются. Подходы к лечению основаны на традиционных методах исцеления и церемониальных практиках общин.Например, д-р Храброе Сердце разработал психообразовательные групповые вмешательства, проводимые в географических местах, священных для членов племенных сообществ, которые включают церемонии, укрепляющие культурную самобытность. Хотя даже ведущие исследователи в этой области признают, что литература об исторической травме является противоречивой, большое внимание уделяется процессу исцеления и преодолению препятствий на пути к разрешению горя.

Ключевые понятия

• Историческая травма — это травма, передаваемая из поколения в поколение, переживаемая определенной культурной группой, которая в прошлом подвергалась систематическому притеснению.
• Текущая травма продолжительности жизни, наложенная на травматическое прошлое предков, создает дополнительные невзгоды.
• Историческая травма может повлиять на психологическое и физическое здоровье.
• Историческая травма накапливается и передается из поколения в поколение. Потомки, которые непосредственно не пережили травмирующее событие, могут проявлять признаки и симптомы травмы, такие как депрессия, фиксация на травме, низкая самооценка, гнев и саморазрушительное поведение.
• Люди, обращающиеся в системы обслуживания и поддержки со стороны сообществ, которые подверглись исторической травме, могут полагать, что системы не поддерживают их.У них могут возникнуть триггеры, которые повторно травмируют.
• Поставщики социальных услуг, работающие с представителями недостаточно обслуживаемых культурных групп, могут помочь, получив более полное представление об историческом контексте клиента и его сообществе. Провайдеры также могут искать и строить союзы с местными уважаемыми людьми, такими как пасторы и лидеры сообществ.
• Провайдеры должны осознавать, что культурные, расовые и этнические группы неоднородны, и не каждый член группы одинаково реагирует на текущее или прошлое травмирующее событие.
• Полезно быть открытым для традиционных способов исцеления и признавать стойкость сообщества.

Ресурсы для дальнейшего обучения

Список литературы

• Миллер П.С. И Левин, Р.Л. (2013). Как избежать генетического геноцида: понимание благих намерений и евгеники в сложном диалоге между сообществами медиков и людей с ограниченными возможностями. http://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC3566260/ Посетите страницу заявления об отказе от ответственности
• Мария Желтая Лошадь Храброе Сердце (2003).«Реакция туземцев на историческую травму и ее связь со злоупотреблением психоактивными веществами: иллюстрация Лакота». Журнал психоактивных препаратов Посетите страницу заявления об отказе от ответственности 35 (1)
• Barocas, H., & Barocas, C. (1979). Раны отцов: следующее поколение жертв Холокоста. Международное обозрение психоанализа, 5, 331341
• Даниэли Ю. (1980). Семьи переживших нацистский холокост: некоторые долгосрочные и некоторые краткосрочные эффекты. В Милграме, Н. (ред.), Психологический стресс и адаптация во время войны и мира.Вашингтон, округ Колумбия: издательство Hemisphere Publishing Corps.
• De Gruy, J (2005).