Как говорит мой психолог в таких случаях да пошли они: Кружка Как говорит в таких случаях мой психолог: да пошли они нахуй — Центр социальной реабилитации инвалидов и детей-инвалидов Фрунзенского района Санкт-Петербурга

Содержание

«Да пошли они на*уй все, давай

ШУТКА

Как говорит в таких случаях мой психолог:
«Да пошли они на*уй все, давай лучше забухаем»

5 лет назад

Потерянное детство. Как расследование сексуального насилия над ребенком может превратиться в пытку

Елена Догадина и Нина Назарова
Казань

24 декабря 2019

Сексуальное насилие над детьми — преступление, о нулевой терпимости к которому всегда говорят российские власти. Однако само расследование таких дел можно провести так, что вместо обретения справедливости оно превратится в пытку для ребенка и всей семьи.

В соответствии со статьей 41 Закона РФ «О СМИ» имена всех героев изменены.

Жительница Казани Ирина Петрова больше полугода не решалась сообщить в полицию о том, что ее приемная дочь Арина несколько лет назад пострадала от сексуального насилия. «Как обычного человека меня пугало, будет ли вообще больше вреда или пользы от этого. Я понимала, что девочку просто затаскают». Ирина посоветовалась с психологами с опытом работы с детьми-жертвами насилия, и женщине объяснили, что переживать не стоит: девочку один раз допросят и еще она сходит на две экспертизы, судебно-медицинскую и психолого-психиатрическую, и «все, трогать не будут». Сразу после следственных действий психологи планировали начать реабилитацию ребенка.

В Следственный комитет женщина пошла с надеждой, что так и будет. Однако за последний год 12-летней Арине пришлось пережить серию допросов, три опознания, две очных ставки, выезд на место происшествия, одну судебно-медицинскую и пять психолого-психиатрических экспертиз. Летом девочка от психологического истощения попала в неврологический стационар. Следственные действия продолжаются до сих пор.

«Плохие вещи»

13 июня 2018 года Ирине, учительнице в одной из казанских школ, позвонили из полиции. Искали ученицу: маму девочки насмерть сбила машина.

«Я сразу поняла, что Арина [останется] одна. Ее мама всегда говорила: «У меня никого нет, я одна ее воспитываю», — вспоминает Ирина. Они с мужем решили разыскать девочку, чтобы ее поддержать, и нашли через несколько дней в деревне у бабушки с дедушкой. Там женщина узнала, что у Арины на самом деле хватает родственников, в том числе есть родной отец, которого девочка, правда, не видела с трех лет и который в новую семью дочь забрать не захотел.

Ирина осталась с ребенком на связи — навещала раз в неделю и часто созванивалась, даже давала советы по сближению с бабушкой и дедушкой, с которыми Арина до этого виделась несколько раз в жизни и никак не могла наладить контакт. Однажды Арина упомянула, что была бы не против вернуться к троюродной тете, где они с мамой прожили какое-то время, но страшно, что «дяденьки опять будут делать с ней плохие вещи».

Ирина сразу позвонила ее родному отцу. «Да, я знаю, она мне рассказывала», — ответил тот. Кроме отца, девочка успела рассказать о пережитом насилии бабушке, дедушке и тете. «Что я могла сделать, посторонний человек, в этот момент?» — обескураженно вспоминает сейчас женщина.

Когда через пару месяцев отец отдал Арину в приют, Ирина пошла посоветоваться к директору. Выяснилось, что и там о насилии уже знают — девочка рассказала об этом одной из учительниц после урока нравственного воспитания. По словам Петровой, в приюте пообещали принять меры. Однако этого не произошло: Арине предложили подробно записать, что именно и когда с ней произошло, а два месяца спустя, в ноябре 2018 года, сожгли объяснительную девочки в бане учреждения.

Решение забрать Арину в семью Ирина Петрова с мужем приняли почти сразу, как девочка попала в приют. Осенью 2018 года они закончили оформление документов. «В школе приемного родителя нам сказали, что если родитель знает, что какие-то факты [насилия] были и скрывает это, он становится соучастником», — вспоминает Ирина. Информация о том, как опознать, что ребенок мог в прошлом быть жертвой сексуального насилия, и что делать в этом случае — обязательная часть обучения, так как сироты и дети из неблагополучных семей часто находятся в группе риска. «Мы объясняем, что вы должны сообщить в следственный комитет, иначе несете уголовную ответственность, — рассказывает руководительница региональной общественной организации приемных семей Татарстана Светлана Елакова. — А Ирина же очень дисциплинированная».

«Забудь про этого дяденьку»

«Мой любимый предмет в школе — технология. Нелюбимый предмет — математика и английский. Я хожу в кружок ИЗО. В будущем хочу работать медсестрой» — говорила Арина на своем первом допросе в следственном отделе по Приволжскому району Казани в феврале 2019 года.

Период возбуждения уголовного дела и допроса — самый сложный, когда требуется наибольшая поддержка для ребенка и семьи. «Сама ситуация допроса и рассказа о том, что произошло, может вызвать дополнительную травму», — объясняет московский психолог Анна Соловьева; за последние двадцать лет она сопровождала детей в расследовании более ста уголовных дел о сексуальном насилии. Вспоминать и рассказывать пострадавшему ребенку часто бывает очень трудно — в силу возраста, ментальных нарушений или просто пережитое настолько травматично, что информация вытесняется. Для того чтобы сделать процесс расследования таких дел наименее травматичным, несколько лет назад сразу несколько российских общественных организаций — в частности, «Сопротивление» и «Врачи детям» — в сотрудничестве с экспертами и Следственным комитетом добились внесения поправок в уголовно-процессуальный кодекс. В методических рекомендациях, изданных в 2014 году Главным следственным управлением СК по Петербургу, декларируется, что в основе следственных действий должен лежать принцип «дружественного к ребенку правосудия».

Обязательным во всех следственных действиях с ребенком стало участие психолога, объясняет Соловьева (раньше принято было приглашать школьных учителей). Задача психолога — наладить контакт с ребенком, помочь создать атмосферу безопасности для него, подготовить его, проговорив, что ему сейчас предстоит, и следить за его эмоциональной реакцией в процессе допроса — если она сильная, остановить допрос, дать возможность успокоиться.

Первый следователь — они в деле Арины неоднократно менялись — не решился сам задавать вопросы. «Он вопросы на листочке мне передавал: «Про это поговорите, пожалуйста», — рассказывает Евгения Васильева, одна из психологов, сопровождавшая Арину на следственных мероприятиях. — «Я говорю, в смысле? Он: «Ну я не знаю, как ее спросить».

Психолог также должен помочь ребенку сформулировать, что именно с ним произошло. «Например, она говорила: «Он мне делал массаж», — рассказывает Евгения. — Мы спрашивали, что такое массаж. «Он сказал, что это массаж, но я знаю, что это не массаж, мне мама с бабушкой делали, и массаж делается не так». Когда Арина была в приюте, ее осматривал гинеколог, и девочка запомнила слова врача: «С тобой все в порядке, ты не пострадала, забудь про этого дяденьку, он с тобой просто поигрался». «Мы это минут десять мусолили, потому что не могли понять, что такое «поигрался», — объясняет Евгения, — А как игрался? Играют с игрушками».

Статистически чаще дети становятся жертвами не изнасилований, а насильственных действий сексуального характера — это может быть принуждение к оральному сексу, нежелательные прикосновения, мастурбация в присутствии ребенка. Все эти действия очень часто не оставляют физических следов, объясняет Анна Соловьева: «Получается, что показания ребенка — это одно из главных доказательств, на которых все строится». Соответственно, допрос ребенка должен быть проведен таким образом, чтобы получить максимальную информацию для следователя, которую потом будет можно проверить и которая, в случае подтверждения, ляжет в основу обвинения.

«В целях недопущения усугубления психической травмы потерпевшего следует стремиться к тому, чтобы допрос ребенка был однократным», — рекомендует методичка Следственного комитета. Московский психолог Анна Соловьева уточняет, что это в принципе относится ко всем следственным действиям с участием ребенка, их должен быть минимум: второй допрос возможен только, если есть вновь открывшиеся обстоятельства.

И методичка СК, и психологи указывают, что огромную роль играет видеозапись допроса. Помимо фиксации не только того, что ребенок говорит, но и как он говорит, видеозапись позволяет действительно допросить ребенка только один раз и потом анализировать видео по мере необходимости, в том числе уже в суде — и не приводить туда ребенка, чтобы он не рассказывал о том, что с ним произошло, повторно, в присутствии многих незнакомых людей. При этом допрос под видео сложнее обычного: следователю надо организовать и подготовить все так, чтобы уложиться в требуемое время — по закону, допрос ребенка до 14 лет не может длиться дольше двух часов в день и не дольше часа подряд.

В последние годы в практике Анны Соловьевой в основном попадались следователи, которые понимают, зачем нужны новые методики допроса несовершеннолетних, и их придерживаются. «До того, как это ввели, были случаи, когда чуть ли не по восемь раз допрашивали ребенка, — вспоминает московский психолог. — Это полное безобразие, такого не должно быть».

Обычная рядовая семья

В день первого допроса Ирина Петрова с Ариной провели в следственном отделе по Приволжскому району Казани больше семи часов. В протоколе допроса сказано, что видеозаписи не было.

Девочка рассказала о нескольких эпизодах с участием четырех мужчин. Их всех она называет «дядями», все они приходятся друг другу родственниками. Почти все случаи произошли в одном и том же месте — квартире троюродной тети, где они с матерью какое-то время жили и куда потом ребенка приводили в гости.

Троюродную тетю и ее мужа Арина вспоминает только хорошими словами. На допросе она говорила, что мужчина заменил ей папу, а их дети стали ей братом и сестрой. Сейчас женщина считает, что племянница все истории о насилии выдумала по подсказке приемной матери.

Родная мать девочки работала медсестрой в две смены и растила дочь в одиночку. «Я всегда знала, что ей тяжело, и что материальное состояние семьи не очень благополучное — девочке бесплатное питание выделялось, — вспоминает Ирина Петрова. — Но она активно участвовала в жизни девочки, в классных мероприятиях могла принимать участие. Обычная рядовая семья». Когда в четвертом классе у Арины вдруг резко снизилась успеваемость, учительница стала выяснять, в чем дело, и оказалось, что маме с дочерью некоторое время негде было жить — именно тогда их приютила родственница с трехкомнатной квартирой.

В доме часто бывали гости. Рассказ об одном из эпизодов насилия девочка начинает со слов «все, кроме детей, были пьяные».

Арина и ее двоюродная сестра неоднократно оказывались свидетелями того, как взрослые у них на глазах занимались сексом. Один из подозреваемых мужчин на допросе рассказывал: «Когда мы вступили в интимную близость с […], Арина проснулась и спросила: «Что вы делаете?», при этом говорила как будто с укором».

«Не выходила из школы одна»

Самый ранний эпизод насильственных действий сексуального характера произошел, когда Арине было шесть лет, последний — в десять.

После допроса в первый день следователь сразу предложил остаться на опознание. Тогда привезли «дядю Эдика», Т., полицейского водителя Росгвардии 1971 года рождения. По словам Арины, однажды, когда ей было семь лет, «дядя Эдик», лег к ней на кровать, «после чего сразу же начал лезть своей рукой, по-моему, правой, в мои трусики и трогать в «том месте». «Он был пьяный, поскольку от него пахло алкоголем», — уточняла на допросе девочка.

Когда Арина услышала, что ей придется снова встретиться с подозреваемым мужчиной, у нее началась паника. «Она очень сильно боялась, что он увидит ее, она же не понимает, что с той стороны [комнаты для опознания] не видно», — вспоминает Ирина Петрова.

Через день или два семью снова попросили приехать на опознание. На этот раз следователи задержали «дядю Сашу», электромонтажника 1988 года рождения.

Арина рассказывала, что в один из дней они с мамой и ее партнером гуляли по городу и встретили «дядю Сашу». Взрослые сели на скамейку пить пиво. Когда закончили, в общежитие, где они тогда с мамой снимали комнату, уже не пускали, так что все пошли переночевать к «дяде». В квартире Арина сразу пошла спать, а взрослые остались на кухне.

Ночью девочка проснулась от того, что «было больно внизу». «Я хотела убежать сразу же, но он держал мои руки своими ногами, мои руки были «по швам», — говорила она на допросе. — Крикнуть я тоже ничего не могла, поскольку дядя Саша закрывал мне рот и держал шею».

Девочка утверждает, что на следующее утро мужчина взял ее на руки, вынес на балкон и пригрозил, что если она расскажет кому-нибудь о происшедшем, он убьет ее маму.

На опознании случился эксцесс: сотрудники следкома недоглядели, и мужчина случайно успел пройти в комнату, где ждали Арина с приемной мамой и психологами. У девочки случилась истерика. Как вспоминает психолог Евгения Васильева, девочка молниеносно нырнула к ней, и она накрыла ее шубой. «Я вижу, что рот у нее шевелится, а звук не идет», — описывает психолог потрясение ребенка.

Оба мужчины свою вину полностью отрицают и называют девочку «фантазеркой». Оба на время следствия остались на свободе: Приволжский районный суд Казани отказался помещать мужчин в СИЗО или под домашний арест, ограничившись подпиской о невыезде. По словам Ирины Петровой, на суд по мере пресечения Т. пришли поддержать его коллеги, сотрудники Росгвардии, в форме.

Когда Арина узнала, что обоих мужчин после обращения в полицию отпустили, она очень испугалась, вспоминает Петрова: «Она не выходила из школы одна, или меня ждала, или других детей. Все время спрашивала: «А как же вы?» Боялась за меня, за мужа, за всех».

«В любом случае будет истерика»

По российским законам государство не предоставляет бесплатного адвоката потерпевшим. «Я уверена была, что адвокат не нужен. Зачем мне адвокат, если я пострадавшая сторона, и я знаю, что ребенок на самом деле перенес это все? — вспоминает Петрова. — И только когда я увидела, что у каждого подозреваемого по два адвоката, и настолько они начали доводить девочку, я поняла, да, нам тоже нужен юрист».

В школе Ирина Петрова, учитель высшей категории, зарабатывает 30 тысяч. Из них адвокату в месяц приходится платить двадцать пять. «Я на эти деньги могу нанять репетиторов по всем предметам, кружки классные, потратить эти деньги на детей, — жалуется женщина. — Почему государство не может защитить ребенка? Почему не могут предоставить нам адвоката?»

Следователи настояли на необходимости очных ставок — сейчас Ирина Петрова объясняет, что они даже не знали, что по закону от них можно отказаться. На очной ставке потерпевший в присутствии подозреваемого должен повторить все свои показания. Потом подозреваемого спрашивают, согласен ли он с ними, и затем он и адвокаты могут задавать вопросы. По словам адвоката девочки Рината Кантимирова, очная ставка — стресс даже для взрослого человека: «Ты сидишь напротив человека, который в отношении тебя совершал противоправные действия, тебе и так страшно, а ты еще должен дать какие-то показания».

Московский психолог Анна Соловьева рассказывает, что в ее практике были случаи, когда ребенок испытывал при этом сильный страх, стыд, плакал: «Если следователь чуткий, то он это поймет и не допустит давления на ребенка со стороны подозреваемого и его адвокатов».

Арина же должна была еще раз повторить все, что она рассказала на допросе, в присутствии обвиняемых и их адвокатов, незнакомых мужчин — и так дважды. У водителя Росгвардии Т. было сразу два защитника — один из них был настроен так негативно, вспоминает Ирина Петрова, как будто они преступницу привели и все время, по словам женщины, срывался на крик: «Отойдите от девочки! Что вы ей шепчете! Зачем вы ее трогаете!»

«Устроили перекрестный допрос. Один задавал вопросы с такой скоростью, что далеко не каждый взрослый успеет переключиться. «У тебя не горел свет в комнате. А почему не горел?» Как она должна ответить на этот вопрос?» — недоумевает психолог Евгения Васильева.

Адвокат и психологи просили следователя о том, чтобы допросы и очные ставки проводили в специальной комнате — такие комнаты по новому УПК были придуманы специально для следственных действий с детьми-жертвами насилия. Это небольшие помещения с яркими стенами, мягкой мебелью и игрушками, где в середине одной из стен — большое одностороннее стекло, из-за которого можно наблюдать, не нависая над ребенком, и видеокамера. «Можно полежать, можно посидеть на ковре, отвлечься на книжку и игрушку, пусть на десять минут, но уйти в игровую комнату. А у следователя ты сидишь, там кабинет два на два метра, шкафы, столы, нас четверо, следователь, кто-то постоянно туда-сюда заходит», — объясняет Евгения.

В Москве таких специальных комнат четыре, например, в «Кризисном центре помощи женщинам и детям». В Татарстане — две: одна в Центре содействия семейному устройству, оборудованная меньше года назад, вторая — в третьем отделе по расследованию особо важных дел СУ СКР Татарстана, открытая в 2015 году. При этом и московские, и казанские психологи говорят, что эти комнаты практически никогда не используются: следователи туда приезжать не хотят.

В случае Арины следователь согласился провести в центре только очную ставку с подозреваемым М. В случае же с Т. психологам пришлось импровизировать: Арину в кабинете следователя усадили не лицом к подозреваемому, а боком, и прикрыли ее шалью, чтобы создать барьер между девочкой и мужчиной.

«Я обычно держу ее за руки, и когда зрачки расширяются, ладошки начинают потеть, дыхание меняется, я это все фиксирую и останавливаю допрос: «Все, заканчиваем, иначе истерика будет», — объясняет психолог. — Но все равно она плакала потом. Это же все равно напряжение».

Адвокат Ринат Кантимиров первым делом после вступления в дело отказался от последующих очных ставок. «Очная ставка — это стресс, а тут сидит ребенок двенадцати лет и напротив неё взрослый сорокалетний мужик, глаза в глаза на тебя смотрит. Там в любом случае ты потеряешься, в любом случае у тебя будет истерика. Моральное, психологическое давление очень сильное, неудивительно, что у ребенка потом проблемы со здоровьем начались».

«Давайте прямо здесь её изнасилуем?»

Параллельно с допросами и очными ставками Арину ждал гинекологический осмотр: «Там тоже очень долго нас рассматривали, осматривали. Сначала один специалист, потом она вышла, помощницу позвала, вместе они что-то смотрели», — рассказывает Ирина.

Медицинское освидетельствование (которое Арине все равно нужно было пройти, несмотря на то, что прошло два года с предполагаемого преступления) показало, что девственная плева не повреждена. Гинеколог отдельно отметил в заключении, что отсутствие повреждений сейчас не говорит об отсутствии насилия в прошлом.

Исследования это подтверждают. В 2004 году проводили исследование на беременных подростках, в том числе забеременевших в результате насилия, только у двух из 36 обнаружили генитальные изменения. В 2019-м исследование 2384 детей с историей сексуального насилия в прошлом показало, что только у 4% обнаружили какие-то изменения при осмотре.

После гинекологического осмотра, наслушавшись разговоров о девственной плеве, Арина спросила у приемной мамы: «А правда, что когда теряешь девственность, то у тебя детство теряется?» — и очень обрадовалась, узнав, что этого не произошло.

Вывозили Арину и на места предполагаемых преступлений. Девочке нужно было показать и рассказать, где в тот момент стояла мебель и как выглядела обстановка. «И вот мы в этих квартирах зимой, в одежде жарко, но она даже варежки не снимала, закрывалась, — рассказывает Евгения. — «Арин, сними варежки, жарко», «Не-не, мне нормально». Так она и ходила в этих варежках, ни до чего не дотрагиваясь».

От еще одного потенциально травматичного следственного эксперимента психологи смогли отбиться. «Предложение было такое — Арина должна была выбрать: или надо было сделать куклу, размером с ребенка, и тогда она бы на ней показывала, что он с ней делал. Или куклу размером с М., чтобы она на себе показывала. Я говорю: «Ага, а давайте ее просто прямо здесь все изнасилуем?» Если мы что-то такое в реальности проигрываем, то для мозга, для психики — это повторение всех этих событий», — говорит Евгения Васильева.

Пять следователей и четыре уголовных дела

«Изначально при первом допросе девочка говорила о четырех фактах, называла имена четырех лиц. Но по двум решение повисло в воздухе, — объясняет адвокат семьи Ринат Кантимиров. — Обычно когда поступает заявление, следственные органы обязаны проверить информацию и принять решение. А у нас получилось, что сначала два дела были возбуждены — и потом через полгода возбуждены дополнительные эпизоды».

Из-за того, что уголовные дела возбуждали постепенно, количество необходимых следственных действий автоматически умножилось на четыре. По закону, потерпевшие должны пройти психолого-психиатрическую экспертизу. В случае несовершеннолетних она нужна для того, чтобы определить степень интеллектуального и психологического развития ребенка: соответствуют ли они возрасту, способен ли ребенок правильно оценивать происходящее с ним, склонен ли к фантазированию, лжи и насколько внушаем. Экспертизу всегда проводят независимые и не знакомые с ребенком люди и она начинается с уточнения у ребенка, что же именно с ним произошло.

Эксперты отметили, что Арина в состоянии адекватно оценивать происходящее с ней и давать показания и никаких оснований не доверять показаниям девочки не нашли: «склонность к повышенному фантазированию, псевдологии не выявляется», «знает слова «секс» и «приставание» и различает их по содержанию на примере подходящих ситуаций». Однако Арине пришлось проходить экспертизы пять раз, причем все с новыми и новыми специалистами. «Так как все дела идут отдельно, экспертизу она проходит по каждому отдельно, — рассказывает Ирина Петрова. — Получается, сначала по одному прошла экспертиза, потом повторно нас попросили пройти, мы пришли повторно. Потом мы ходили третий раз. Четвертый, пятый. И получается, ребенок каждый раз возвращается в эту историю».

«Ситуацию повторного обследования понимает, как проверку «не вру ли я», «ведет себя устало, пресыщаемо, недовольна излишними испытаниями ее способностей», «длительно прекращает отвечать, тормозит, переспрашивает», — писали специалисты в следующих экспертизах.

Адвокат Ринат Кантимиров объясняет, что если бы все дела были возбуждены параллельно, можно было вынести несколько постановлений о назначении экспертиз, поговорить с ребенком за один заход обо всех эпизодах и просто сделать пять отдельных заключений.

Методические рекомендации СК уточняют: «При необходимости проведения нескольких допросов предпочтительно, чтобы они осуществлялись одним и тем же лицом для достижения целостного подхода и во имя наиважнейших интересов ребенка».

В случае Арины поменялось пять следователей — иногда они просто чередовались между собой.

Так как за это время в делах происходили изменения, всем нужно было заново изучать материалы. Это сказывалось на скорости расследования дел — по словам родителей и адвоката, несколько месяцев практически ничего не двигалось. Девочке же приходилось обсуждать подробности каждый раз с новым следователем — иначе говоря, с незнакомым мужчиной (только один раз следователем была женщина).

Во время одного из допросов следователю было непонятно, эрегированный был половой член у одного из мужчин или нет. Он попросил психологов задать ей этот вопрос. «Я взяла карандаш: «Видишь? У дяди пися была вот так или вот так?» Она говорит: «Вот так», — пересказывает Евгения. — «Следователь: «А какого она была размера?» Я взяла нож для резки бумаги: «Арин, давай я буду сейчас вытаскивать, а ты скажи». Я вытаскиваю, она говорит «чуть покороче, чуть подлиннее», потом мы линейкой это измерили. Я чуть с ума не сошла сама, у меня у самой было ощущение, что я ребенка изнасиловала».

В июле на одном из дополнительных допросов следователь спрашивал Арину: «Подглядывали ли вы когда-нибудь за моющимися мужчинами?» и «Воровали ли у тети когда-либо деньги»?

После допросов Арина должна была заново прочитать свои показания и поставить подпись на каждой странице. Карандашом она исправляла грамматические ошибки следователей и расставляла запятые.

В мае Ирина Петрова обратилась к уполномоченной по правам ребенка в Татарстане Гузель Удачиной с просьбой взять дело на контроль, позже ходила на прием к начальнику третьего отдела по расследованию особо важных дел СУ СКР по Татарстану с просьбой забрать туда материалы из следственного отдела по Приволжскому району Казани. Никакого эффекта эти действия не произвели.

«Врагу не пожелаешь»

Вскоре после начала следственных действий у Арины упали оценки в школе и стало ухудшаться здоровье. «Сначала она начала плохо слышать, потом видеть. Мы до этого медосмотр проходили, еще когда я из приюта ее забрала, у нее все было отлично, — объясняет Ирина Петрова. — Мы начали заново. Зрение реально ухудшилось, а с ушами мы до сурдологов дошли, думали, может врожденное что-то не было выявлено. И там нам сказали, что это на нервной почве. Посторонние врачи, которые о нашей ситуации не знают».

В июне 2019 года, когда семья собиралась в отпуск, им позвонили и сказали, что нужно повторить следственный эксперимент с выездом на место преступления. «Ну надо, так надо», — вспоминает свою реакцию Ирина Петрова.

Но накануне выезда Арина упала в обморок. «Я реально испугалась. Я думала: все, она умерла, настолько это было страшно», — говорит женщина. У девочки диагностировали психическое истощение и положили в стационар в неврологическое отделение.

Психолога Евгению Васильеву это не удивило: за две недели до обморока специалисты провели тестирование и отправили в СК заключение, что ребенок находится на грани нервного истощения.

Психологи ждут, когда с Ариной закончат проводить все следственные действия, чтобы начать реабилитацию. Это невозможно, пока девочку заново погружают в воспоминания на допросах и экспертизах: «Сейчас, например, на нее злятся, что она стала забывать какие-то подробности, но она реально какие-то вещи забыла. Она имеет право забыть. Почему она должна все время это помнить? Тем более она живет в хороших условиях, где наконец-то впервые о ней заботятся, и она имеет то, чего не имела раньше. Но ее каждый раз в это все снова погружают, — рассуждает Васильева, объясняя, что по мере повторений эмоции и чувства притупляются и вытесняются — испытывать их не хочется. — И со стороны может показаться, что она спокойно так разговаривает «а не придумала ли она это?»

«Относительно недавно был последний допрос по одному из эпизодов, который сейчас собираются в суд отправлять — очень тяжело он давался. Видно, что девочка начинает замыкаться в себе, просто каждое слово как будто щипцами вытягиваем из нее», — в свою очередь говорит адвокат.

Дело по одному из мужчин, М., передано в суд. По сотруднику Росвардии, Т., прокуратура Татарстана вернула обвинительное заключение следствию. Адвокат Ринат Кантимиров сейчас обжалует это в Москве. Еще два уголовных дела возбудили летом. Один из мужчин на первом допросе дал признательные показания, позднее от них отказавшись; сейчас он в СИЗО. Еще один подозреваемый с тех пор успел получить тюремный срок за покушение на убийство. В какой-то момент его должны этапировать из колонии в Казань на следственные действия.

«Я очень устала, меня это история довела. И меня пугает, что у этой истории нет конца, — говорит Ирина Петрова. — У меня была семья, у меня своих детей трое, был мой мир идеальный, созданный мной и супругом, у нас есть обычаи, традиции семейные. И нас просто задергали. Это уже настолько угнетает, и главное, никому ничего не надо. Я как человек, как опекун очень устала, я вообще не могу уже видеть этих следователей».

По словам руководительницы региональной общественной организации приемных семей Татарстана Светланы Елаковой, такие ситуации ставят и специалистов в странное положение.

Число преступлений против половой неприкосновенности несовершеннолетних в России постоянно растет — совсем недавно, в октябре 2019 года, представитель МВД заявил, что за последние пять лет оно выросло почти вдвое, на 42%. Чиновник уточнил, что каждое шестое такое преступление совершается в семье, а каждое двенадцатое — родителями, и указал на необходимость принятия «кардинальных мер».

Очевидно, что сексуальное насилие, рассуждает Елакова, должно пресекаться, наказываться. «Но если попадаешь в такую ситуацию — врагу не пожелаешь», — говорит она. Коллегиальное взаимодействие между службами следственного комитета и психологами отсутствует, объясняет эксперт: «Следственные органы сами по себе, а психологи сами по себе. И задаешься вопросом, захочется ли в следующий раз обращаться в полицию, или просто захочется сделать так, чтобы ребенку стало хорошо и родителям стало хорошо? У меня сейчас четкое ощущение, что у нас есть большая машина государственная, которая в муку перемалывает, не думая о том, кто что чувствует, как это скажется в дальнейшем на конкретном ребенке, конкретной семье, на будущем этого ребенка».

Иллюстрации Татьяны Оспенниковой.

Психолог рассказал, какие качества выдают потенциального бытового преступника

Жестокие преступления на бытовой почве и раньше не были редкостью. Чего стоит только история Маргариты Грачевой, которой муж из-за ревности отрубил кисти рук, или доцента Соколова, который обвиняется в том, что застрелил и расчленил свою избранницу.

Но кажется, что в последнее время количество жестоких расправ возросло. Руководитель отдела медицинской психологии ФГБНУ «Научный центр психического здоровья» Сергей Ениколопов рассказал Москве 24, что одной из причин такой тенденции в том числе могла стать и эпидемия коронавируса. Он также объяснил, что толкает мужчину на преступление и когда женщине нужно сказать: «Хватит». Подробности – в нашем интервью.

Фото: depositphotos/spukkato

– Начнем с общего вопроса. Из-за чего мужчины в какой-то определенный момент решают прибегнуть к физической расправе над своей избранницей? Должны быть изначальные наклонности к этому или хватит и сложной жизненной ситуации?

– Никто не проводил в мире таких исследований: что больше влияет – наклонности или ситуация. Как правило, это взаимодействие двух этих факторов. Но сегодня для довольно большого количества людей, особенно современных, молодых, этот вопрос связан с потерей реноме или своей значимости.

То есть девушка является неким показателем успешности. Девушка, которая уходит, – показатель того, что не такой уж он и успешный. Это удар по его престижу, мнению о себе самом. И агрессия против таких дам высоковероятна.

Здесь можно проследить за западной прессой – там то же самое происходит. Это общий тренд, поскольку сегодня во всем мире культивируется субъективный успех. Мы сталкиваемся с большим количеством людей, которых можно назвать эгоцентриками: «Я превыше всего. А любой, кто сопротивляется или наносит урон моим высоким представлениям о себе, – враг».

– Связана ли с этим мстительность при разводах?

– Конечно, связана. И она растет. Даже если это «развод» людей, не состоящих в браке. И эта мстительность также проявляется со стороны женщин. Например, вывешивание своих интимных фотографий в Сети. Зачем это делается? Ну точно не ради славы. Это месть. Она, конечно, с этой точки зрения мягкая и незначительная по сравнению с убийством.

Мужчины мстят более жестоко. Это и «драка» за финансовые вещи, «драка» за детей, которые, может, и не нужны. Это тоже мстительность. И последняя ее точка – не доставайся же ты никому.

И этот общий фон роста мстительности поддержала эпидемия. Уже и наши исследования показывают, что во время коронавируса выросла враждебность.

В Москве расследуют убийство невесты

– И где же та грань между судами о разделе имущества и убийством?

– Если бы кто-то знал эту грань, то Нобелевская премия была бы ему обеспечена. Здесь идет речь уже о личностных наклонностях человека.

– Эти наклонности видны изначально?

– Если бы женщины были внимательны, они бы эти наклонности видели. Часто они просто не хотят этого видеть – это первая причина. Вторая причина – общая бытовая безграмотность наших людей. Они читают в интернете и обсуждают только то, что их интересует. Большинство не анализирует и не обсуждает, от каких людей нужно держаться подальше.

Поэтому, когда идут разговоры о росте насилия в семье, возникает вопрос: зачем такие семьи тогда создаются? Ведь единственный настоящий, действенный совет, как не столкнуться с насилием, – перейти на другую сторону улицы от такого человека. Но для этого нужно учиться. Причем не просто интернет читать, а изучать профессиональную, правильную литературу.

Переписку аспирантки Ещенко и историка Соколова обнародовали в суде

– И все же на что женщине необходимо обращать внимание?

– В момент влюбленности происходит то, что называется кристаллизацией. Возлюбленный какой-то период времени обладает неким ореолом. Когда потом, неважно по каким причинам, взгляд становится более объективным, большинство достоинств исчезает. Это просто вы их придумали.

Когда взгляд пристрастен, ситуация выглядит так: есть какие-то минусы, но их перекрывают плюсы. Эти минусы-то никто не замечает. Никто не обращает внимания на психопатов, которые на самом деле очень обаятельны и очаровывают на какое-то время большое количество людей.

А на деле о минусах нужно размышлять сразу. Нельзя закрывать глаза даже на минутную агрессивность, непорядочность, эгоцентричность до предела. Смотрите, на что мужчина болезненно реагирует.

– Может ли в этом смысле показательной стать ревность?

– Вообще ревность – это нормально, даже в здоровых отношениях. Она может не проявляться, но она есть. Это естественно, если не выцарапывать глаза и не устраивать истерики в припадках. Нормальный мужчина ревнует. Ну так, посматривает орлиным взглядом. Он может и не подать вида, но он точно обратил внимание, с кем это вы общаетесь, оценил, насколько это серьезно. Вы, возможно, и не знаете об этом.

С другой стороны, есть нездоровая ревность: хамство, скандалы, истерики, драки и прочее. Тут нужно задуматься, даже еще до драки. В нашей культуре вербальная агрессия легко переходит в физическую. Пацан сказал – пацан сделал, как говорится.

Тут еще вот на что нужно смотреть: как он реагирует, когда женщина контактирует с другими мужчинами по работе, по учебе, по жизни. У нас смешанная школа, у девушки может быть много школьных друзей и подруг. Как ее избранник или ухажер реагирует, когда она встречается со старым знакомым или коллегой? Это же необязательно сексуальные отношения, это просто отношения. В таких ситуациях в том числе проверяются личностные качества. Если женщина имеет дело с, так сказать, скупердяем, «мое и больше ничье», нужно насторожиться.

В Москве мужчина застрелил бывшую девушку, ее мать и ребенка

– А навязчивое преследование? Караул возле подъезда? Это тоже обязательно плохо? Часто эти вещи кажутся безобидными. Как говорят: «Ну с ума он по тебе сходит просто!»

– Это подозрительно. Необязательно, что человек сразу преступник. Но это ненормально. Ну потерял из-за вас голову, ну ходит и ходит. Также и с постоянными звонками. Одно дело, если женщине звонят спросить, не забыла ли она перекусить или выпить лекарство, или предупредить о дожде, например. Это настоящая забота. Другое дело – бессмысленные звонки, единственная цель которых – банальная проверка. Я уверен, что вполне можно различить, когда это забота, а когда – скрытый контроль.

– И почему же некоторые женщины, даже заметив это, никуда не уходят? Даже после того, как взгляд спустя время стал более-менее объективным?

– Роль может играть такое женское воспитание. А куда уходить? Нужно же замену искать. Это сложно и неудобно. С другой стороны, и культура давит: общие дети, столько лет вместе и так далее.

К тому же, как принято в обществе, разводы – это репутационная характеристика женщины. Ее называют ветреной, ненадежной, легкодоступной. Никто же не знает ее историю развода. Может, каждый раз ей попадался мужчина, который ее бил. За то, что женщина разводилась после такого, она, наоборот, заслуживает уважения. Но, может, она гордая и никому не рассказывает, да и всем не расскажешь. А социальный статус теряется, и она приобретает больше негативных характеристик в обществе.

– Как поступать родителям такой женщины? Родным и близким? Могут ли они что-то сделать?

– У родителей не такое значимое и весомое мнение. Тем более если учесть современную тенденцию к отдалению семей друг от друга. Зачастую родители знают о детях не больше, чем они им рассказали. Да, наблюдательные могут посмотреть на вас, когда вы приезжаете с мужем и детьми, и увидеть, что дети боятся этих двух монстров.

Но их вмешательство будет расцениваться как вмешательство в личную жизнь. И опять же, если родители это делают, как и многие сторонние близкие, для женщины окажется, что «они и раньше не любили мужа моего» и так далее.

Удачно все происходит, только когда человек сам осознает наличие проблемы. И тогда психолог как фигура вынесенная и обладающая авторитетом может помочь открыть глаза.

«Московский патруль»: следователи выясняют причину убийства иностранки на западе города

– В какой момент вы бы посоветовали обращаться к специалисту? Можно ли выявить проблему самостоятельно до начала побоев?

– Да. Женщине подскажет, что пора, ее собственное, такое странное ощущение, что что-то не так. Когда она не уверена в себе, когда у нее есть какие-то такие смутные терзания. Тогда нужно обращаться к психологу, и с его помощью она осознает, что к чему. Вспоминаю, что говорил один из основателей советской психологии: «Очень часто по утрам мужчина не знает, чего он хочет: то ли с женой развестись, то ли сигарету закурить». Вы же понимаете, вещи неравнозначные. Так вот, когда возникает такое состояние, если человек не склонен к самоанализу, сложно определить, чего он хочет, где лежит корень его проблемы. Здесь поможет специалист.

– Ну и в конце банальный, простой и все-таки очень важный и нужный вопрос. Если мужчина один раз ударил, но потом клятвенно пообещал, что больше никогда так не сделает, нужно верить?

– Нет. Нужно уходить сразу. Есть такое понятие, как цикл семейного насилия: сначала побил, потом клятвенно божился, что больше не будет, потом медовый месяц в отношениях, потом снова побил – и так по кругу. Из этого круга очень трудно вырваться, и чем это закончится – большой вопрос, но с предсказуемым ответом.

«Пошел к психологу, все понял и развелся». Уход из семьи – почему был сделан этот выбор

Начал ходить к психологу, многое понял о себе – в частности, что никогда не любил своего партнера. Развелся. Мы слышали с десяток таких историй. Действительно ли психотерапия призвана раскрепощать, снимать «ложные» запреты и ориентировать на автономию? Или все же на то, чтобы лучше понимать другого, уметь выстраивать с ним отношения?

«Мужчина и женщина в браке – два взрослых партнера. Выстраивать отношения равных – все равно что ходить по канату. Канатоходцу нужно хорошо чувствовать равновесие и хорошо владеть телом», – пишет семейный психолог Петр Дмитриевский в своей новой книге «Анатомия семейного конфликта». О правильных и ложных установках, о «хочу» и «надо» и о том, как взрослеть, а не застревать в подростковом возрасте, наш разговор.

Такие влиятельные монстры

– Для верующих в проблеме развода вопрос стоит особенно сложно. «Не хочу, а надо». «Хочу, но нельзя. Грех. Господь не благословляет». Так человек сдерживает себя годами. А потом начинает ходить к психологу, разбираться в себе и понимает, что его брак дисфункциональный или что он не любит свою половинку, а живет с ней, потому что «так надо». В результате развод. Значит ли это, что психология расходится с нашим вероучением и лучше держаться от психологов подальше?

Петр Дмитриевский

– Тут очень сильное упрощение и психотерапии как практики, и христианства как практики. Совершение выборов по логике «не хочу, а надо» и «хочу, но нельзя» характерно для ребенка примерно четырех-шести лет. Когда еще нет понимания перспективы. Он не ест конфету потому, что запретил папа, а не потому, что у него есть знания о работе организма и перспективе, что будет, если он переест сладкого.

С возрастом у многих людей появляется более зрелый вид волевой регуляции. Появляется работа на перспективу, представление о внутренних ценностях и внутренней этике. Например, ребенок не хочет рано вставать и ехать на тренировку. Но у него уже есть не только «не хочу» и «так надо», а еще и – хочу в будущем стать сильнее, хочу подкачать мышцы, хочу стать чемпионом района. То есть возникает не конфликт между «хочу» и «нельзя», а конфликт между несколькими моими личными «хочу», противоречащими друг другу. Так развивается навык терпения без ощущения униженности, рождаются собственные ценности.

Но это, к сожалению, происходит не у всех. Потому здесь снова важно увидеть цель: для чего мне нужен наш союз и какие отдаленные блага сулит мне то, что я останусь в браке.

А теперь про ваши слова «держаться от психологов подальше». Мне самому было бы интересно собрать статистику, сколько браков распалось после прихода кого-то из супругов на консультацию, а сколько семей обрели второе дыхание в результате обращения за психологической помощью. Как бы то ни было, не только в православной среде, но и среди людей светских иногда принято психологов демонизировать. Такие влиятельные монстры, попадешь к ним – и все.

Похоже на демонизирование поездок за границу, кино, театра, интернета, чего угодно. Надо, в общем, куда-то не пускать людей, чтобы узнавать другие точки зрения, и тогда будет мир и покой. Ну, в некотором смысле да. Если мы живем племенем и считаем, что когда пошел дождь, надо станцевать определенный танец, это действительно удержит нас в ощущении, что мы все делаем правильно. Но сейчас, когда столько информационных потоков рассказывает про жизнь других племен, все-таки невозможно всерьез думать про гомогенную культурную ценностную среду.

Любая ситуация, когда человек делает паузу и глядит на свою жизнь со стороны, рискованна для рутинного сюжета.

Вот ходит человек на работу, вроде ничего, все идет своим чередом. А летом он едет в отпуск, сидит в горах или на берегу моря и неожиданно понимает, что на нынешнюю работу он не хочет возвращаться ни при каких условиях – настолько от нее тошнит. На отдалении и в тишине проблемы ощущаются острее, чем внутри и на бегу.

– Так может, не столько страшна психология, сколько отдельные, слишком самоуверенные или просто непрофессиональные специалисты?

– Психолог, как и священник, не может с точностью знать, как его слова будут интерпретированы собеседником. Кроме того, в психологии тоже есть свои проблемы, как и в духовном окормлении, как и в искусстве, как и в педагогике. Задача психотерапии – вернуть человеку те его части души, которые он исключил, расширить понимание себя самого и своих способов строить отношения. Как произошли эти утраты себя – в результате травм или в результате грехопадения Адама и Евы, – тут разные пути познания отвечают по-разному.

«Освободился, отмучилась». Развод — это благо или фиаско?

Иногда начинающие психологи вместо того, чтобы взращивать в клиентах осознанность и поощрять расширение пространства выбора, пытаются их «заразить» различными полезными, с их точки зрения, идеями и представлениями. Похожая штука произошла и с христианством. Изначально речь шла про свободу, творчество и даже «дружбу» с Богом, а в результате мы, христиане, умудрились из своей веры сделать очередной свод правил – как можно поступать и как нельзя: новый ноутбук Бог разрешает купить, а разводиться – не разрешает. Психотерапия тоже вроде бы задумывалась как практика осознанности, но иногда почему-то сводится к тому, что клиенту объясняют: то, что было для тебя хорошо, теперь плохо. И наоборот. То есть матрица «хорошо / плохо» никуда не девается.

Возьмем, например, употребленный вами термин «дисфункциональная семья». Вроде он что-то объясняет – но, с другой стороны, создает новую мораль: вот по таким критериям у меня семья дисфункциональная, и если партнер замечен в «токсичности», «абьюзерстве», «нарциссичности», следовательно, я должен развестись. Новая мораль создает новый вид позора: раньше позор был разводиться, а теперь позор – оставаться в «дисфункциональной» семье.

В христианском неофитстве похожие ситуации встречаются. Сначала фарисей считался хорошим, а мытарь плохим. А теперь человек прочитал Евангелие и «прозрел»: фарисей плохой, мытарь хороший. Но мне кажется, Христос не об этом, и психотерапия не об этом.

Когда хочется вытолкнуть супруга из своей жизни

– Что нужно учитывать, обращаясь к психологу?

– Многие клиенты приходят в ситуации слияния, когда человек плохо понимает, что с ним происходит, у него нет инструментов себя понимать, наблюдать. Тут действительно надо проводить большую работу по сопровождению клиента – разбираться, что с ним происходит, обучать ориентироваться в себе и в ситуации. Иногда говорить окружающим «нет» – потому что у человека, застрявшего в младенческой стадии, есть некоторая задержка в этих навыках, он склонен на всякий случай соглашаться со всем, что ему предлагают, – из страха быть покинутым или из плохой ориентировки в себе.

И вот такое повторное взросление часто происходит через символическое прохождение подросткового возраста. На этой стадии может произойти временный перекос: когда клиент начинает с интересом и уважением относиться к своим желаниям, к своей боли, но его внимания пока не хватает на то, чтобы замечать других людей. И он становится таким немножко психопатическим: захотел – сделал, не соизмеряя свои желания с окружением. Или рассердился на кого-то – и вычеркнул его из своей жизни.

Жаль, если у клиента в этом этапе происходит застревание, хорошо бы помнить, что за подростковостью следует взрослый возраст, когда я не только понимаю, что со мной происходит, но еще и способен замечать намерения и боль другого человека. А еще у меня развивается возможность потерпеть и выбрать в окружающей среде наиболее адекватный способ реализации своей потребности, а не просто ее разворачивать, как мне вздумалось.

– В этот момент и может произойти разрыв в паре?

Развод. Самое время понять, чего я хочу

– Да, иногда это обнаруживание себя происходит через отталкивание людей вокруг. Вполне нормально в подростковом возрасте отталкивать маму и говорить, что она неправильно его воспитывала. А в паре человек начинает выталкивать супруга из собственной жизни. Эта стадия возвращения к собственной индивидуальности, отдельности наступает почти в любом браке и без всякой психотерапии, но при психотерапии иногда проходит острее. Хорошо, чтобы люди предупреждали своих родственников, что знакомство с собой может привести к такому отторжению. И что это временный период, который нужно перетерпеть. Но такую инструкцию получают не все, и от этого бывают сложности.

– Может, не бередить себе душу и вовсе? Тут даже сторонние истории видишь – а не по себе. А уж копаться в душе начнешь…

– Тут рекомендую универсальный принцип: не чесать там, где не чешется. Если все в жизни более-менее нормально, к психологу идти совершенно не обязательно. Но если душа уже сама «разбередилась», работа с психологом может помочь.

Когда разводятся друзья, конечно, мы очень тревожимся. Такие ситуации заставляют заново ставить перед собой сложные вопросы. Мы об этом не думали, а тут приходится. Что этот брак для меня? Что он мне дает, чего не дает? Какие мечты воплотились, а какие нет? Какой я рядом с этим человеком? Что такое любовь для меня? Это тревожные, но важные вопросы. Можно, конечно, сказать людям – не тревожьте нас, живите хорошей, гладенькой жизнью. Но это невозможно.

– Слова: «понял, что не любил» или «я его не люблю» кажутся какими-то надуманными, считаю, что зрелый человек любовь может вырастить. Мне нравится мысль о том, что любовь – это выбор. Разве это не так?

– Под словом «люблю» люди понимают совершенно разные вещи. И когда человек говорит «не люблю», важно узнать его представление об этом понятии: что именно исчезло? Часто за словами «нет любви» стоит какое-то раздражение, отвращение или разочарование. То есть это уже не штиль, не отсутствие чувств, а какая-то энергия, тут есть что исследовать. Еще важно напомнить, что однозначная связь между чувством и действием есть только у младенцев и психопатов. Если психопат чувствует, что у него «нет любви» к прохожему, он ему, разумеется, бьет по башке – чувству ведь не прикажешь.

У более-менее здорового человека между чувством и действием еще есть куча всяких психических процессов. Есть чувства, есть размышления, есть ценности, есть решения, есть действия. Соответственно, если я чувствую, что кого-то не люблю, – что бы ни стояло за этими словами, дальше все равно остается пространство выбора и вопросов. Что я собираюсь с этим делать? Например, буду искать, как полюбить. Или я буду расставаться. Или ничего не буду делать и терпеть. Или найму «частного детектива» – психолога. Будем вместе искать, куда чувство запропастилось, кто украл, где спрятал.

Мой опыт семейного психолога говорит о том, что не всегда, но часто у людей, которые говорят «сейчас не люблю, но хотел бы полюбить» – получается.

Путь к этому идет через детализацию, распаковку понятия «люблю»: чувствую уважение, благодарность, умиление, нежность, сексуальное возбуждение… Иногда от человека требуется решимость и смелость начать перестраивать отношения, озвучивать свои желания, требовать перемен, говорить партнеру что-то важное, чего раньше не решался сказать.

Ради чего терпеть в браке

– В вашей книге есть глава под названием «Развод как способ сохранить себя». Если не брать очевидные причины – химическая зависимость, насилие, – то в каких случаях развод может стать благом?

– В основном я в книге пишу про пути выхода из кризиса, но глава для читателей, принявших решение о разводе, в ней, действительно, тоже есть. Что такое благо? Сложный философский вопрос. Если благом считать субъективное ощущение, что этот опыт дал мне нечто важное, что я стал богаче, мудрее, – то, да, благом может стать любое событие, даже такое драматичное, как развод. Потому что человек склонен наделять смыслом все с ним происходящее. Мы можем использовать разные события для своего роста, есть у нас такое важное свойство психики.

Известны случаи, когда люди извлекли для себя благо и из болезней, расставаний, потерь. Но невозможно создать реестр, по которому было бы четко видно, что в одних случаях надо разводиться и будет тебе благо, а в других – изо всех сил стараться наладить отношения.

– Все же важен изначальный настрой, как мне кажется. Или я вступаю в брак, венчаясь и понимая, что это навсегда, всё, я в танке – соответственно, смотрю на все поступки своего мужа через эту призму. Даже, допустим, на измену или психологическое давление. Или я вступаю в брак, сразу же оставляя себе некий люфт: а может, это не мой человек – мало ли что…

– Обе крайности, мне кажется, могут человеку навредить. Если я совсем в танке, тогда есть риск, что я начну терпеть что-то, что меня разрушает. А нужно ли быть в танке, если в браке, например, физическое насилие? Это дискуссионный вопрос, вопрос ценностей и убеждений, которые сейчас, в XXI веке, очень пестро устроены. У кого-то есть ясный запрет на физическую агрессию: меня трогать нельзя. И как бы этот человек ни настроил себя перед браком, он сразу поймет: «Еще раз он меня ударит, толкнет, схватит за руку, я уйду». Для кого-то, наоборот, ценность брака настолько высока, что он может стерпеть все что угодно.

«Беда в том, что люди не умеют жить вместе». Почему патриархальный уклад не спасет от развода

С другой стороны, сейчас есть такая индивидуалистическая мода: мой комфорт является мерилом всех вещей. Тут тоже перекос – в танке, только наоборот: в танке своих сиюминутных удовольствий. И он мне тоже представляется ущербным. В этой системе ценностей, к примеру, никакие музыкальные репетиции и спортивные тренировки не имеют права на жизнь, потому что они требуют усилий, доставляют неудобства. И когда мы рвем отношения от любого дискомфорта, то какой-то важной встречи – с супругом, с самим собой – может не произойти.

Истина, как всегда, где-то посередине, она очень субъективна и балансирует вокруг понимания, какие усилия я готов прилагать в отношениях с этим человеком и ради каких благ. А какие – не готов.

– Вы говорите о физическом насилии в плане «бьет – не бьет». Но обычно речь о более тонких вещах, до битья не доходящих: о психологическом давлении, язвительных шуточках, обесценивающих все твои труды, постоянных «выговорах» при посторонних лицах, бесконечной эксплуатации… Видишь вокруг этого немало.

– Тут важный критерий – степень страдания. Над одним пошутишь – ему как с гуся вода. А другому язвительные шутки причиняют сильную боль. Действительно, нездорово из всех мух делать слона, но и преуменьшать свою задетость тоже неполезно для брака. Важно иметь какой-то действенный внутренний измеритель – насколько мне больно, а насколько мне терпимо. И главное – ради чего? Если в отношениях с этим человеком есть то, что вас наполняет, умиляет, то, получается, стоит ради этого претерпевать какие-то неприятности и неудобства. Вопрос в пропорции. Если 99% страдания надо терпеть ради 1% радости, то это одна ситуация. Если 60 на 40 – все-таки другая.

Ради чего я сохраняю наши отношения? Если на этот вопрос есть ответ, то тогда подтягиваются и средства.

Средством может быть не только претерпевание, но иногда, наоборот, резкий разговор с супругом: «Так больше продолжаться не может. Придумай что-то, чтобы разговаривать со мной в другом тоне. Потому что я здесь тоже живу».

Баланс между смирением и дерзновением важен для христианина. Христианские аскеты пишут, что под смирением может маскироваться человекоугодие, например. Или лицемерие, или страсть уныния. Даже если вы ориентируетесь на традиции, все равно вам придется разбираться в тонкостях ваших переживаний. Где тут действительно смирение – а где, может быть, элементарная трусость или приспособленчество.

– Но важно ведь, что нездоровые отношения наблюдают дети. Мальчик в будущем станет вести себя, как папа. А девочка – считать, что это нормально и так с ней можно.

– Вовсе не обязательно. Мы все сейчас немножко заражены «радикальным фрейдизмом». И убеждены, что за всё в жизни ребенка отвечает родитель, а он лишь слепо копирует то, что видит. Но это утверждение не является истинным, поскольку лишает ребенка, если говорить научно, «субъектности». А по-человечески – собственных выводов, тайны восприятия, собственной свободы выбора.

Важно доверять психике ребенка в том, что она при должной эмоциональной поддержке самые разные факторы, в том числе и негативные, претворит в полезный опыт. Ну и не стоит обманываться: даже человеку, выросшему у самых прекрасных родителей, в будущем будет с чем разбираться в кабинете психолога.

На ребенка влияет очень много факторов. Во-первых, оба родителя, а не один. Кроме того, огромное количество других вещей: разговоры с друзьями, учителя в школе, блоги на ютубе, соседка с третьего этажа, тренер по футболу и так далее. Люди забывают, что, вообще-то, это не на сто процентов мой ребенок, а всего лишь на пятьдесят. Всегда есть искушение назначить самого себя главным родителем и более компетентным экспертом в том, что ребенку полезно. У другого родителя, однако, могут быть другие ценности и идеи. И если речь не идет о таких вещах, как физическая агрессия или тяжелые наркотики, брать на себя всю ответственность за воспитание и считать себя самым главным – сомнительная логика.

– Что может стать профилактикой развода? Некоторые принципы, вопросы для обдумывания вы приводите в своей книге. Мне лично кажется, что как мы зубы проверяем раз в полгода, так и над отношениями нужно регулярно работать. Но насколько это может быть эффективно, если в браке изначально что-то не так?

– В нынешней ситуации стопроцентно работающих средств профилактики, конечно, нет. Вы не умрете от голода, расставшись, – и женщина, и мужчина сегодня в состоянии заработать себе на жизнь. И вас не закидают камнями до смерти за измену. Поэтому и разводы, конечно, будут.

«Как же я буду одна?» Мать-одиночка, разведенка с прицепом — как уйти от стереотипов и найти силы и ресурсы

И поэтому, пока человечество еще не изобрело супружеский аналог ОСАГО, нам нужно включать собственную голову, перед тем как решаться брать с супругом совместную ипотеку или заводить третьего ребенка. Нам следует иметь в запасе какой-то внятный «план Б», потому что партнер может покинуть нас не только из-за того, что встретил новую любовь, но и потому что попал под самосвал. И если в первом случае мы сможем порадовать себя хотя бы ощущением своего морального превосходства, то во втором будем лишены даже этого сомнительного утешения.

Но все же кое-что для профилактики сделать можно.

Первое – личное развитие. Вкладываться в свое развитие в самых разных смыслах – лучше понимать себя, быть в контакте с миром, иметь в жизни элемент творчества, чему-то обучаться, духовно расти. Личная устойчивость делает меня более адаптированным в отношениях. То есть я могу выдерживать некоторый дефицит, который есть у нас в паре, и некоторые дефекты партнера – потому что не только он является источником моих сил и вдохновения, но и окружающий мир, и я сам. Моя личная зрелость – мой вклад в устойчивость нашей пары.

Второе – поддержка подлинного интереса к другому, любопытства к нему: как ты устроен? Умение быть затронутым им. Интерес к его развитию. Совместное развитие. Все это, мне кажется, важная профилактика. Вот мой коллега Виктор Богомолов выпустил специальные карточки для диалогов супругов, развив метод Артура Арона с его 36 вопросами для улучшения отношений в паре. Мне они понравились.

– Столько работы, трудов… Неужели Господь создал брак для этого? Он создан скорее для гармонии, восполнения друг друга, для того чтобы идти вместе и возрастать со Христом. А не для обтесывания каких-то торчащих мест в характере друг друга. А вы как считаете?

– Мне за Бога довольно сложно отвечать, для чего Он создал брачный союз. Но, кажется, в любых отношениях есть баланс между гармонией, утешением и пространством для роста и развития. Это деление очень условно, но в жизни ребенка мама, как правило, больше отвечает за утешение и покой, а папа – за риск, рост и развитие. И в браке мы с партнером даны друг другу и для утешения и покоя, то есть мы друг другу немножко «мама», но и одновременно немножко «папа» – для того, чтобы мы менялись, становились богаче, духовно росли. А это невозможно без труда и боли. Вопрос в том, чтобы эти труд и боль духовного возрастания не перекрывали напрочь покой и утешение. Чтобы наш брак не превращался в такое место, где мамы вообще нет, а только папа тащит ребенка в секцию по боксу или на курсы английского. И нет ни новогодней елки, ни сказки на ночь, ни поцелуя мамы перед сном. Пусть будет и то, и это.

Петр Дмитриевский

По первому образованию востоковед, переводчик. В 2009 г. получил второе высшее образование в Московском городском психолого-педагогическом университете и на факультете гештальт-терапии с детьми и семьей Московского гештальт-института. С 2014 г. работает как частнопрактикующий консультант, психотерапевт, сфера специального интереса в настоящее время – психологическая работа с супружескими парами. С 2002 года по настоящее время является директором приходского подросткового лагеря храма свв. бесср. Космы и Дамиана в Шубине (Москва). Женат, воспитывает дочь.

«Начинают всегда с плохого». Марина Мелия — о том, как слабость может стать силой

Марина Мелия — профессор психологии, коуч-консультант многих знаковых персон, политиков, первых лиц российского бизнеса. В советское время возглавляла психологическую службу спорта СССР, основала первый в стране психологический кооператив, одной из первых в России начала использовать метод глубинного индивидуального ассесмента. Сегодня автор бестселлеров «Бизнес — это психология», «Как усилить свою силу? Коучинг», «Успех — дело личное» в интервью ТАСС рассказывает о специфике российского менталитета, о том, как слабость может оказаться силой, и о важности уважения к чужим границам, особенно в изоляции.

«Попасть ко мне может не каждый»

— Вас называют «коуч миллиардеров». Это и вывеска, и ценник. Вам самой такое определение нравится?

— Совсем нет. Когда-то я дала одному популярному изданию интервью о воспитании детей как тренинге личностного развития. Колонку назвали «Любимый психолог миллиардеров советует». В момент выхода материала, я, как сейчас помню, находилась во Франции и стала немедленно звонить в редакцию: «Если оставите этот заголовок — снимайте публикацию». А они: «Вам же так лучше!» Я говорю: «Мне этого не нужно».

— Что в этом определении вам мешает?

— Ничего не мешает, но и не помогает. У меня есть определенный круг существующих клиентов, и есть люди, которые хотели бы ими стать. Они, скорее всего, не читают эти статьи, зато знают, что я уже 40 лет в практической психологии. Мне просто такая этикетка не очень нравится, не устраивает эстетически.

— Отсекает часть потенциальной клиентуры?

— Отсечь мою потенциальную клиентуру невозможно: попасть ко мне может далеко не каждый желающий, есть очередь. Единственная проблема — в количестве у меня времени и энергии, чтобы взять тех, кто этого хочет.

— О разнице между коучингом и психологией написана и сказана масса слов. Как бы вы определили ключевые отличия и сходства этих двух подходов?

— Психотерапия работает с конкретными проблемами клиентов. Чаще всего, образно говоря, с болью: этой болью может быть тревога, фобия, плохие отношения в семье, разочарование результатами воспитания ребенка. Люди со стороны смотрят на человека и говорят: «Да, у него есть проблема». Такие ситуации — наличие душевной боли — и приводят к психологу. Фактически как к врачу: он разбирается с анамнезом, то есть с прошлым, смотрит, что предшествовало такому состоянию, и работает на основании понятого.

Если же мы говорим о коуч-консультировании — да, я за то, чтобы коуч имел базовое психологическое образование. Но, глядя извне на человека, который обращается к коучу, нельзя сказать, что ему нужен психолог. Это люди много чего добившиеся, очень успешные, если измерять успех внешними критериями, к которым мы привыкли. Тем не менее что-то их беспокоит. Может, хотят быть еще успешнее, может, достигнув определенного уровня, спрашивают себя: «А как дальше? У меня есть деньги, бизнес, семья, самолет и яхта, огромная коллекция современного искусства… Все, чего хотелось, я имею. Что же теперь делать?» В этот момент они приходят к коуч-консультанту.

«Я никогда не ломаю человека»

— Как вы начинаете работу с таким клиентом?

— Ищу сильные стороны, на которые можно опереться в проблемной для него ситуации. Тогда человек, если говорить по Юнгу, «лучше принимает свою тень», принимает остальные свои качества. У меня даже есть книга такая «Как усилить свою силу? Коучинг».

— Человеку нужно попасть из одной точки в другую, и коуч помогает ему найти короткий, но максимально эффективный путь. Коуча, в отличие от психолога, не интересует, как человек оказался в исходной точке: детские травмы, отношения с мамой — это все не к вам, да?

— Вы абсолютно правы: мы в большей степени анализируем качества и возможности, которыми обладает человек на данный момент.

— Случалось ли вам говорить клиенту: «Это не ко мне» — и отправлять к коллегам-психологам?

— К коллегам-психологам — нет, а к психиатрам — да.

— Вас называют одной из основательниц российского имиджмейкинга — с тех пор, когда это слово еще и произносили-то по слогам. Вы работали с политиками, с крупными бизнесменами. Есть какая-то специфика имиджевых проблем у знаковых личностей именно в России?

— Да, я стою у истоков, я работала с теми, кто первыми захотели понять, что такое имидж, как надо представлять себя в публичной сфере. Взять хотя бы подготовку к публичным выступлениям: приходят, казалось бы, умные люди, которые обладают огромными возможностями, хотят чего-то добиться, но каким должен быть их имидж, для чего его нужно строить, какую цель они преследуют — вначале все это понять им самим очень трудно.

— Вы считаете это специфической проблемой российского менталитета?

— Да, но я никогда не ломаю человека, я стараюсь приспособить под его цель те качества, которыми он уже обладает. Проиллюстрирую на конкретном примере.

У нас люди приходят с идеей «со мной все плохо, мне надо полностью измениться, чтобы быть хорошим». А для чего? Не понимают

В самом начале 90-х, когда в СССР впервые проходили выборы ректоров институтов, мой клиент привел своего учителя, проректора по науке крупнейшего московского вуза. Дело было в том, что ректор этого института решил провести выборы нового ректора на альтернативной основе — разумеется, рассчитывая на них победить. Проректор по науке стал одним из трех альтернативных кандидатов. Но он, по мнению моего клиента, совершенно не годился для этой роли: «Марина, это совершенно непубличный человек, кабинетный ученый — ну как он будет выступать? Умоляю, сделай так, чтобы он просто не опозорился». Важно понимать, что тогда это были реальные выборы, честные: люди голосовали по-настоящему, решение принималось на основе настоящего подсчета голосов.

И вот сидит передо мной доктор наук, профессор, лауреат Государственной премии. Вижу, что все ему в тягость: тратят его время, привели к какому-то психологу, зачем — непонятно. Сидит на краешке стула, спрашивает: «Ну, сколько еще мы здесь будем?» Тогда я говорю: «Знаете, мне заплатили за вас большие деньги, давайте подумаем, как эффективно вместе поработать». Он примерно описал свои ожидания от публичного выступления, и стало ясно, что ему, подобно многим, кажется, что выступать можно только как Ленин на броневике. Повторял постоянно: «Все, что я умею, — не годится». Это, повторюсь, очень российская особенность, нет у наших людей внутреннего ощущения какой-то самоценности, бережного отношения к своей личности.

Не буду рассказывать о большой работе, которая была проделана. Главное в ней то, что я шла своим путем: мы осознали потребности аудитории, вместе нашли сильные качества, поняли, в чем его преимущества: в умении анализировать ситуацию, глубоком знании проблематики вуза, уважении коллег, в общем — там открылась масса всего.

В результате после второго тура выборов ночью у меня раздался телефонный звонок: «Марина, вас беспокоит ректор института такой-то». На банкете по случаю своего избрания он произнес тост: «Поднимаю бокал сейчас не за вас, Марина, а за психологию. Оказывается, это наука»

Начинают всегда с плохого

— Подытожив эту историю, можно сказать, что проблема российского менталитета — в отсутствии целеполагания?

— Вот именно, точного целеполагания. Не вообще — «душа рвется, хочется чего-то эдакого, какой-то другой жизни», а в отсутствии конкретики, в неготовности сказать даже самому себе: «Мне нужно вот это, это и это». А еще — в полной уверенности, что «у меня точно есть слабости, и я должен их скрыть». Чаще всего я встречаю такие запросы: «Исправьте мои недостатки, я не умею говорить, не умею проводить совещания, конфликтую с людьми…» Начинают всегда с плохого.

— А западный человек, придя с запросом к коучу, начинает с хорошего?

— Я не работала с иностранными клиентами, но присутствовала на интервью, которое проводили коллеги из американской компании RHR International. Так что это не глубокие исследования, а просто мое личное поверхностное наблюдение, но да — западные люди изначально подают себя по-другому…

— Вы говорите: «Не будем копаться в недостатках, найдем сильные стороны». Скажем, клиент — человек целеустремленный, но на пути к цели ущемляет интересы других, наживает врагов. Можно ли укреплять сильные стороны, не работая со слабыми? Не усугубляете ли вы тем самым уже имеющиеся проблемы?

— Все рассматривается в контексте ситуации. Предположим, есть разногласия с партнером. Это частая проблема: начинали бизнес вместе, все было хорошо, и вдруг — конфликт. Мы смотрим, как помочь в его решении. В данном случае целеустремленность, настойчивость, черно-белое мышление выступают уже не как сила, а как недостаток. В чем может быть сильная сторона моего клиента для решения такой проблемы? Интеллект, умение сосредоточиться на общем деле, увидеть положительные стороны партнера.

Человек не монолитное существо, не памятник: вот красивые стороны, вот — некрасивые. Наши силы и слабости существуют не сами по себе, а в контексте конкретной проблематики: черта характера, которая для решения одной проблемы является силой, в другой ситуации может мешать, быть слабостью

— Вы часто говорите, что не вторгаетесь в сформированную личность. Но ведь есть объективно плохие, заведомо отрицательные качества характера, которые невозможно превратить в достоинства.

— «Не вторгаемся» означает, что мы не говорим: «Давай тебя переделывать, у тебя вот это плохо, а вот это нужно нарастить». Нет, наша задача сделать так, чтобы человек сам начал разворачиваться к проблеме своей правильной стороной. Если, предположим, ему нужно развить навык публичных выступлений, мы проводим тренинг по проведению совещаний — смотрим в первую очередь, что удается, что — нет. Например, он вдруг понимает, что не уделяет внимания людям, не готов слушать других. Через конкретную задачу и через его силу приводим человека к осознанию слабых сторон. Как будто зажигаем свет для решения конкретной проблемы, опираясь на силу клиента. «Освещаем ситуацию» — это моя любимая фраза.

«Мой бизнес

— моя миссия»

— В вашей книге «Бизнес как психология» вы называете ошибочным стереотип, что деловые люди в бизнесе реализуют какие-то комплексы, компенсируют непродуктивность в других областях жизни. Для большинства ваших клиентов бизнес — процесс и результат самореализации. А какую роль бизнес играет для Марины Мелии?

— То, чем я занимаюсь, с одной стороны, бизнес, а с другой, конечно, призвание. Это хелперская профессия, ты помогаешь людям. Человек приходит к тебе на сессию: «Огромная проблема, не знаю, что делать». Мы начинаем анализировать, и после нашей совместной, именно совместной работы я слышу отзыв: «О, теперь прямо как на детской переводной картинке: поводил пальцем — и все, что вначале было мутно, проступает ярко, четко и понятно».

В консультировании существует два диаметрально противоположных подхода. Первый — когда консультант говорит: «У тебя проблема, иди туда, делай то-то и то-то». Здесь хороша такая метафора: представьте, что вы находитесь в темной комнате. Вокруг — какие-то звуки, на вас что-то свалилось, вы споткнулись, упали, ударились. Приходит консультант и говорит: «Все, пойдем со мной» — открывает дверь и выводит вас из темной комнаты на свет.

Мой подход заключается совсем в другом.

Я включаю в этой комнате свет, и мы начинаем вместе анализировать обстановку: «Вот здесь стоит стол, ты об него ударился. Рядом — стул, он упал, когда ты проходил мимо. Тут на тебя свалились пустые коробки. Странный звук, который ты слышал, издавала кошка — вот она, в углу мяукает, потому что голодная. А теперь давай вместе смотреть, что можно сделать с этим пространством»

Человек может сказать: «Можно сделать из него кабинет». Или: «Я уйду, не хочу с этим возиться». Или: «Мне здесь нравится, место интересное — надо все разобрать и посмотреть, что получится». Или: «Пусть будет, как есть, — оставлю это себе на память». То есть человек вместе со мной анализирует ситуацию и понимает, что ему дальше делать. Я не побуждаю его к тому или иному действию или выводу — «хочу эту кошку оставить», «у меня аллергия» или «я вообще котов не люблю». Просто благодаря мне он видит, что это именно кошка, а не что-то другое, ужасное и непонятное, от чего проще избавиться, убежав из темной комнаты. Очень здорово, когда мой опыт дает возможность помочь, но гораздо важнее, что в результате человек сам принимает решение и получает от этого удовлетворение.

— Когда вы впервые поняли, что, используя вашу метафору, можете «освещать» людям их внутреннее пространство?

— Великую силу слова, обсуждения, моральной поддержки я поняла в 15 лет, когда пошла работать санитаркой в больницу. Пошла, чтобы набрать стаж для поступления в медицинский институт, конкурс там был порядка 30 человек на место, а двухгодичный стаж давал преимущество. Это была больница, где в свое время работала моя мама, настоящий медицинский подвижник. Мама воевала, была полевым хирургом — с папой они познакомились на Ленинградском фронте. После ускоренного курса мединститута оперировала на передовой, ее даже ранили во время операции. То есть романтика медицины сопровождала всю мою жизнь.

Когда я начала работать санитаркой, стала разговаривать с больными. Помню пациентку бабу Наташу — когда я входила в палату, она говорила: «Ой, слава богу, теперь я не умру». Мне эта фраза очень запомнилась, потому что у меня же не было ни таблетки, ни укола — ничего, кроме слова. И она действительно выздоровела. Прихожу, ее выписали, на тумбочке рядом с ее кроватью лежит яблочко: «Это тебе баба Наташа оставила». А я уже мчалась к следующему больному — нужно представить меня в те годы: витальную, энергичную, жизнерадостную.

Энергетика, живой интерес к человеку, сидящему напротив, психологически невероятно важны и в работе коуча

— Тем не менее изначально вы пошли в медицину, а не в психологию.

— Да, поначалу я думала, что буду врачом. Но потом стала заниматься спортом, заинтересовалась спортивной психологией и, когда появилась возможность сделать это профессией, радостно пошла изучать ее в Институт физкультуры. За все, что я даю людям долгие годы, они очень благодарны, моя работа прекрасна постоянной обратной связью: я слышу, как человеку помогла работа со мной, чего именно он за счет наших совместных усилий добился. Для меня профессия — не просто бизнес, это моя миссия. Ну и своего рода привилегия: я общаюсь только с теми, с кем хочу общаться, плюс за это мне еще и платят хорошие деньги.

Внутренняя сила

— залог успеха

— У вас бывали профессиональные неудачи?

— Знаю, что по правилам надо обязательно вспомнить какой-то провал: «Да, помню, был ужасный случай» — пустить слезу и так далее. Нет, профессиональной неудачи, которая бы мучила меня, заставляя снова и снова мысленно к ней возвращаться, не могу вспомнить. Хотя погодите. Была одна. Но не в коуч-консультировании, а в индивидуальном психологическом ассесменте — в моей компании такая работа составляет 75% бизнеса. Это процедура, когда мы по запросу работодателя формируем психологический портрет потенциального кандидата на ту или иную должность и оцениваем, насколько он соответствует предложенной позиции.

— Это тестирование?

— Нет, мы не используем никакие тесты, мы проводим трехчасовое интервью, после чего даем человеку психологическую оценку его качеств, рассказываем о вариантах направлений развития личности, его возможностях и ограничениях. Потенциальный работодатель получает психологический портрет соискателя со всеми его плюсами, минусами, потенциальными проблемами и на основании этого портрета сам принимает решение, брать ли кандидата на работу.

— Вернемся к той самой неудаче. Вы лично так оцениваете произошедшее или у него были практические последствия?

— Это и правда была неудача. Мы с коллегой интервьюировали претендента на высокую позицию, связанную с международным бизнесом. Он много лет жил в Америке, потом приехал в Россию. Умный, продвинутый, с хорошим английским университетским образованием, с опытом работы в Америке, то есть подходил по всем формальным показателям. Человек приличный, порядочный, надежный — все это потом подтвердилось, мы не ошиблись. В чем был промах? В том, что я не почувствовала в нем отсутствия энергии, настоящего желания работать на новом месте. У него была тяжелая личная ситуация: сын покончил жизнь самоубийством, и он впал в состояние так называемой улыбающейся депрессии. Я поняла это не сразу — внешне он держался очень хорошо, детально рассказывал, как намерен строить бизнес. Человек действительно искренне хотел работать, но сил, внутренней энергии на это у него не было.

— А вы ошибочно порекомендовали его на руководящую позицию?

— Нет, мы никого не рекомендуем. Результат ассесмента — портрет человека, а брать его или не брать — решает сам работодатель. Наша ошибка была в том, что мы проглядели вот эту нехватку энергии. Итог был плачевный: человека взяли, а функционировать полноценно он не смог. Через полгода работы на этой позиции он захотел со мной встретиться. Я увидела ясную картину и сказала: «Вы находитесь в депрессивном состоянии. Постоянное напряжение на работе вам только вредит, лучше серьезно полечиться и потом уже взяться за какие-то другие дела». В результате он ушел по собственному желанию, его не уволили.

Не технология бизнеса, а взаимодействие людей

— Можете ли вы на основании того, как клиент ставит задачу, определить срок работы по его запросу?

— Я сторонник краткосрочного консалтинга.

Считаю неправильным, когда человека «подсаживают» на консультирование, говорят: «Чтобы решить эту проблему, мы должны с вами встречаться еженедельно в течение двух лет»

Есть клиенты, с которыми я встречалась один раз, и этого оказывалось достаточно. Есть те, с которыми встречаешься два-три раза, потом проходит год или три-четыре, они приходят с другим запросом. Есть клиенты, у которых постоянно появляются новые бизнесы, и они сразу приходят к нам — разобраться, расставить приоритеты.

— Можно ли решить задачу, связанную с успехом в бизнесе, не обладая хотя бы базовыми знаниями о том, как этот бизнес устроен?

— Занятия моих клиентов невероятно разнообразны: банки и сельское хозяйство, авиационные компании и медицинские клиники, стекольное производство и солодовенные заводы. Совсем не погружаться нельзя, нужно понимать как минимум ключевые моменты: где реперные точки функционирования бизнеса, в чем основные критерии успеха, какие могут возникнуть проблемы — проводя ассесмент организации, мы во все это так или иначе вникаем. Но слишком детальное погружение в технологию бизнес-процессов нам не нужно. Мы, скорее, смотрим на взаимодействие между людьми, это главное. Взять, например, «Форд». Допустим, мы говорим про конвейер как основу производства. Мне нужно понять, в чем суть работы конвейера, какие люди в состоянии на нем эффективно трудиться, как ими управлять. А уж какие детальки они там собирают — абсолютно неважно. Или, например, мой клиент — владелец крупной аграрной компании, огромного холдинга. Мы проводим интервью с руководителями сельскохозяйственных предприятий, вникаем в специфику их работы, понимаем, чем она отличается от работы, скажем, руководителя элитной медицинской клиники. Для этого нам и нужен наш интеллект, наш общий уровень развития.

О родителях и детях

— Занимаясь коучингом для крупных бизнесменов и политиков — взрослых состоявшихся людей, вы в то же время пишете о родительских проблемах. Ваши книги «Главный секрет первого года жизни», «Наши бедные богатые дети», «Отстаньте от ребенка!» стали бестселлерами. Как вам удается профессионально поддерживать такой разброс сфер деятельности?

— Дело в том, что я абсолютно практический человек и отвечаю на запросы клиентов. В начале 90-х все хотели уметь проводить собеседования, публично выступать, понимать, что такое команда, как найти партнеров, как нанимать и увольнять. Люди ничего не умели, их всему надо было учить, соответственно, мои книжки были про это. Потом начались вопросы «а как же я?», «это успех или что?», «для чего я к этому стремился?». Тогда появилась моя книга «Успех — дело личное», в ней я описывала, что и счастье, и успех у каждого свои, разъясняла понятие «экзистенциальный вакуум» — все это было востребованно. Затем у тех, кто учился по моим книгам, подросли дети. В какой-то момент практически каждое мое консультирование выходило на детские проблемы. Начинали все с большого: «Покупать ли мне новую компанию? Открывать ли это предприятие? Делить бизнес с партнером, или оставаться с ним?» — а через пять-десять минут разговор неизбежно сползал к детям. И я поняла, что эта проблема очень важна.

Но я не детский психолог, я пишу свои книги для людей взрослых, думающих, но имеющих проблемы с детьми. Говорю: «Отстаньте от ребенка. Делайте что-то с собой»

— То есть детской психологии не касаетесь?

— Абсолютно нет. Всегда подчеркиваю — я не детский психолог. Когда я говорю: «Задайте ребенку границы, сказали нет — продолжайте говорить нет» — и так далее, я говорю это для родителя, для взрослого.

— С вашими собственными детьми вы успешно реализовали эти подходы?

— Да, с детьми мне повезло. У меня их трое, и все занимаются тем, что им нравится. Это, я считаю, самое важное. Старший — Алексей — по первому образованию преподаватель физвоспитания, мастер спорта по стрельбе из пистолета. Потом он окончил Финансовую академию, работал бизнес-аналитиком. Но его всегда влекла история, он пропадал в архивах, в результате родилась очень глубокая книга по военной экономике с 1921 по 1941 год. Потом занялся фотографией: шесть лет ездил в Турцию, исходил ее всю и опубликовал великолепный фотоальбом «Север Турции». Параллельно начал работать волонтером в РДКБ. В результате стал интересоваться педагогикой аутизма, сейчас работает в Центре лечебной педагогики и преподает в Высшей школе экономики. Написал блестящую книгу «Мир аутизма: 16 супергероев», является одним из лучших специалистов в этой сфере.

Второй сын — Илья — тоже вначале учился в Институте физкультуры, он мастер спорта по теннису. Потом получил финансовое образование, но со временем почувствовал новое стремление — делать мир красивым. Начал заниматься большими проектами, но скучное слово «девелопер» ему не нравится, предпочитает называть себя «архитектор проектов». Моя квартира тоже сделана им, благодаря чему я имею красивое, эстетически выверенное пространство. Он полностью занимался нашей виллой с фресками Жана Кокто, это невероятно интересный проект.

— Расскажете подробнее?

— Виллу Санто-Соспир на мысе Кап-Ферра мы выкупили у наследников семьи Вейсвеллер, которые владели ею с 1946 года. В свое время хозяйку навестил выдающийся художник Жан Кокто и остался там на 12 лет. Он и расписал стены виллы фресками.

Мы купили этот замечательный дом, чтобы сохранить память о его выдающихся гостях: здесь бывали Коко Шанель, Пикассо, Герберт фон Караян, сюда приезжали Ив Сен-Лоран и Пьер Карден, на заре своего романа Ален Делон и Роми Шнайдер провели на вилле свой первый совместный уик-энд

Хотим полностью сохранить убранство, добавить интересные работы современных художников. Дом останется частным, но будет площадкой для культурных событий — за то время, что мы им владеем, здесь уже прошел целый ряд концертов и выставок. Нашей семье важно, чтобы вилла Санто-Соспир сохранила утонченную атмосферу интеллектуального и культурного салона. Этим и занимается мой сын Илья.

— Дочь Марина — ваша коллега и партнер — похоже, пошла по вашим стопам, избежав разве что физкультуры.

— Да, она росла в другое время, чем ее старшие братья. Марина имеет три высших образования, из которых первое — банковское дело. Конечно, она-то хотела выбрать психологию, но это был единственный раз, когда я сказала нет. Я убеждена, что сразу после школы, в 16 лет думать, что ты разбираешься в людях, — это смешно. А уже получив экономическое образование, Марина поступила на клиническую психологию в МГУ, потом — на россохинскую магистерскую программу в Высшей школе экономики. Сегодня это прекрасно подготовленный талантливый специалист, генеральный директор нашей компании «ММ-Класс». Вот, собственно, все о моих детях.

— Звучит, прямо скажем, безупречно. Тем не менее, оглядываясь назад, вы хотели бы что-то изменить в своем подходе к их воспитанию?

— Пожалуй, единственное, в чем я была неправа, — пошла на поводу, когда они отказались учиться музыке. Начали, немножко попиликали: «Все, мы не хотим». — «Ну, не хотите — не надо». Считаю, что обокрала их эстетически, и очень жалею об этом. Сейчас они любят музыку, прекрасно в ней разбираются, могут куда-то специально полететь послушать оперу, но базовой музыкальной составляющей в жизни я им не дала.

Успех у каждого свой

— К вам на консультацию идут только с бизнес-проектами? А с проблемами несчастной любви? С проектами «сохранить семью», «найти мужа»? Вы не про женское счастье?

— Нет, это точно не ко мне. «Найти мужа» — в такие проекты я вообще не верю. Сохранить семью или уйти из семьи — другой вопрос, это проблема выбора, и такие вещи мы обсуждаем, конечно.

К понятию «женское счастье», как и к титулу «коуч миллиардеров», я плохо отношусь с чисто эстетической точки зрения

Когда слышу: «Желаю тебе простого женского счастья» — мне всегда как-то неловко за говорящего. Что это вообще такое — женское счастье? У меня есть муж, дети, успешный бизнес, но я совершенно не считаю, что это обязательные составляющие счастья. И люди, которые постепенно это понимают, в том числе и с моей помощью, начинают доверять себе, прислушиваться к тому, чего на самом деле ищут и желают. Не все хотят быть замужем, представления о счастье у каждого свои. Как и успех у каждого свой, он не исчисляется количеством квадратных метров, детей или денег на счете. Чем меньше людей идет на поводу этих стандартных представлений, тем лучше.

Массовый коучинг

— огромный вред

— Не у всех есть деньги на индивидуального коуча высокого класса. В ряде интервью вы довольно критически отзывались о массовых коучингах. Что в них плохого и есть ли что-то хорошее?

— Плохое — то, о чем мы с вами только что говорили: единые стандарты. Каждому человеку нужно свое, разными могут быть даже нюансы терапии и консалтинга, не говоря о каких-то базовых подходах. Кому-то нужна карьера: надеть с утра костюм, галстук и начищенные ботинки, прийти в офис, проехаться на прозрачном лифте, сесть среди таких же трудоголиков — и человек счастлив. А для кого-то счастье — сесть дома у компьютера и начать писать роман, а еще лучше — его закончить. Для кого-то счастье — помогать другим. Люди идут за мизерную зарплату работать в хоспис или благотворительный фонд, и они счастливы. То есть каждому — свое.

Массовый же коучинг, когда ты стоишь в толпе и тебе говорят: «Делай так, а вот так не делай» — по моему мнению, наносит огромный вред. Потому что главное — найти свою дорогу

Каждый к чему-то стремится, каждый имеет собственное представление и о деловой жизни, и о личной. Мы уже говорили с вами о том, что счастливая жизнь — не обязательно семья и дети, это именно жизнь личности. Так вот, этой личности надо как-то уделить внимание, разобраться, чего требует твоя собственная индивидуальность. А во время этих массовых мероприятий, где надо махать руками, петь хором, кричать со всей толпой «Yes!» — когда о себе-то подумать? Неплохо, конечно, вместе со всеми потанцевать, но для этого достаточно сходить на дискотеку, не обязателен массовый коучинг.

Благотворительность и собственное достоинство

— Вы председатель попечительского совета фонда «Дом с маяком». Насколько сегодня в процессе работы с состоятельными клиентами вам кажется возможным если не вовлекать их напрямую в благотворительность, то, по крайней мере, открывать им глаза на такие проекты?

— Я считаю это очень правильным. Во все времена обеспеченные люди помогали слабым: когда тебе много дано — здоровья, сил, денег, — поделись с тем, у кого всего этого меньше. Особенно — с теми, кто сам вообще ничего не может, если мы говорим о фонде «Дом с маяком», о детском хосписе. Там не лечат болезнь, но создают условия, чтобы ребенок с онкологией и его близкие могли жить максимально нормальной жизнью. Исполняют детские мечты, дают передышку родителям, поддерживают семью после утраты ребенка — кому же помогать, если не таким проектам? Помощь такого рода очень хорошо развивает чувство собственного достоинства.

— То есть вы конкретно рекомендуете своим клиентами тратить деньги на благотворительность?

— По крайней мере, делаю так, что они начинают с интересом к этому относиться. Стараюсь привлекать к этому жен предпринимателей, которые часто не работают, ищут, чем бы заняться. Были клиенты, которые до прихода ко мне не знали о существовании «Дома с маяком», а сейчас многие из них помогают финансово — таких у меня не два, не три, а гораздо больше.

Соблюдать границы и жить со смыслом

— Как изменились запросы клиентов в период эпидемии коронавируса? Какие проблемы обострились в изоляции?

— Проблемы есть у всех, и их количество растет. Нас всех угнетает неопределенность, психологически это тяжелое состояние. Мы совсем мало знаем про этот вирус. Мы не до конца понимаем, почему сидим взаперти. Мы не знаем, когда изоляция закончится. Эти аспекты неопределенности усиливают тревожность у всех без исключения, неважно, мои это клиенты или нет. Это первое. Второе — замкнутое пространство. Неважно, загородный это особняк или трехкомнатная квартира в городе, важно то, что ты оказался там не по своей воле. Третье — коммуникация. Люди, привыкшие к динамичному образу жизни, к бесконечным поездкам, перелетам и путешествиям, оказались запертыми в одном пространстве с близкими, пусть самыми любимыми, но с которыми они никогда раньше не проводили так много времени в тесном контакте. Все эти факторы ведут к росту тревоги, а рост тревоги может вызывать самые разнообразные поведенческие отклонения. Кто-то начинает пить, кто-то — ругаться с близкими, растет домашнее насилие, в том числе над детьми, происходит много не самого хорошего.

А мечты о саморазвитии, о диетах, о том, чтобы выучить пять языков, сидя на карантине, — что-то пока я осуществления этих прекрасных планов не наблюдаю, по крайней мере, у тех, кто со мной ими делится

— В чем вы видите главную опасность самоизоляции?

На эту тему

— Не выдержать тревоги. Человек срывается, и последствия могут быть любыми: психосоматика, испорченные отношения, необратимые поступки. Именно поэтому очень важно соблюдать личное пространство тех, кто рядом. Мягко отстаивать свои личные границы и не нарушать чужих. О чем нам говорят «Колымские рассказы» Шаламова, тексты Солженицына, воспоминания людей, отсидевших в лагерях и тюрьмах? О том, что ни в коем случае нельзя начинать разговор на тему, которая раздражает другого человека, а если он уже раздражен, тем более не надо эту тему развивать. То есть опять — соблюдать границы.

Второе, что очень важно: сформировать свой график, свое расписание, направить волю на то, чтобы регулярно делать или хотя бы пытаться делать то, что мы делали бы в нормальных условиях.

И третье — делать что-то со смыслом. Вспомним австрийского психиатра Виктора Франкла: он был узником нацистского концлагеря, выжил и после освобождения за девять дней написал книгу «Сказать жизни «Да!». Важнейшая ее мысль состоит в том, что у жизни есть потенциальный смысл в любых условиях, даже самых горьких. Франкл приезжал в Москву, я слушала его лекцию в МГУ с настоящим восхищением. Он рассказывал, что, сидя в лагере, представлял, как будет писать эту книгу. А когда писал книгу, представлял, как будет читать лекции студентам. Его учение — логотерапия — и есть лечение смыслом: все, что вы делаете, что происходит с вами здесь и сейчас, надо наделить смыслом. Франкл, кстати, тоже говорил, что мы должны учитывать опыт узников: самое бессмысленное, что можно делать в концлагере, это осуждать действия администрации. О том, чего мы не можем изменить, не надо говорить с утра до вечера.

Мне кажется, это невероятно ценный, просто классный совет: думать о себе, о том, что лично я могу в этой ситуации сделать, чтобы не свихнуться. Не тратить энергию впустую, а направить ее на вещи, наделенные твоим, именно твоим собственным, а не чьим-то смыслом, вот что по-настоящему важно

Беседовала Ольга Ципенюк

Психологи рассказали о пользе разводов

Однако психологи уверяют, что не бывает однозначно плохих или хороших событий, везде есть свои плюсы и минусы. Значит, и в разводе есть плюсы. И мы их нашли — для каждого возраста свои.

Как утверждают специалисты, существуют так называемые «разводы во благо», причем чаще инициирует их как раз тот из супругов, чья любовь к другому еще жива. И речь в таких расставаниях идет не о том, чтобы благородно «отпустить» влюбившуюся половину к сопернику или сопернице, а о повышении качества жизни обоих. Если верить психологам, такие разводы случаются во всех возрастных группах.

— Развод как способ улучшить жизнь свою и партнера, — говорит кандидат психологических наук Алина Колесова, — звучит странно лишь на первый взгляд. Со стороны причины таких разводов нередко кажутся надуманными, блажью кого-то одного. Внешне у пары может быть все в порядке, но внутри отношения становятся нездоровыми. Если взаимодействие супругов перестало приносить радость и удовлетворение, выход из них — освобождение. Токсичные отношения в паре случаются необязательно только тогда, когда любовь ушла. Иногда она есть, и именно она толкает кого-то одного разрубить узел, потому что он понимает: взаимная связь в браке не развивается, она замерла, как бывает замершая беременность, и из их союза никогда не родятся отношения нового уровня — более глубокие, какие должны обязательно со временем занять место страсти. Мы привыкли думать, что люди уходят из семьи непременно «к кому-то», но в моей практике все чаще случаи, когда один из супругов уходит «в никуда», желая взять паузу, освободиться и переосмыслить свою жизнь. В некоторых случаях такое расставание оказывается отличной проверкой истинных чувств и ценностей, и, пройдя через разлуку, двое возвращаются друг к другу более осознанными.

С помощью психолога мы собрали истории, когда развод открыл перед освободившимися сторонами новые горизонты.

18–30: невыносимая легкость бытия

История Наташи и Юры начиналась банально: она влюбилась в него и сделала все, чтобы его завоевать. Юра был первым парнем на курсе: симпатичный, модный, из хорошей семьи — короче, завидный жених.

— Он был добродушный, обаятельный, но как бы легковесный, — вспоминает Наташа. — И никого не обижал отказом. Если девочка была настойчивой, мог сходить с ней в кино или в театр, хотя сам активности не проявлял. Было такое ощущение, что ему нравятся все девчонки без исключения и вообще он любит весь мир. Такой баловень судьбы, ему даже прозвище дали — Солнечный зайчик. С ним всегда было легко, весело. Родители его тоже баловали, благо у них была такая возможность. В отличие от других мажоров на нашем курсе Юрка прилично учился и не выпендривался. Я как-то интуитивно поняла, что он из тех, кто привяжется к тому, кто будет всегда рядом, как мама. К маме своей он относился очень нежно, не стесняясь выглядеть маменькиным сынком.

Для начала Наташа стала Юре другом. Выслушивала, помогала с курсовыми, по-дружески заходила в гости, сама тоже делилась своими переживаниями и просила помощи, в которой он никогда не отказывал. За год все вокруг привыкли, что Наташа и Юра все время вместе. Но с «дружеской точки» их отношения никак не сдвигались, хотя Наташа была влюблена.

— Я даже заподозрила, что, может, ему девушки вообще не нравятся?! — улыбается Наташа. — На последнем курсе мы почти не разлучались, вместе писали диплом. Бывало, что засиживались допоздна и оставались ночевать на Юркиной даче. Но он никак этим не пользовался, а я не хотела начинать первая.

После защиты диплома Наташа уехала на дачу к своим родителям. А через месяц объявила Юре, с которым они регулярно созванивались, что выходит замуж за друга детства, соседа по даче. Любовь, мол, была детской, но за этот месяц вспыхнула с новой силой. Юра исчез на неделю, а потом приехал к Наташе с цветами и словами, что не может ее потерять.

— Он сделал мне предложение, я, разумеется, согласилась. А дальше начались странные вещи. Я не чувствовала радости, разве только от того, что мой план удался: Юрка оказался «телком», которого я грамотно подвела к венцу. Он ко мне привык и не хотел отвыкать, о чем честно и сказал. Все вроде было хорошо — но моя жизнь словно опустела. Нет, Юрка не делал ничего плохого. Мы оба устроились на хорошую работу, деньги у нас были, даже готовили и квартиру убирали по очереди. Но вот как отличается кино в 4D от черно-белого, так же изменился мой взгляд на мир после нашей свадьбы. Все вокруг будто померкло. Я старалась заглянуть на 10 лет вперед и увидеть, какие мы с Юркой, как живем, — и не видела ничего! Будто бы рядом со мной было пустое место. Чисто дружеские отношения с супругом — это что-то ненормальное… Нет, секс у нас был — но тоже какой-то дружеский, без эмоций, что ли.

Через год брака 22-летняя Наташа подала на развод. Для родителей обоих молодых супругов и для самого Юры это был шок. Такой прекрасный старт, чем она недовольна?!

— Меня пытали все кому не лень, — сознается Наташа. — Мол, признайся, встретила другого? Или он тебе изменяет? Или детей не хочет? Никто не мог поверить, что я просто не вижу дальнейшей совместной жизни с Юрой. Да, я его люблю и именно поэтому не захотела мучиться дальше. А он не просто не любит меня, он вообще не умеет любить так, как понимает это большинство женщин, — страстно, со взаимным обменом чувствами, эмоциями. Его легкость была прекрасна в студенческом общении, но в семейной жизни она хуже ненависти. Но мне нужен живой мужчина, а не «солнечный зайчик».

Никто не верил, что Наташа уйдет в никуда. Но она вернулась к родителям, занялась карьерой и сегодня, спустя год, ни о чем не жалеет.

— Возможно, это был просто слишком ранний брак, — оценивает Наташа свой поступок сегодня. — Юра тоже один, живет с родителями. После нашего развода он подулся примерно месяц, а потом позвонил мне как ни в чем не бывало. Сейчас мы снова дружим, как и раньше. Понимаете, крушение семьи он воспринял так же легко, как и ее появление. Одно слово — «солнечный зайчик»…

— Когда мы вступаем в союз, мы воспринимаем мир в том числе и через партнера, — комментирует рассказ Алина Колесова. — Брак — это не только интим, совместное существование и хозяйство, но и обмен на более глубоких уровнях — эмоциональном, энергетическом, психологическом, интеллектуальном. С момента соединения мы растем, развиваемся и познаем жизнь вместе с партнером — особенно это касается ранних браков. Супруги — сообщающиеся сосуды, и если кто-то один «буксует», не давая или недодавая обратную связь, то второй, не получая подпитки от партнера, начинает голодать. Этот эмоциональный, духовный голод — не фантазия, он ощутим даже на физическом уровне. Подобная «односторонняя» связь бывает вызвана равнодушием кого-то одного, если любовь в паре не взаимна и один из партнеров пошел на брак вынужденно. Но может случиться и в силу личностных особенностей одного из супругов — низкая эмоциональность, инфантильность, эгоцентризм, нарциссизм. Здесь вопрос только совместимости, есть типы личностей, которых не пугает низкая эмоциональная отдача в браке, и они вполне комфортно чувствуют себя с подобным «обезличенным» партнером. Для Натальи это оказалось невозможным и, на свое счастье, она вовремя это поняла. Развод в их с Юрием ситуации во благо обоим, даже если со стороны причины для него кажутся «блажью».

30–50: личность, а не функция

Юля с Владом поженились в начале 90-х, когда ей было 23, а ему 26. Как и многие, они начинали с нуля.

— Я тогда закончила вуз и пошла в аспирантуру — я микробиолог, — вспоминает Юля, — а Влад распределился в НИИ, он физик-ядерщик, но там не платили зарплату. Тогда он стал пробовать себя в бизнесе, чтобы как-то содержать семью. Жили мы с его мамой в небольшой «двушке».

Через два года Юля родила дочь, три года просидела в декрете, а ее муж за это время кем только не был — гонял машины из-за границы, держал свой ларек… По ее собственным словам, «очнулась» Юля в 30 лет:

— Пока я занималась ребенком, я не заметила, как муж изменился. Нет, я, конечно, знала и радовалась, что ему повезло, он удачно вложил вырученные от своего мелкого бизнеса деньги в дело сокурсника и стал партнером в преуспевающей фирме. Постепенно их контора разрослась, у них появились свои заводы. В общем, к 2001 году мой муж стал очень обеспеченным человеком. Мы переехали сначала в собственную квартиру, потом в свой дом, дочку отдали в престижную частную школу, отдыхали на лучших курортах. Но когда я решила вернуться к науке, муж мне это запретил. Причем очень жестко, просто заявил, что «его жена работать не будет».

С того момента Юля стала наблюдать за мужем и с ужасом поняла, что пропустила тот момент, когда деньги бесповоротно его изменили. Влад стал безапелляционным, властным, эгоцентричным.

— В жене он стал видеть только «функцию» — поддержание достойного внешнего фасада и надежного тыла. Деньги мне выдавались, работать запрещалось, разговаривать со мной мужу было некогда. В принципе он не ограничивал мою свободу: я могла целый день проводить в салонах красоты, в фитнесе, у подруг, посещать вечеринки. Только как-то сказал: «Я надеюсь, что ты не дура и понимаешь, что в первую очередь — моя жена, а уж потом все эти твои настроения, состояния, хочу — не хочу…» То есть дал понять, что без него я ноль без палки и моя главная задача — не запятнать его доброе имя. Я разозлилась.

Юля признает, что, возможно, задатки тирана были у Влада и раньше, но в тяжкую пору выживания воплощались в бизнесе, а не в семье. А теперь, когда он перенес свою жесткую субординацию и на дом, Юля поняла, что не готова стать «функциональным» придатком мужа, у нее жизнь тоже одна.

— Произошло это, конечно, не сразу, — признается Юля, — года два я еще помучилась. Хочу особо отметить: Влад не заводил любовниц (по крайней мере я об этом не знала), не поднимал на меня руку, не угрожал лишить средств к существованию — он просто ни во что меня не ставил. Делиться с кем-либо своими переживаниями было абсолютно бесполезно. Мама, подруги и даже посторонние люди отвечали одно: взбесилась с жиру! Отметив 33-летие, одним прекрасным утром, когда Влад уехал на работу, я положила на стол ключи от купленной им для меня дорогой машины, от дома и уехала, взяв минимум вещей.

Юля сняла квартиру и устроилась на работу. Мужу отправила электронное письмо, что подает на развод. Получив его, Влад позвонил жене.

— Я сообщила ему, что много мне не надо — пусть купит для меня небольшую квартиру и обеспечивает дочь. Пока она учится на пятидневке в частном пансионе, на выходные и каникулы забирать будем по очереди, а окончит школу, будет видно, как дальше. Написала, мол, если ты согласен на мои условия, я не буду подавать на раздел имущества, решим все полюбовно. Влад был ошеломлен. Такой поступок совершенно не вписывался в его новую систему координат! Как он говорил, «баба за бабки душу продаст!». Он не мог поверить, что я искренне не желаю «оттяпать» дом и половину его бизнеса, чтобы дальше жить в свое удовольствие. Он просто не понимал, зачем тогда уходить, если сейчас у меня все есть, а потом не будет ничего?! Он даже не мог заподозрить меня в измене… А я хотела просто освободиться. И то, что муж оказался не в состоянии этого понять, лишний раз доказывало, насколько мы разные.

Влад согласился на развод в полной уверенности, что жена его пугает и в последний момент пойдет на попятный. Но Юлия развелась, несмотря на то, что все ее близкие крутили пальцем у виска. Десять лет пара прожила врозь. Юлия за это время защитила кандидатскую, сделала карьеру в профессии, Влад успел жениться и развестись. Все эти годы он позванивал бывшей жене, явно ожидая, что она признает свою ошибку и попросится назад.

— Замуж я так и не вышла, — делится Юлия. — Честно говоря, я не переставала любить Влада. Но невозможно любить другого, если не любишь себя. Если бы я тогда не развелась, то не состоялась бы как личность. Сейчас бывший муж явно настроен на восстановление отношений, и не исключено, что я на это пойду. Если мы соединимся вновь, он уже будет вынужден считаться с моими интересами и амбициями. За эти годы я доказала себе и ему, что могу быть самостоятельной и со мной возможен лишь равноценный союз.

50 — плюс бесконечность: всем стало спокойнее

Евгений Васильевич — обеспеченный предприниматель, ему 58, его вторая супруга моложе его на 20 лет.

— Моя жена — женщина в самом расцвете лет, она очень красива, — рассказывает муж. — Я был влюблен и ради нее оставил первую семью с двумя детьми. Мы прожили в браке 7 лет, детей нет. Я гордился Ритой, она будто подарила мне вторую молодость. Это не фантазии, что молодая женщина подпитывает зрелого мужчину своей энергией, заставляет его дышать полной грудью. За эти годы мои чувства к жене не изменились, но вот от нее в последнее время стало меньше позитива. Я прямо чувствую, что она напряжена, переживает, чем-то ее голова все время занята. Она не радуется жизни, как это было раньше.

По его собственному признанию, Евгений Васильевич сначала решил, что его молодая супруга кого-то встретила и влюбилась. Приложил некоторые усилия, чтобы догадку проверить, но она не подтвердилась. Загадку Ритиного беспокойства раскрыл случайно подслушанный супругом разговор жены с ее матерью.

— Мать втолковывала дочке, что Рита теряет со мной лучшие женские годы, не рожает. А если, мол, со мной что-то случится, то я оставлю все свое имущество и жилье своим детям, ведь дети — это святое. А Рите, видимо, неловко было у меня спрашивать, какое я завещание составлю, ведь я на тот свет пока, слава богу, не собираюсь. И мне стало так неприятно, что человек, живущий со мной под одной крышей и спящий со мной в одной постели, одержим мыслями о том, что будет, когда меня не будет, что я решил ее освободить. Придумал, что встретил другую женщину и хочу развестись. Пообещал при разводе обеспечить ее отдельным жильем и деньгами.

По словам Евгения Васильевича, Рита была крайне удивлена, но согласилась. Ведь в свои 38 лет она получала то, о чем так беспокоилась — отдельное жилье, круглую сумму на счете и свободу.

— Ну а я уже достаточно пожил, чтобы уметь справляться со своими чувствами, — заключает бывший муж. — Я Риту не разлюбил, но мой разум протестует против того, чтобы рядом спал человек, думающий о моей смерти. Ведь мы улавливаем мысли близких людей на энергетическом уровне, впитываем их. Да, лет мне уже немало, но мой доктор говорит, что здоровье у меня отличное и проживу я очень долго, если не буду нервничать. Из-за Риты я нервничал, значит, отказавшись от нее, улучшил качество своей жизни — то есть продлил ее. А это дороже любых денег. От того, что я ей отдал, ни я, ни мои дети не обеднели, зато после нашего развода всем стало спокойнее — и ей, и ее маме, а главное — мне. Вокруг полно женщин, которые с радостью проведут со мной время. А жениться я больше не намерен.

— Все испытания, которые посылает нам жизнь, нужны для того, чтобы мы совершили новый качественный рывок, вышли на новый уровень, — говорит Алина Колесова. — Герои всех историй, почувствовав внутренний дискомфорт, не побоялись изменить ситуацию, нашли в себе силы не цепляться за видимость благополучия (красивая пара, завидный жених, богатый муж, молодая жена и т.д.) и даже за то, что любовь еще была жива. Увы, иногда свою личность и самоуважение можно спасти только ценой развода. А к полноценной уважающей себя личности обязательно придет и полноценная любовь. Пока человек должным образом не полюбит себя, и другие не смогут давать ему такую любовь, какой он достоин.

Как понять, что вас абьюзят? И что делать, если абьюзер — вы?

Вот основные маркеры, которые обозначают, что в отношениях есть эмоциональное насилие:

В критике самой по себе нет ничего плохого, но все зависит от того, хочет другой «улучшаться» или нет, и от масштабов критики. Нормально выражать свое мнение по поводу другого человека, если он к нему готов или сам об этом просит. И даже сказать подруге (в ответ на ее вопрос), что у нее ужасная прическа, — это «бестактно, но не абьюз», поясняют психологи.

Однако абьюзеры критикуют без всякого приглашения, систематически, в самых разных сферах: по поводу внешности, увлечений и вкусов второго человека. При этом почти всегда абьюзеры добавляют, что знают, как сделать лучше. «Когда вы выбираете человека, вы выбираете его целиком. Когда мы начинаем говорить: одевайся так, делай так — мы запихиваем человека в прокрустово ложе своих представлений о прекрасном. А если к этому добавляются шантаж и манипуляции („я не буду с тобой спать, если ты не поменяешь эти духи“), то это психосадизм», — добавляет Зара Арутюнян.

Иногда абьюзивный партнер устраивает мнимую конкуренцию и начинает будто бы соревноваться со вторым человеком. Ради этого абьюзер принижает результаты, сомневается в качестве того, что делает другой. Таким образом абьюзер просто самоутверждается за чужой счет. Возможно, вам встретился человек с нарциссическим расстройством (расстройство, при котором люди думают, что они лучше других, уникальные или особенные; их завышенное восприятие своего достоинства часто подразумевает занижение значимости и достижений других. — Прим. ред.).

Этот термин появился относительно недавно, хотя описанное им явление встречает в парах очень часто. Это, по сути, игнорирование интересов партнера. В таких отношениях более властный партнер намерено отказывается удовлетворять интересы второго, например, не интересуется его мнением по поводу того, где провести отпуск, или отказывается решать бытовые проблемы. «В нормальных отношениях, когда вы просите партнера починить кран, если тот не может, он должен сказать: „Я не могу сейчас, но давай я дам денег и вызовем сантехника“. То есть вопросы решаются, никто не становится истеричкой, никто не сходит с ума», — приводит пример Зара Арутюнян.

он не предупреждает вас об изменении своих планов;
не заботится о вас, когда вы болеете;
обижается, что вы не выполняете его просьбу, несмотря на то что вы по тем или иным причинам не можете;
отказывается помогать вашим родственникам;
уход за ребенком перекладывается полностью на вас, партнер самоустраняется.

Блог Терапия, Терапия, Блог Терапии, Блог Терапия, Терапия, ..

Пункты, перечисленные ниже, являются важными тревожными сигналами и важной информацией для всех, кто проходит терапию или думает о терапии. Если в ходе вашего консультирования появится какой-либо из следующих красных флажков, возможно, пришло время переоценить вашего консультанта или терапевта.

Если вы заметили один из этих красных флажков, в большинстве случаев первым шагом является обсуждение вашего беспокойства с вашим консультантом. Попробуйте откровенно поговорить о том, что вас беспокоит.Хороший терапевт должен быть открытым и готов понять ваши проблемы. Если ваш консультант не принимает ваши опасения всерьез или не желает принимать отзывы, то, вероятно, в ваших интересах проконсультироваться по этому поводу с другим терапевтом. Большинство терапевтов имеют хорошие намерения и готовы нести ответственность за свои собственные «дела». Так что также важно дать терапевту возможность сомневаться … все люди совершают мелкие ошибки. И иногда то, что люди думают, что их психотерапевт, на самом деле их проблема.Эти «слепые пятна» труднее всего увидеть, и о них стоит поговорить со своим терапевтом.

Также важно отметить, что следующие красные флажки имеют разную степень значимости. Некоторые из них являются очень серьезными нарушениями этических стандартов, например, попытка терапевта вступить в сексуальные отношения с клиентом. Из этого правила нет исключений, и если вы окажетесь в такой ситуации, вам рекомендуется сообщить об этом в государственный совет по профессиональному лицензированию и проконсультироваться с другими профессионалами.Тем не менее, некоторые из перечисленных ниже красных флажков имеют «исключения из правил» и частично зависят от контекста. Например, для терапевтов обычно неприемлемо иметь двойственные отношения со своими клиентами. Поэтому, если консультант лечит соседского парикмахера от его или ее депрессии, консультант идет к другому парикмахеру, чтобы не запутать отношения «клиент-терапевт». Однако в небольших сообществах невозможно избежать определенных двойственных отношений. Этические принципы достаточно гибки, чтобы учесть это и некоторые другие исключения.

В произвольном порядке, это красный флаг, если вы найдете свой:

Консультант не имеет достаточной специальной подготовки для решения ваших проблем и / или не пытается решать проблемы, выходящие за рамки практики.
Терапевта не интересуют изменения, которые вы хотите сделать, и ваши цели терапии.
Консультант не может или не дает четкого определения, как они могут помочь вам решить любую проблему или беспокойство, которые привели вас на терапию.
Терапевт не объясняет, как вы узнаете, что терапия завершена.
Консультант не обращается за консультацией к другим терапевтам.
Терапевт дает гарантии и / или обещает.
Терапевт имеет нерешенные жалобы, поданные в лицензионный совет.
Терапевт не предоставляет вам информацию о ваших правах как клиента, конфиденциальности, политике офиса и гонорарах, чтобы вы могли честно дать согласие на лечение. Примечание. Требования к информации, предоставляемой терапевтами новым клиентам, различаются в зависимости от штата и требований лицензирования.
Консультант осуждает или критикует ваше поведение, образ жизни или проблемы.
Терапевт «смотрит на вас свысока» или обращается с вами как с неполноценным тонким или не очень тонким образом.
Консультант обвиняет вашу семью, друзей или партнера.
Консультант побуждает вас обвинять свою семью, друзей или партнера.
Терапевт сознательно или бессознательно удовлетворяет личные психологические потребности за счет сосредоточения внимания на вас и вашей терапии.
Советник пытается быть вашим другом.
Терапевт инициирует прикосновения (т. Е. Объятия) без согласия.
Консультант пытается завязать с вами сексуальные или романтические отношения.
Терапевт слишком много говорит о личных проблемах и / или самораскрывается, часто без какой-либо терапевтической цели.
Консультант пытается заручиться вашей помощью в том, что не связано с вашей терапией.
Терапевт раскрывает вашу идентифицирующую информацию без разрешения или мандата.
Консультант сообщит вам личности других клиентов.
Психотерапевт сообщает, что никогда не занимался персональной терапией.
Консультант не может принимать отзывы или признавать ошибки.
Терапевт уделяет большое внимание диагностике, не помогая вам измениться.
Советник слишком много говорит.
Терапевт вообще не разговаривает.
Консультант часто говорит сложным «психическим трепом», который сбивает вас с толку.
Терапевт фокусируется на мыслях и познании, исключая чувства и соматический опыт.
Консультант фокусируется на чувствах и соматическом опыте, исключая мысли, инсайты и когнитивную обработку.
Терапевт действует так, как будто у него есть ответы или решения на все вопросы, и тратит время, рассказывая вам, как лучше всего исправить или изменить ситуацию.
Консультант говорит вам, что делать, принимает решения за вас или дает частые незапрошенные советы.
Терапевт поощряет вашу зависимость, позволяя вам удовлетворять ваши эмоциональные потребности от терапевта.Психотерапевт «кормит вас рыбой, а не помогает вам ловить рыбу для себя».
Консультант пытается удержать вас на терапии против вашей воли.
Терапевт считает, что работает только подход терапевта, и высмеивает другие подходы к терапии.
Психотерапевт ведет с вами споры или часто конфронтацию.
Консультант не запоминает ваше имя и / или не запоминает ваши взаимодействия от одного занятия к другому.
Психотерапевт не обращает внимания или кажется, что он не слушает и не понимает вас.
Консультант отвечает на телефонные звонки во время сеанса.
Терапевт нечувствителен к вашей культуре или религии.
Советник отрицает или игнорирует важность вашей духовности.
Терапевт пытается навязать вам духовность или религию.
Советник не сочувствует.
Психотерапевт слишком много сочувствует.
Советник, кажется, перегружен вашими проблемами.
Психотерапевт кажется чрезмерно эмоциональным, затронутым или возбужденным вашими чувствами или проблемами.
Консультант подталкивает вас к очень уязвимым чувствам или воспоминаниям вопреки вашим желаниям.
Терапевт избегает исследования каких-либо ваших эмоциональных или уязвимых чувств.
Консультант не спрашивает вашего разрешения на использование различных психотерапевтических техник.
Терапевт пытается заставить вас явным образом контролировать свои импульсы, компульсии или зависимости, не помогая вам оценить и устранить основные причины.
Консультант преждевременно и / или сосредотачивается исключительно на том, чтобы помочь вам оценить и устранить основные причины проблемы или принуждения, тогда как вместо этого вы могли бы получить больше пользы от обучения навыкам совладания с собой для управления своими импульсами.
Ваш консультант обычно пропускает, отменяет или опаздывает на встречи.

Если есть другие предупреждающие знаки или красные флажки, которыми вы хотели бы поделиться, оставьте ответ в разделе комментариев ниже.

Предыдущая статья была написана исключительно указанным выше автором. Любые высказанные взгляды и мнения не обязательно разделяются GoodTherapy.орг. Вопросы или замечания по предыдущей статье можно направить автору или опубликовать в комментариях ниже.

Пожалуйста, заполните все обязательные поля, чтобы отправить свое сообщение.

Подтвердите, что вы человек.

Ваш самый эмоционально неуравновешенный друг на Facebook только что сказал, что думает о том, чтобы стать терапевтом

Это благородное дело — хотеть провести свою жизнь, помогая другим, но не всем подойдут все возможные роли, и Иисус Христос делает это одним из тех случаев: ваш самый эмоционально нестабильный друг на Facebook только что сказал, что они думают о нем. стать терапевтом.

Черт возьми, отличные настроения и все такое, но это похоже на плохую посадку!

Крайне опрометчивое предложение впервые появилось после того, как Кейли Дюшан, ваша знакомая из старшей школы и, пожалуй, самый эмоционально изменчивый из ваших контактов в социальных сетях, опубликовала в Facebook сообщение: «Есть ли какие-нибудь советы для получения лицензии терапевта? По-настоящему устал от моих тупых коллег, лол. Конечно, нет ничего плохого в желании найти новое призвание, но тот факт, что этот пост появился не через час после другого поста, громко осуждающего ее бывшую подругу за то, что она не была там во время «чрезвычайно стрессового» процесса попытки усыновить собака-спасатель указывает на значительный объем доказательств того, что это, возможно, не лучший шаг в карьере для нее.

Во-первых, для терапевта важно быть хорошим слушателем, и эта черта, похоже, не проявляется во многих рассказах, которые мы слышали о Кейли, устраивающей мелкие истерики в ресторанах из-за кажущегося пренебрежения со стороны обслуживающего персонала. Терапевты также обычно проявляют глубокое терпение и владеют множеством когнитивных методов, помогающих людям справляться с негативными эмоциями, в то время как Кейли, как правило, реагирует на тяжелые события, угрожая причинить вред себе и другим, или просто просто нажимая ключ на чьей-то машине.И мы никогда, никогда не слышали о терапевте, который зарегистрирован как мочившийся на чьи-то вещи в качестве злого умысла, однако Кейли вызывает тревогу и открыто заявляет о том, что сделала это с несколькими бывшими, по-видимому, под нелепым впечатлением, что она не виновата в этом. распад ее многочисленных хаотичных и недолговечных отношений. Это было бы тревожным сигналом практически для любой профессии, но они чувствуют себя лишней дисквалификацией для работы, в значительной степени основанной на устранении именно такого рода поведения.

Отношение к идее Кейли до сих пор было неоднозначным, хотя некоторые из ее обычных помощников появились, чтобы оставить комментарии и гифки, подтверждающие план.Один комментарий, просто читающий «Боже, да», вызвал ответ от Кейли, в котором говорилось: «Я имею дело с такой долбанной чушью в своей жизни, что я, вероятно, был бы невероятным, помогая другим людям разобраться с их собственной», что не внушает особой веры. в ее обосновании выбора этой профессии. Также стоит отметить пару критических комментариев, в которых говорится, что такие вещи, как «лол, смотрите, мир» и «Может быть, сначала поговорите с некоторыми терапевтами, чтобы узнать о профессии / посмотреть, подходит ли она вам?» поднялся примерно на пять минут, прежде чем таинственным образом был удален, после чего Кейли немедленно опубликовала отдельный пост, в котором говорилось: «Угадайте, обычные CUNTS снова пытаются помешать мне добиться успеха в том, в чем я бы хорош !!!» Возможно, ее просто оскорбило то, что кто-то осмелился поставить под сомнение ее способность выявлять и интерпретировать проблемы других, учитывая ее долгую историю самодиагностики различных хронических заболеваний, а затем постоянных сообщений о них в прозрачных уловках, чтобы привлечь внимание — такой опыт не должен быть упущенным из виду.

Да, вряд ли это плохо кончится.

Мужик, трудно представить кого-то, кто менее соответствует требованиям психотерапевта. Каким бы маловероятным ни казалось, что она действительно получит лицензию, одной лишь возможности этого достаточно, чтобы мы встревожились.

Как убедить кого-то пойти на терапию

Фото: Putra Raditia / EyeEm / Getty Images

Я был новичком в колледже, у меня нарастало беспокойство по поводу сочинений и тестов и сохраняющиеся последствия некоторых проблем с психическим здоровьем подростков, когда я понял, что могу получить пользу от терапии.Но знать и что-то делать с этим — две разные вещи, и до осени первого года обучения мне потребовалось на самом деле поиск терапевта — и даже тогда я посетил всего несколько сеансов, прежде чем сдаться. Почему? Проще говоря, я слишком волновался. Я был слишком занят и слишком напуган. Каждый раз, когда я представлял себе терапию, я думал обо всей работе, которую я мог бы делать вместо этого, и обо всех деньгах, которые я не мог позволить себе тратить на регулярные сеансы.

Несколько лет спустя я снова поднял его.Оглядываясь назад, я бы хотел, чтобы кто-то поскорее вернул меня к терапии — и сейчас я пытаюсь подтолкнуть других людей. Я не единственный, чей путь к психотерапии был усеян оправданиями: по мнению многих психоаналитиков, многие люди, нуждающиеся в психологической помощи, откладывают активное обращение за помощью. Коварно, что их оправдания часто проистекают из тех же проблем, от которых они обращались за лечением: Я слишком подавлен, чтобы встать с постели, не говоря уже о том, чтобы поехать в клинику или Как я могу доверять кому-то достаточно, чтобы обсуждать свои проблемы с доверием? Может быть, вы хотите поговорить с кем-нибудь о тревоге на работе, но вы слишком заняты работой, чтобы дойти до терапии.Или у вас проблемы с деньгами, и вы хотите решить их с терапевтом, но ваша страховка не оплатит счет.

Многие из этих препятствий являются законными, отмечает Стивен Селигман, профессор клинической психиатрии Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Например, цена частных терапевтических сеансов может быть непомерно высокой. Тем не менее, существуют недорогие варианты: от терапевтических коллективов, таких как Open Path, до терапевтов, предлагающих скользящие шкалы. Если он вам очень нужен, скорее всего, вы найдете что-то в своем ценовом диапазоне.

Эрик Ганн, психиатр и психоаналитик из Сан-Франциско, отмечает, что многие люди используют практические соображения, чтобы скрыть истинные причины, по которым они не поедут. «Если у кого-то… есть физическая травма или заболевание, препятствующее его функционированию, он каким-то образом найдет способ позаботиться об этом», — говорит он. Но с терапией настоящие барьеры часто бывают внутренними, и они не прилагают тех же усилий, чтобы их преодолеть: «Либо есть какая-то тревога по поводу… примирения с чем-то в себе, что [несовместимо] с тем, с кем они им нравится быть, или их проблемы настолько сложны, что они не верят, что могут измениться.”

Если вы знаете кого-то, кому может потребоваться помощь, это может быть очень неприятно наблюдать. Это также отличный способ почувствовать себя бессильным, поскольку в конечном итоге единственный человек, который может преодолеть эти внутренние барьеры, — это, как вы уже догадались, человек, который их ставит. Но все же, если вы близки с этим человеком, вы можете сделать его еще на шаг ближе к тому, чтобы начать терапию. Вот несколько одобренных терапевтом советов о том, как сделать это эффективно.

Не пытайтесь заставить их.

«Нельзя заставлять кого-то лечиться», — говорит Сюзанна Кляйн, психолог из района Залива. «Все, что вы можете сделать, это попытаться воодушевить их».

Один из способов сделать это — вернуть разговор к себе и к своему собственному опыту. Кляйн говорит, что если вы ходили на терапию, разговор об этом может помочь человеку, который об этом думает. «Если вы это сделали, вы можете сказать:« Эй, я сделала это, это действительно помогло мне », — говорит она. «Я вижу, что вы боретесь, и думаю, что это может вам помочь.’”

Сделать это личным также дает дополнительное преимущество в виде уменьшения неловкости при посещении терапии. Кляйн отмечает, что, несмотря на успехи в культурном разговоре о терапии, стигма вокруг этой практики все еще вырисовывается. Это позор, потому что почти у каждого есть какая-то проблема, в которой может помочь терапия. Рассказ о вашем собственном опыте терапии может помочь нормализовать этот опыт и заставить кого-то чувствовать себя менее изолированным в своих проблемах. Это тот редкий случай, когда давление со стороны сверстников может стать положительной силой.

Говори прямо.

Поощряя кого-то попробовать терапию, «есть тенденция к осторожности, эвфемизму и т. Д.», — говорит Селигман, отмечая, что многие из нас склонны «купиться на стыд наших [близких]» из-за идеи посещения терапии. . Он предлагает не потакать такому стыду, танцуя вокруг предмета, «постарайтесь сделать оптимистичное предположение, что если бы вы могли говорить прямо, хотя и тактично и осторожно, то это могло бы принести облегчение».

Это особенно верно в отношении острых психических заболеваний, добавляет он.Если кто-то переживает что-то немедленное и неотложное, например, суицидальное желание, он может почувствовать, что никто не относится к этому серьезно, если никто не противостоит ему напрямую. Это усилит их изоляцию и, вероятно, их симптомы. Прямолинейность, по словам Селигмана, «может быть шагом, хотя и маленьким, к нарушению этого мировоззрения».

Однако эту стратегию нужно использовать осторожно. Ганн предупреждает, что нужно быть деликатным при использовании прямого языка и опосредовать это в зависимости от ваших отношений с человеком и его проблем.«С бредовым психотиком я мог бы не вступить в игру очень сильно», — сказал он. «В то время как с членом семьи, которого я люблю, я бы сказал:« Нет, черт побери, вы не собираетесь так продолжать — вам нужна помощь »». В конечном итоге решение предложить кому-то терапию требует довольно высокого уровня эмоционального интеллекта — лучшее, что вы можете сделать, говорит Ганн, — это «как можно лучше настроиться на то, где они находятся и с какими трудностями они сталкиваются».

Осторожно обрамляйте его.

По словам Селигмана, полезно начать разговор, дав другому человеку понять, насколько вы заботитесь о нем, даже (или, может быть, особенно), если он делает что-то, что вызывает у вас стресс. Это звучит почти банально, но, по его словам, слишком часто наши грубые чувства гнева и обиды могут омрачить то, как мы с ними разговариваем: мы можем стыдить или обвинять их или просто формулировать свои заявления без особого сострадания.

Для этого полезно на секунду отдалиться от другого человека и помнить, что это не его проблемы с психическим здоровьем.Представьте себе, что вам в них нравится. Затем уделите несколько минут и запишите, как вы хотите подойти к разговору. Начинать это с чего-то вроде «Х, я так сильно тебя люблю, и вот все, что мне в тебе нравится» может стать эффективным переходом.

Если вы хотите перейти на новый уровень, говорит Селигман, вы также можете показать им свою заботу с помощью прагматических действий, которые имеют дополнительное преимущество в виде уменьшения логистических препятствий. Вы можете отвезти их на терапию на первые несколько сеансов или предложить посидеть с ними, ища более дешевые варианты.Вы даже можете предложить вам двоим начать терапию одновременно. В конце концов, тебе тоже не повредит уйти.

Подчеркните, что у них будет конфиденциальность.

Многие люди верят, что если они что-то расскажут терапевту, это выйдет наружу. Но если вы хотите оставить свои проблемы в DL, на самом деле гораздо безопаснее поговорить с терапевтом, чем с другом, и это может быть гораздо более проясняющим. На самом деле, одна из лучших вещей в терапии — это то, что это лучший способ быть открытым и открытым в отношении того, что происходит в вашей жизни, без каких-либо последствий.

«Со своим лучшим другом или любимым человеком, супругом или родителем вы рискуете причинить кому-то боль или что-то нарушить в отношениях, если вы говорите абсолютную правду обо всем». Ганн говорит. «В то время как с терапевтом идея состоит в том, что у вас есть граница». Как терапевт, объясняет он, его клиническая дистанция позволяет пациентам говорить ему все и вся, не опасаясь причинить вред другим. «Я приглашаю их пойти туда, куда они не могут попасть ни в каких других отношениях», — говорит он.

Если вы не можете заставить их уйти, расставьте приоритеты для себя.

Некоторое время назад у меня были отношения с парнем, незрелое поведение которого указывало на более глубокие эмоциональные проблемы. После одного из наших разговоров о том ущербе, который он мне нанес, он сказал мне, что знает, что ему нужна терапия, и «определенно сделает это в ближайшее время». Затем я совершил свою роковую ошибку: я поверил ему.

Даже после того, как мы закончили дела, я продолжал проводить с ним время, будучи уверенным, что он обратится за помощью, и веря, что он изменит свое отношение ко мне.Я даже отправил ему контактную информацию терапевта в городе. Спустя еще несколько недель я понял, что он все еще ведет себя точно так же, как и сам, и что он не добился прогресса в поисках помощи. В последний раз, когда мы встречались, он повторил, что ему нужен терапевт. «Надеюсь, ты его получишь», — сказал я, покидая его машину, не оглядываясь. На следующий день я удалил его контактную информацию со своего телефона, удалил его из друзей в Facebook и отписался от него в Twitter.Мы все еще иногда взаимодействуем, но эмоционально я держусь на расстоянии.

«В какой-то момент вам нужно защитить себя», — говорит Кляйн. «Вы не можете заставить кого-то обратиться за помощью». Как ни странно, часто попытки получить помощь от кого-то, когда они не хотят делать это для себя, только усугубляют ситуацию: в конечном счете, это их решение.

На самом деле, иногда разрыв контакта может шокировать человека и заставить его обратиться за помощью, будь то восстановление отношений с вами или с самим собой.«Иногда это тот звонок для пробуждения, который им нужен», — говорит она.

Но помните: это не ваше дело. По крайней мере, установление границ с кем-то даст вам душевное спокойствие. В конце концов, вы единственный человек, которого вы можете контролировать.

Вам нужна терапия?

На самом деле за эти годы я направил к терапии множество людей. Многие проигнорировали это (особенно мужчины…). Некоторые ушли. Некоторые вернулись и поблагодарили меня за то, что я порекомендовал им это. Трудно сказать наверняка, кому это нужно, а кому нет.

Терапия — одна из тех сложных вещей, как и большинство инструментов саморазвития, потому что это редко бывает плохим, чем . Можно утверждать, что каждому нужна терапия в той или иной форме или в течение определенного периода времени.

Но я бы рекомендовал это только в том случае, если вы чувствуете, что не в состоянии справиться со своими эмоциональными проблемами, и какое-то время пытались самостоятельно.

Вот шесть признаков того, что вам может потребоваться терапия:

Знак 1: импульсы

Все мы время от времени боремся с порывами (этот шоколадный торт просто просит, чтобы его съели).Некоторые из нас более успешно сопротивляются им, чем другие. Если вы регулярно поддаетесь импульсам, возможно, вам стоит подумать о терапии.

Наиболее распространенными импульсами, которым поддаются люди, являются эмоциональные (вспышки гнева, приступы депрессии и т. Д.) И сексуальные — страх близости, сексуальная тревога и т. Д. Отсутствие контроля над этими импульсами может быть серьезным препятствием на пути к полноценной жизни. жизнь, не говоря уже о счастливой и здоровой.

Знак 2: Трудное детство

Невозможно переоценить влияние детских переживаний на наши мысли, эмоции и действия во взрослом возрасте.Что еще хуже, так это то, что мы обычно не осознаем их — они находятся в подсознательных частях нашего разума.

Многие люди, включая меня в прошлом, живут своей жизнью, совершенно не подозревая о проблемах с привязанностями, которые возникают из-за того, что в детстве они не получали достаточно любви и привязанности от родителей. Возможно, вы знаете кого-то, кто просто не может контролировать свои финансы, не подозревая, что все эти годы назад на него повлияли безрассудные поступки родителей.

К сожалению, когда дело доходит до умственных наклонностей, яблоко редко падает далеко от дерева, если вы не развили способность размышлять о себе и действовать вопреки своим наклонностям.И мало кто это делает.

Итак, если вы пришли из трудного детства, если у вас отсутствовали родители или у вас были плохие отношения с ними, вы можете страдать от последствий, даже не подозревая об этом.

Признак 3: серьезные травмы

Мне, наверное, не нужно убеждать вас, что травмы — это большое дело, и никогда не помешает получить помощь, чтобы с ними справиться. Серьезными жизненными травмами могут быть смерть близких, жестокое обращение, серьезные проблемы со здоровьем и т. Д.

Даже если вы думаете, что у вас все в порядке, скорее всего, вы психологически страдаете тем или иным образом, даже не подозревая об этом.Лечение может помочь вам обнаружить эти слепые пятна и по-настоящему перевернуть страницу.

Признак 4: компульсивное поведение

Мы все время от времени поддаемся порокам. Иногда эти пороки в умеренных количествах не обязательно причиняют вред — это ледяное пиво в конце долгого рабочего дня, шоколадный торт, который мы наконец съедаем.

Однако в некоторых случаях пороки становятся компульсивным поведением и начинают мешать другим сферам вашей жизни, наиболее распространенными из которых являются злоупотребление алкоголем и наркотиками.

Подобно эмоциональным и сексуальным импульсам, о которых я упоминал выше, такое компульсивное поведение не приносит вам никакой пользы и полностью разрушит вашу жизнь. Искать помощи.

Признак 5: дисфункциональные отношения

Люди — социальные животные, поэтому неудивительно, что дисфункциональные отношения оказывают огромное влияние на качество вашей жизни.

Печальная правда заключается в том, что у многих, если не у большинства, есть хотя бы одни дисфункциональные отношения, и они просто терпят их, считая их неотъемлемой частью жизни.Это неправильный подход.

Всегда ссорится с партнером из-за бессмысленных вещей? Всегда испытываете чувство вины, навещая своих стареющих родителей? Всегда обвиняют в ошибках на работе? Всегда говорите «да» на бесконечные просьбы лучшего друга? Это контрольные признаки нездоровых, а в некоторых случаях и дисфункциональных отношений.

Терпеть их нельзя.

Знак 6: Одержимость

Некоторые из нас чрезмерно заняты одним аспектом своей жизни.Соседский Джо помешан на том, чтобы быть «крутым» или популярным. Ваша тетя одержима идеей произвести на всех впечатление на семейных собраниях. Ваш партнер постоянно нуждается в одобрении со стороны других и всегда ждет от вас похлопывания по спине за каждую мелочь, которую он делает.

Черт, может быть, даже вы сами одержимы идеей самосовершенствования (вы все-таки читаете эту статью). Не поймите меня неправильно, я за самосовершенствование. Но иногда это превращается в ощущение, что вы никогда не достаточно хороши, и бездумное выполнение хакерских приемов самопомощи, что вы, вероятно, можете сказать, не является идеей буэно.

В конце концов, терапии нечего стыдиться. Фактически, это может быть разница между здоровой и счастливой жизнью и жизнью, полной мучительных дерьмов. Я предпочитаю первое.

(Изображение на обложке: «(Rorschach) II» от dailyinvention) под лицензией CC BY 2.0)

Почему подростки ненавидят терапию

«Как мне заставить ее рассказать о своих чувствах?» — спрашивает Джин, стажер-консультант, которая собирается встретиться с 13-летней Ханной для предварительной встречи. «Я не знаю, что ей сказать.»Ханна будет первым клиентом, которого Джин увидела без более опытного терапевта рядом с ней, и она обеспокоена.

О, мальчик, Мне интересно в частном порядке. Они все еще учат, что хорошая терапия означает, что дети изливают свои чувства ? Мне внезапно вспоминается клиентка-подросток, которую я видел много лет назад, которая, когда я спросил, что не сработало в ее предыдущей терапии, начала издевательскую песню своего терапевта: «Итак, Синди, как это заставить тебя чувствовать? Как делает , что заставляет вас чувствовать? Как это заставляет вас чувствовать себя ? »« Ух, — продолжила она, — хватит уже моих долбанных чувств.Это заставило меня почувствовать, что я просто хочу, чтобы она заткнулась! Вот как это заставило меня почувствовать себя! »

« Не беспокойтесь о том, чтобы заставить ее говорить о своих чувствах, — говорю я Джин. — Если вы делаете что-то похожее на то, что Ханна требует от вас, вы не станете делать этого. иметь. Она покажет вам, что у нее есть ».

Не так давно я тоже считал чувства клиента Святым Граалем терапии. вопросы о чувствах на самом деле являются источником раздражения для детей.Они будут говорить о них, хорошо, но не в обсуждении, изолированном от текущего разговора, с включенным прожектором. Кроме того, сам вопрос теперь настолько предсказуем, что его пародируют даже люди, которым он призван служить.

Большинство подростков проходят терапию только потому, что их родители, их учителя, судья по делам несовершеннолетних и / или какой-либо взрослый авторитет где-то сказал им, что они должны обратиться к терапевту. Следовательно, они часто находят самые стандартные попытки «вовлечь» их в бешенство.Например, на терапевтический бромид: «Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне. Мы здесь, чтобы говорить о вас», их (обычно невысказанный) ответ может быть только « Вы, , можете быть здесь, чтобы говорить обо мне. , но Я не — я вообще никогда не хотел с вами разговаривать «. Короче говоря, они не разговаривают, не хотят отвечать на вопросы, не хотят находиться в наших офисах и не стремятся облегчить нам задачу, поэтому мы часто прибегаем к нашим устаревшим терапевтическим клише, потому что мы не знаем, что еще делать.Вероятно, будет справедливо сказать, что большинство подростков, которые сильно защищают свою зарождающуюся самость, ненавидят терапию, которую не видят, и что слишком многие ненавидят ее еще больше, когда они попробуют. В то время как подростки и подростки нуждаются в нашей помощи в решении многочисленных проблем семейной, академической и социальной жизни больше, чем когда-либо, разрыв между клинической теорией, преподаваемой в аспирантуре, и реальной практикой, к сожалению, продолжает увеличиваться.

Большинство из нас никогда не учились разговаривать с подростками.Психоаналитики обучали меня психотерапии, которые много работали, чтобы привить мне понимание важности бессознательного конфликта, структуры характера, объектных отношений, межличностной динамики и переноса. Это была отличная тренировка, которая оказалась очень ценной, но это было начало, а не конец. Это ударило меня прямо между глаз, когда я устроился на свою первую работу штатным психологом в лечебном центре для социально и эмоционально неуравновешенных мальчиков и девочек, которым было наплевать на свои бессознательные конфликты или что-то еще, имеющее отношение к терапии.Я спрашивал их: «Каковы ваши цели лечения?» и они смотрели на меня, как будто говоря: «Леди, есть ли на моем лице что-нибудь, что говорит о том, что у меня есть цель лечения?» Я бы интерпретировал их поведение: «Интересно, кричите ли вы на свою мать, когда она спрашивает вас, куда вы идете, потому что это кажется агрессивным» или что-то еще — в надежде вызвать небольшое озарение, и они смотрели на мгновение тупо посмотрел на меня, прежде чем встать и покинуть сеанс.

Когда я начал серьезно относиться к подросткам, я понял, что если я хочу, чтобы один из них сидел в моем офисе более половины сеанса, мне пришлось бы изменить то, как я с ними разговариваю.Нам нужен был язык, который был бы более естественным, общедоступным, взаимно раскрывающим, чем вопросительный, интерпретирующий, ритуальный клинический язык, которому меня учили. Я выучил этот новый язык, но не сам — меня учили эти злые, несчастные дети. Они стали моими первыми преподавателями аспирантуры, поскольку начали реагировать на наши более прозрачные и непринужденные встречи. Они показали мне, что успешное лечение с ними зависит не от того, как, по моему мнению, «должна» идти терапия, а от того, что заставит их вернуться во второй и третий раз.

Я начал понимать, что целью разговора с ними было побудить их немного заинтересоваться тем, о чем мы можем в итоге поболтать, пошутить или спорить в текущем или следующем сеансе. Еще одна цель наших переговоров заключалась в том, чтобы они меньше боялись надежды. Так многих из этих детей так часто подводили разные взрослые, учреждения и обстоятельства, что они научились защищать себя, отказываясь позволять себе желать всего, чего, по их мнению, они не могли получить — прочной дружбы, поддержки со стороны родителей и учителя, хорошие оценки, чувство собственного достоинства и, конечно, реальная помощь терапевта.Итак, я начал чувствовать, что если бы я мог подтолкнуть их к мысли, что они могут захотеть хоть немного попробовать с моей помощью, чтобы получить то, что они хотят, это был бы большой шаг вперед в лечении.

За эти годы я разработал подход, который я называю терапией естественного закона, что просто означает, что я стараюсь проводить терапию в максимально возможной степени в соответствии с нормальным, естественным способом, которым люди разговаривают друг с другом в разных обстоятельствах, без заранее продуманных правил. , протоколы или сценарии. Людей, которые кажутся неестественными, настоящими или нормальными, часто считают фальшивыми, двуличными и властными.Неудивительно, что они вызывают у других чувство недоверия, беспокойства, защиты и гнева. Из всех клиентов, возможно, подростки больше всего защищают свое уязвимое чувство собственного достоинства и особенно неумолимы по отношению к взрослым, которые, кажется, разговаривают с ними свысока, пытаются получить над ними какое-то преимущество или занимают вербальную позицию.

В некоторых моих терапевтических принципах есть элемент, противоречащий интуиции. Например, как мы можем продемонстрировать свою надежность подростку, который не доверяет всем взрослым? Стандартным правилом для того, чтобы вызвать доверие у клиентов, является предварительное обещание конфиденциальности.Но я обнаружил, что воздержание от указания на несоответствия в их рассказах, которые они еще не готовы исправить, — лучший способ завоевать доверие подростков, чем обещание хранить их секреты. Вместо того, чтобы использовать стандартную клиническую технику устранения этих несоответствий в форме легкой конфронтации, более уважительно защитить их достоинство, помалкивая. Что заставляет ребенка чувствовать себя в безопасности, так это осознание того, что если он скажет что-то, что не хотел сказать или не осознал, это опровергнет его предыдущие утверждения, я не собираюсь смущать его, указывая на его оплошность.

Например, однажды я лечил 14-летнюю девочку, которая на первых трех сеансах твердо заявляла, что у нее нет никаких проблем. На четвертом сеансе я комментировал ее очевидное незнание того, как ее гнев и раздражительность повлияли на остальных членов ее семьи, когда она выпалила: «Почему я должна беспокоиться о них, когда я единственная, у кого все проблемы? ! » Было бы недоброжелательно и бесполезно указать на то, что она просто противоречила тому, что она говорила в течение нескольких недель, демонстрируя, что я гораздо больше стремился быть правым и заставить ее увидеть правду так, как ее видели другие, чем помочь ей стать более комфортно говорить то, что она действительно чувствовала или думала.

Я также начал переосмысливать значение терапевтического союза и установления взаимопонимания. Обычный процесс установления связи с клиентами заключается в том, чтобы повсюду распространять сочувствие, осторожно и непредвзято реагировать на каждое слово, произносимое клиентом. Но слишком очевидные попытки терапевтического объединения с подростками до того, как произойдет какое-либо реальное взаимодействие, просто вызывают у клиентов-подростков реакцию «фырка» и немедленно ставят под угрозу любое построение отношений. Раппорт не возникает непосредственно из «техник построения раппорта»; он органически вырастает только из взаимного уважения и уважения, которые люди развивают друг к другу — то, что со временем требует подлинного взаимодействия.Идея о том, что раппорт ведет к вовлечению, совершенно не верна. Вы вовлекаетесь, и, если вам нравится то, что вы видите в другом человеке, вы подключаетесь. Тогда у вас есть взаимопонимание.

Кроме того, в духе установления взаимопонимания с упорным или сопротивляющимся клиентом-подростком терапевты иногда устанавливают более жесткую шкалу в пользу сочувствия и поддержки, чем ответственности, чтобы избежать сложных тем и не оттолкнуть молодого клиента. Они могут оправдать такое поведение, как крайняя грубость, ненормативная лексика и прямые оскорбления, или воздерживаться от комментариев по поводу неуместных действий клиента, таких как побитие камнями и полуанонимный секс, или склонность к воровству в магазинах, требующих искреннего ответа.Эта сдержанность может передать клиенту-подростку не то, что эти терапевты искренне заботятся, а то, что они готовы пожертвовать некоторой долей самоуважения, чтобы успокоить клиента.

Однако, когда мы жертвуем своими личными границами или делаем вид, что не замечаем происходящего во время сеанса, чтобы сохранить мир, мы теряем доверие, которое нам необходимо для выполнения нашей работы. Уравновешивание демонстрации нашего понимания и сострадания с нашей способностью и готовностью привлекать к ответственности всех в комнате за свои действия (включая нас самих) — одна из самых серьезных проблем, с которыми терапевты сталкиваются с клиентами, особенно с проблемными подростками.

——

Если бы существовал универсальный символ подростковой терапии, то это было бы каменное лицо молчаливого подростка, сидящего перед очень осторожным зондом-терапевтом. Акт речи становится настолько наполненным смыслом, что может затмить саму терапию и замедлить ее до полной остановки. Поскольку мы позволили разговору иметь большее значение для нас, чем для наших клиентов, мы непреднамеренно преувеличили ценность слов как валюты, давая нашим клиентам, так сказать, силу кошелька, заставляя нас просить каждый цент.В результате клиенты-подростки, которые недовольны тем, что их отправляют на терапию, или которые просто стесняются разговора с кем-то, кого они почти не знают, могут сидеть и смотреть развлекательное шоу чечетки, которое мы делаем, чтобы получить от них ответ.

Пока мы подходим к проблеме помощи подросткам, спрашивая: «Как мне заставить этого ребенка говорить?» терапевты будут нести бремя активизации терапии — не лучшая клиническая стратегия. Ниже приведены три тематических исследования, в которых некоторые из принципов, которые я обсуждал выше, или их отсутствие, сыграли важную роль.Три девушки, о которых я писал, очень разные личности, с разной степенью интереса к терапии. В результате мой подход и конфигурация соответствующих методов лечения в каждом случае различаются. За исключением нескольких незначительных изменений в тоне или темпе, я подошел к мальчикам с тем же набором принципов, с которыми я подошел к этим девочкам.

Мягкое искусство не принимать наживку

Рэйчел, которой было 15 лет, направила ее семейный врач, когда ее мать обнаружила, что она порезалась.Она не сопротивлялась терапии и охотно приходила на сеансы. Одета в серое и черное и часто носила толстовку с низко опущенным вниз, закрывающую большую часть лица, она была забавной, теплой, доброй, симпатичной — и полна презрения к себе. Утонченная и осмотрительная в моем офисе, она, как я понял из того, что она мне рассказала, была совсем другой среди своих друзей. С мальчиками она щеголяла своей сексуальностью — носила обтягивающую одежду и много макияжа, энергично флиртовала — чтобы компенсировать то, что, по ее мнению, было ее некачественной внешностью и индивидуальностью.Отчасти из-за того, что она по природе чутка к боли других людей (слишком осознавая свою собственную), а отчасти чтобы компенсировать собственное чувство неполноценности, она стала помощником для всех своих друзей, которые хотели обсудить свои проблемы. Она была довольна тем, что поглощала их боль в обмен на чувство, что ее ценят, и имела тенденцию говорить «да» и соглашаться делать что-то, даже когда она действительно этого не хотела. В то же время у нее была репутация человека, с которым ее сверстники не хотели бы перечить, иногда набрасывались на нее, когда расстраивались или когда она узнавала о какой-то несправедливости, понесенной третьей стороной.Над всем этим лежала неподвижная масса депрессии и беспокойства, подобная тяжелому облаку, под которым она находилась много лет.

Рэйчел также была очень безрассудной и саморазрушительной в умышленном, преднамеренном виде. Вначале она рассказывала мне о том, что делала — что-то гарантированно поднимало уровень тревожности терапевта. Ночью она обожгла руку нагретой английской булавкой или порезала себя ножом, чтобы отвлечься от своих проблем и заснуть.Хотя она никогда не вступала в половой акт, она вслух размышляла о том, когда и с кем будет, и сколько партнеров у нее будет, если она начнет заниматься сексом. Она часто слишком много пила и экспериментировала с наркотиками. Я думаю, что кое-что из того, что она мне сказала, было проверкой. Так много взрослых, от учителей до родителей и школьных консультантов, с такой безотлагательностью и настойчивостью отреагировали на то, что она делала — сама по себе отрадная реакция, — что у нее никогда не было возможности остановиться и подумать, хочет ли она продолжай это делать.Отвечал бы я, как и любой другой взрослый? Я начал понимать, что один из ключей к эффективной работе с этой девушкой заключается в том, чтобы не реагировать явной тревогой, хотя все, что касалось ситуации, и ее явные страдания, казалось, требовали этого.

«В любом случае она намного красивее меня», — сказала мне однажды Рэйчел, объясняя, почему ее парень бросил ее ради другой девочки из их класса. «Так что я действительно не могу его винить». Она явно имела это в виду, и ее грустный, откровенный комментарий просто витал в воздухе между нами.

Это утверждение, которое заставит многих терапевтов захотеть произнести Рэйчел короткую речь: быть красивой — это еще не все; если так ее бывший парень оценивает подруг, то, возможно, он в конце концов не такой уж хороший парень; ты тоже хорошенькая. Помимо того факта, что большинство девочек-подростков, которых бросили, не поверили бы этим настроениям, если бы я дал такой ответ, это сделало бы обмен мнениями обо мне и о том, во что я хотел, чтобы она поверила, а не о том, что она думала. и чувствовал.Я бы показал ей, что меня меньше интересовало понимание ценностей в ее мире, чем я пытался использовать ее раскрытие, чтобы «поднять ее сознание» и привести его в соответствие с ценностями, которые я считал важными.

Вместо этого я спросил ее: «Есть ли разница между мальчиками, которые выбирают себе подруг в зависимости от того, насколько они красивы, и теми, кто основывает свои решения на целом ряде разных вещей?» После того, как мы какое-то время обсудили критерии ее друзей-мужчин при выборе подруг, я спросил: «Эй, как получилось, что когда ты рассказываешь мне о мальчиках в своей школе, это всегда звучит так, как будто они сидят за рулем?» Эти вопросы, с их мягким противопоставлением податливой манере Рэйчел с мальчиками, позволили укусить грани ее образа мыслей о мальчиках, девочках и их отношениях друг с другом.Они помогли сохранить разговор открытым и немного продвинуть его вперед. Я зарождал идею, что она может просить большего; что она заслуживала большего. Из-за преднамеренного, но сдержанного характера Рэйчел мой выбор тона в терапии был — решительно — преуменьшением.

Были и другие вмешательства, над которыми я размышлял, ища подходящее место для их представления. Например, я хотел подтвердить по существу доброжелательный характер и щедрость Рэйчел, но я должен был сделать это так, чтобы она не сочла покровительственным или беспричинным.Она всегда мешала другим делать ей комплименты, главным образом потому, что ей было неудобно, когда ее оценивали более благосклонно, чем ее самооценка — как своего рода непривлекательный неудачник — которую она сознательно проецировала. Я думаю, что похвала вызывала у нее беспокойство, казалось, она заставляла ее соблюдать стандарты, которые она чувствовала, и боялась, что не сможет. Другими словами, хотя ее заниженная самооценка поддерживала ее депрессию, это также было безопаснее, чем рисковать неудачей и разочарованием из-за того, что она не могла соответствовать хорошему мнению и высоким ожиданиям других.Однажды она сказала мне, что совсем не возражает против низких точек своего депрессивного цикла, потому что она знала, что оттуда все может только поправиться.

Итак, вместо того, чтобы открыто указать Рэйчел на то, что я считал ее инстинктивной добротой, я просто сказал, что меня тронули рассказы, которые она рассказала мне о нежной заботе о двух своих младших братьях, когда ее мать отсутствовала, и о том, чтобы две девушки перестали дразнить третью в сети. «Однако вы держите эти две грани своей личности — заботливую натуру и высокое чувство справедливости — под такой оболочкой; никто не видит эту часть вас.«Я сказала это просто как наблюдение и мнение — а не подразумеваемый совет, — указывая на то, что она не требует от нее ответа. Но она ответила, пожав плечами.« В этом нет ничего страшного », — сказала она.

« Рэйчел, я ответила: «Почему для вас так важно представить себя хуже, чем вы есть?»

«Потому что мне все равно», — ответила она. Затем она добавила: «На самом деле, я думаю, что я просто ненавижу себя».

Было бы соблазнительно спросить глубоко обеспокоенным тоном: «Но почему? У вас нет причин ненавидеть себя.Ты такой милый, добрый, хороший человек. У вас просто не очень хороший день ». Такой ответ — по сути, отрицание того, что она чувствует то, что чувствует — мог только вдохновить клиента замолчать или просто встать и уйти. Вместо этого мы сели вместе тихо и

Вскоре после комментария Рэйчел о том, что она осознала, что ненавидит себя, я начал замечать изменения в ее поведении и в рассказах, которые она рассказывала на сеансе терапии. Она выглядела более беззаботной и однажды сказала, что знает «много улыбаться.«Она несколько месяцев не упоминала школу, больше зацикливаясь на проблемах с друзьями и семьей. Теперь она начала говорить о школе, рассказывая мне, что она писала стихи о« совести »и« опускании ножа ». Рэйчел была оскорблена, когда ее мать предположила, что она порезала себя из-за мальчика, и еще больше обиделась, когда ее мать спросила, было ли это из-за нее. «Это мои шрамы!» — заявила мне Рэйчел во время сеанса. это из-за мальчика. Это было бы жалко, не правда ли? А моя мама просто думает, что все дело в ней! »Примерно в это время я нашла подходящую возможность сказать Рэйчел:« Знаешь, теперь в тебе есть «нет».»Она кивнула.

Вскоре после этого мне позвонила мать Рэйчел, чтобы сказать, что ее дочь указала, что она хочет приходить на терапию реже, так как ей больше не о чем больше говорить. В последние несколько недель терапии , Рэйчел описала свой новый интерес: серийные убийцы. С проницательностью и состраданием она рассказала о том, как они часто дегуманизировали СМИ и даже люди, которые изучали их и пытались понять их. Интересно, добавила она: «Если вы дегуманизируете их, то вы не сможете их понять или уловить.Это превращает их в монстров, но они тоже люди ». Для некоторых терапевтов этот новый интерес к серийным убийцам сам по себе может стать тревожным звонком. Я воспринял это как отражение того, как Рэйчел удалось изменить человеческое достоинство в собственных глазах … — важный первый шаг к тому, чтобы позволить другим видеть ее такой же.

Парадокс разбивания яичной скорлупы

Тринадцатилетняя Даниэль прибыла в мой офис — любезно предоставлено ее мамой — и было вонючая злая из-за этого. Она не соглашалась ни с чем, что говорила ее мама: что Даниэль злилась все больше и больше за последние несколько месяцев, что ее больше не заботила школа, что она вела себя грубо и неуважительно дома.По словам Даниэль, все, что было неправильным в мире Даниэль, было то, что ее мать не позволяла ей жить с отцом.

То, что Даниэль будет проблемой, было очевидно. Она была изворотливой (полностью игнорировала вопрос или комментарий), провокационной и возмутительной. Вначале она прокомментировала: «На днях в школе мы с подругой кричали по коридорам:« Младенцы в блендерах! Младенцы в блендерах! » Это было так смешно!» На ней были серьги из бензопилы, которые отец подарил ей на Рождество, а также постоянно дерзкое выражение лица, заставлявшее людей немного нервничать по поводу того, с кем они имеют дело.Даниэль бы съела терапевта-новичка заживо.

Это был ребенок, который проезжал через (и больше) свою семью, друзей, свой день. У нее было чрезмерное отношение, но саморефлексия, понимание потребностей окружающих ее людей, сочувствие? Не так много. С таким нестабильным ребенком, как Даниэль, я предполагал, что любое занятие может стать для нее последним. Вместо того, чтобы думать об эволюции ее терапии, я искал маленькие окна возможностей, чтобы представить незнакомые, но потенциально интригующие точки зрения — не прося ее говорить о них или рассматривать их или даже сосредоточиться на них — просто вытаскивая их на свой экран для момент.

На бумаге лечение заключалось в уменьшении ее неуважения и неповиновения дома, возрождении ее интереса к хорошей успеваемости в школе и уменьшении ее идеализации отца. В офисе речь шла о том, чтобы заставить ее прекратить бой с тенью на время, достаточное для того, чтобы услышать то, что ей нужно было сказать, но что почти никто не осмеливался сказать: что запугивание всех вокруг — пустая победа в конце концов, что находить развлечение в чужой боли никогда не было привлекательным качеством, и что, несмотря на образ крутой девушки, она была тем, кого стоило узнать.

Но она также была из тех подростков, которые могли видеть сквозь любые попытки «подружиться» преждевременно, игнорируя ее плохое поведение или делая вид, что не испуганы и потрясены им. Любая предполагаемая потеря собственной целостности фатальна для терапии с таким клиентом; если есть что-то, что ты хочешь сказать, лучше скажи это и признайся. Ваша нерешительность только укрепляет ее уверенность в том, что она имеет преимущество в любом обмене с вами.

Здесь она рассказывает мне о своей матери, к которой она испытывает крайнее пренебрежение и не стыдно показывать это.«Я терпеть не могу парня моей мамы», — плюет Даниэль. «Он такая киска. Он на самом деле нервничает, когда пытается со мной поговорить. И ему где-то 50 лет или около того? Он продолжает покупать мне и моему брату все эти вещи, просто чтобы он нам понравился, но это такая чушь «. Она недобро смеется, ожидая, что я успокою ее своей собственной ухмылкой.

Вместо этого я говорю: «Мне жаль этого парня». Даниэль пристально смотрит на меня.

Что? — спрашиваю я ее лицом.

«Вы, , пожалели бы его», — с отвращением говорит она.»Забудь это.» Она залезает в свой рюкзак и берет домашнее задание, по-видимому, на оставшуюся часть сеанса.

«Почему у меня всегда должен быть ответ, который вы хотите, чтобы я получил, чтобы поддерживать разговор?» Я спрашиваю.

Даниэль смотрит на меня и своей вопросительной усмешкой и легким покачиванием головы бормочет: «Ты так потерялся».

Продолжаю. «Да, мне действительно жаль этого парня. Мне жаль всех, кто хочет узнать тебя поближе, потому что ты заставляешь их чувствовать себя глупо из-за того, что попробовал.И мне тоже жаль твою маму, потому что ей, кажется, действительно нравится этот парень, но она также хочет вашего одобрения, чтобы она могла почувствовать, что поступает правильно. Но вы видите, как они борются со всем этим, и все же не помогаете им. Вместо этого вы смеетесь. «

« Зачем мне им помогать? »Даниэль выглядит искренне озадаченной.

« Вау »- это все, что я могу сказать, внезапно затихнув.

Даниэль смотрит вверх, обезоруженная и обеспокоенная моим Ответ Она смотрит на меня мгновение, а затем отворачивается.

И была терапия — в этом кратком столкновении двух наших разных феноменологических миров. Для нее быть бесцеремонным и подлым — это нормально и даже круто, но в моем мире — нет. На несколько мгновений Даниэль почувствовала, каково это быть самой собой в моем мире, где другие правила, и это заставило ее почувствовать себя неловко. Я не думаю, что у нее когда-либо была причина задумываться о том, насколько она зависела от благоприятного контекста, заставляющего ее образ жизни работать.

Если бы я попытался установить связь с Даниэль, просто проявляя понимание или «нейтралитет», разговор мог бы пойти примерно так: когда Даниэль сказала: «Я терпеть не могу парня моей мамы.Он продолжает покупать мне и моему брату все эти вещи только для того, чтобы он нам понравился, но это такая чушь ». Я мог бы ответить:« Что бы вы предпочли, чтобы он сделал? »Но, следуя примеру Даниэль таким образом, я бы просто потворствовал ее пренебрежительному положению. Сказав «Мне жаль этого парня», я понял, что ее заявление не было таким крутым, как она думала, без прямого вызова ей. «Немного расслабься», — я бы сказал ей, чтобы она «отличалась», что и сделали все другие взрослые в ее жизни — с заметно небольшим эффектом.Сказав, что мне было жаль парня ее матери, я, однако, послал аналогичное сообщение, но в каком-то смысле она не могла сопротивляться, поскольку я излагал свою позицию.

Когда она с презрением сказала мне: «Ты такой потерянный», я мог бы ответить: «Что ты имеешь в виду, я такой потерянный?» Это говорит о том, что как ее терапевт меня больше интересовали ее критерии того, каким я должен быть, чем то, что происходило между нами. Это также намекает на то, что я не хочу идти по пути противостояния ее позиции и поведению, что может привести к конфликту.

Итак, какой именно была терапия в этом кратком столкновении миров? Даниэль похожа на императора, на отсутствие одежды которого никто не смеет указывать. В этом разговоре, не говоря ей, что она должна что-либо изменить в своем образе жизни, я смог передать в комнату то, что, как я думал, ей нужно было услышать:

Я не согласен с вами.

Мне будет жаль парня твоей матери, даже если ты этого не сделаешь.

Не у всех сочувствие ассоциируется с неудачником.

Вы контролируете разговоры, наказывая людей за ответы, которые вам не нравятся.

Вы контролируете свою маму, и она терпит это, потому что вы так много значите для нее, а она боится потерять вас.

Это не очень хорошо.

Даниэль возвращалась на занятия неделя за неделей. Они всегда представляли собой живую смесь рассказов, дебатов, юмора, конфронтации, гнева с ее стороны и того, что мы двое визуально оценивали друг друга. Иногда я встречался с мамой Даниэль и пытался помочь ей играть менее снисходительную роль по отношению к имперским манерам своей дочери и чаще отстаивать свою позицию, даже если это означало, что в следующие несколько дней я буду «наказан» язвительными комментариями Даниэль и ее непослушанием дом.Через два месяца терапии Даниэль настояла на том, чтобы я присоединился к ней в критике ее матери за то, что она не желала вносить залог за аренду квартиры для ее отца, которого только что выгнали из своей нынешней квартиры за неуплату арендной платы. Я отказался сделать это, и она решила прекратить терапию. «Почему то, что я не поддерживаю тебя в этом, означает, что мы больше не встречаемся?» Я спросил ее перед окончанием, что, собственно, оказалось последним сеансом. Она посмотрела на меня и ничего не сказала. «Все в порядке, — сказал я. «Когда вы почувствуете, что в своем мире безопасно освободить место для людей, которые не всегда с вами согласны, возвращайтесь, и мы продолжим с того места, где остановились.»Даниэль отвернулась от меня, чтобы я не увидел, как она начинает плакать. Больше я ее никогда не видел.

Это был не идеальный конец терапии. Это было бы так, что сдержанная, более проницательная Даниэль увидела ее пути, и она стала более добрым, мягким и сострадательным молодым человеком, который начал усерднее работать и получать более высокие оценки в школе. Но, как бы мы ни притворялись, относительно немногие терапевтические случаи на самом деле заканчиваются полным разрешением, слезами благодарности и начало счастливой новой жизни.В частности, когда мы имеем дело с острыми, обидчивыми подростками, которые проходят терапию только потому, что их втянули, нам повезло произвести какое-либо впечатление. Мне нравится думать, что терапия оставила Даниэль с эталонным опытом искренней, хотя и ненадолго и вопреки ей самой, связи с кем-то, чьи ценности противоречат ее собственным. Может быть, в моем кабинете она была наполнена тем проблеском любопытства, блуждающей надежды — крошечным светом в конце ее туннельного видения — который в какой-то момент в будущем отвлечет ее назад, чтобы она открылась для какого-то терапевтического опыт снова.

Встреча с клиентами на месте

У Элизы, 16 лет, был трудный день в школе. Депрессивная, обиженная одноклассниками и неспособная получить достаточно внимания от своих немногих друзей, она пошла вниз, чтобы поговорить со своим консультантом, моим воспитанником. В начале их разговора Элиза решительно заявила, что ненавидит всех. «И я имею в виду всех!»

«Нет, вы не всех ненавидите», — ответил ее советник. «Ты не ненавидишь меня. Ты не ненавидишь свою маму.Ты не ненавидишь своего психотерапевта ». На этом все и закончилось. Элиза встала и пошла обратно в класс. Какой смысл выражать свои чувства, если кто-то тут же скажет вам, что вы неправы?

Я спросил у Элизы. консультант, что ей не понравилось в заявлении Элизы о том, что она всех ненавидит. «Это так плохо, — ответила она. — Я хотела, чтобы она поняла, что все эти люди пытались ей помочь, а она не действительно ненавижу их ».

Советник Элизы слишком рано пытался сделать слишком многое.Я также не думал, что это был правильный подход для Элизы, чья отстраненная манера поведения и критика мешали кому-либо произвести на нее большое впечатление. Без тяги отношений, в которых консультант или терапевт были для нее важны, Элиза не заинтересовалась бы ни о чем, кроме того, что она хотела услышать в данный момент, — словах утешения или замечании, которое она могла бы превратить во что-то, что подтвердила ее пресыщение.

В чем разница между усилиями консультанта Элизы отстаивать альтернативную точку зрения и моими аналогичными усилиями с Даниэль? Это были их личности и стили межличностных отношений.Элиза была непроницаемой и далекой. Она мало думала о том, что говорили или делали другие. В отличие от этого, Даниэль вбирала в себя все, что было вокруг нее, а затем выплевывала это на пол перед вами. Но при всей своей драчливости Даниэль общалась с людьми в своем мире, и каждый момент помолвки давал возможность кому-то — терапевту, учителю, родителю — оставить что-то от себя.

Скрытая борьба за власть в терапии выходит на поверхность всякий раз, когда наши клиенты начинают видеть в нас угрозу своей точке зрения или чувству несправедливости, от которых они еще не готовы отказаться.Элиза не была готова отказаться от своего негатива, что помогало ей держать людей в страхе и контролировать взаимодействие со взрослыми, которые, как и следовало ожидать, пытались заставить ее отказаться от своего негатива в пользу чего-то более обнадеживающего. Разговор каждый раз был один и тот же: «Все отстой». «Нет, это не так! Давай, посмотри на светлую сторону». Как и следовало ожидать, их ответ подтвердил Элизу в ее негативе.

Дети отпустят, когда захотят. Работа терапии заключается не в том, чтобы заставить их делать это, а в том, чтобы помочь им сделать это.Однако более важно знать, что им не нужно отпускать, чтобы вы могли продолжить терапию. Элиза могла ненавидеть всех и иметь гигантское слепое пятно для обязательств быть одиноким волком, в то же время все еще испытывая щекотку, например, о том, что позволить другим присоединиться к ней может на самом деле помочь ей почувствовать себя больше, а не меньше.

Я посоветовал терапевту Элис, чтобы вместо того, чтобы пытаться «проводить терапию» прямо на пороге, она предоставила своим ученикам больше места только для того, чтобы они могли сделать комментарии, которые они хотели сделать вначале.В случае с Элизой я предложил ей ответить чем-то вроде: «Да, я думаю, у меня бывают дни, когда я тоже всех ненавижу» или «Какой у вас был день, когда вы в конце концов почувствовали, что ненавидите всех?» или «Как долго обычно длится ваше настроение» я ненавижу всех «?» — спросили все искренне, а не мрачно, как будто пытаясь выявить скрытую патологию. Эти вопросы помогут консультанту присоединиться к Элизе, нормализовав то, что она чувствовала, вместо того, чтобы превращать это во что-то «плохое» или ненормальное. Более того, такие ответы предотвратят прекращение разговора, говоря: «Да, я понимаю, как вы можете чувствовать, что ненавидите всех в мире, и, может быть, сегодня — или каждый день — вы ненавидите.Но ничто из этого не мешает нам говорить о том, как помочь вам пережить учебный день ».

——

Поскольку клиенты-подростки по закону несовершеннолетние, мы склонны относиться к ним так, как если бы они не были полностью способны принимать собственные решения. Но независимо от того, что мы хотим для них или видим в них, выбор того, принять ли нашу помощь, всегда остается за ними — так же, как и в отношении взрослых клиентов, с которыми мы работаем. Если мы не будем уважать этот выбор, невозможно создать терапевтический климат, в котором они будут чувствовать себя уважаемыми и в состоянии принять нашу помощь.

«Клиент всегда прав» становится все более популярной мантрой для взрослых в терапии, но еще не для подростков. Если они недостаточно говорят или следуют нашим рекомендациям, их, скорее всего, наклеят ярлыком «стойких» или даже «оппозиционных». Вопрос , почему им не нравится терапия, редко рассматривается вне герметической точки зрения терапевтов. Но внимание к их жалобам может принести пользу и нам, и им.

Мы уже знаем о некоторых вещах, на которые подростки плохо реагируют на терапию — чрезмерные расспросы, стандартизованные протоколы лечения, принудительное выполнение домашних заданий между сеансами — так что давайте прекратим их использовать.Они с по хорошо реагируют на активные, искренние и уважительные отношения, прямые отзывы и советы. Если бы они стали стандартной частью клинической подготовки и лечения, мы бы сделали большой шаг в направлении предоставления подросткам услуг, в получении которых они были бы так же заинтересованы, как и мы.

***

Джанет Сассон Эджетт, психиатр, является автором книги «Терапия для подростков, которая действительно работает: помощь детям, которые никогда не обращались к вам за помощью в первую очередь» и Прекратите переговоры с подростком : Стратегии воспитания злых, манипулятивных, угрюмых или депрессивных подростков. Ее последняя книга — Последние выбранные мальчики: помогая мальчикам, которые не любят спорт, выжить после издевательств и отрочества.

Наука ругательства — Ассоциация психологических наук — APS

Зачем психологу изучать ругань? Опыт в этой области имеет различное практическое значение внутри и вне сообщества психологической науки. За пределами научного сообщества знание табуированных языков является оправданием для частых консультаций по актуальным вечным вопросам: вредна ли ругань? Можно ли разрешить детям ругаться? Становится ли наша ругань хуже? Один из нас дал более 3000 интервью различным средствам массовой информации по вопросам, указанным выше, а также по поводу использования табуированных слов на телевидении, в рекламе, в профессиональном спорте, на радио, в музыке и фильмах.Помимо консультаций со СМИ, нужны показания экспертов по делам, связанным с сексуальными домогательствами, драками, пикетными выступлениями, нарушением спокойствия и неуважением к суду.

Принимая во внимание постоянную потребность в эксперте для консультации по вышеупомянутым вопросам, странно, что ругательство оценивается так по-разному, когда ругань рассматривается с точки зрения психологической науки. Хотя с начала 1900-х годов о ругани были написаны сотни статей, они, как правило, происходят из областей, не относящихся к психологии, таких как социология, лингвистика и антропология.Когда ругань является частью психологического исследования, она редко бывает самоцелью.

Кристин Яншевиц

Гораздо чаще сильные оскорбительные слова используются в качестве эмоционально возбуждающих стимулов — инструментов для изучения влияния эмоций на психические процессы, такие как внимание и память.

Почему противоречие между общественностью и наукой? Неужели ругань как поведение выходит за рамки того, что должен изучать психолог? Поскольку на ругань так сильно влияют переменные, которые можно измерить на индивидуальном уровне, ученые-психологи (в большей степени, чем лингвисты, антропологи и социологи) имеют лучшую подготовку, чтобы отвечать на вопросы о ней.Другим объяснением относительного отсутствия внимания к этой теме является ориентация психологической науки на процессы (например, память), а не на области жизни (например, досуг), проблема, описанная Полом Розиным. Возможно, более сфокусированный на предметной области подход к психологическому исследованию лучше подходит для таких тем, как ругань и другие табуированные формы поведения.

Независимо от причины относительного отсутствия акцента на ругани исследования per se внутри психологической науки, извне научного сообщества все еще существует большой спрос на объяснение ругани и связанных с ней явлений.Чтобы дать читателю представление о работе, которую мы, как психологи, изучаем ругань, мы делаем, давайте рассмотрим некоторые из часто задаваемых нам вопросов о ругани.

Ругаться проблематично или вредно?

Суды признают вред от слова в делах, связанных с дискриминацией или сексуальными домогательствами. Первоначальное оправдание наших законов о непристойности было основано на необоснованном предположении, что речь может развращать или развращать детей, но существует мало (если таковые имеются) данных социальных наук, демонстрирующих, что слово само по себе причиняет вред.Тесно связанная проблема заключается в способе определения вреда — вред чаще всего формулируется в терминах стандартов и чувств, таких как религиозные ценности или сексуальные нравы. Редко предпринимаются попытки количественно оценить вред с точки зрения объективно измеримых симптомов (например, нарушения сна, беспокойства). Ученые-психологи, безусловно, могли бы предпринять систематические усилия для определения поведенческих результатов ругани.

Нецензурная лексика может сопровождаться любыми эмоциями и иметь положительный или отрицательный результат.Наша работа показывает, что большинство случаев употребления нецензурных слов не вызывает проблем. Мы знаем это, потому что записали более 10 000 эпизодов публичных ругательств со стороны детей и взрослых и редко наблюдали негативные последствия. Мы никогда не видели, чтобы публичная ругань приводила к физическому насилию. Большинство публичных употреблений табуированных слов не связано с гневом; они безобидны или приводят к положительным последствиям (например, вызывают юмор). Однако нет никаких описательных данных о ругательствах в частной обстановке, поэтому в этой области необходимо проделать дополнительную работу.

Таким образом, вместо того, чтобы считать ругань вредной или морально неправильной, можно получить более значимую информацию о ругани, задав вопрос о том, каких целей общения достигает ругань. Нецензурные слова могут привести к ряду результатов, например, когда они используются в позитивном ключе для шуток или рассказывания историй, управления стрессом, приспособления к толпе или вместо физической агрессии. Недавняя работа Stephens et al. даже показывает, что ругань связана с повышенной переносимостью боли. Это открытие предполагает, что ругань имеет катарсический эффект, который многие из нас, возможно, лично испытали в расстройстве или в ответ на боль.Несмотря на эти эмпирические данные, средства массовой информации обычно игнорируют положительные последствия ругани. Это возможность для ученых-психологов помочь проинформировать средства массовой информации и лиц, определяющих политику, путем четкого описания диапазона результатов ругани, включая преимущества.

Плохо ли детям слышать или произносить нецензурные слова?

Вопрос о вреде для взрослых ругательств относится к таким вопросам, как словесные оскорбления, сексуальные домогательства и дискриминация. Когда в кадре появляются дети, ненормативная лексика становится проблемой для родителей и основой для цензуры в средствах массовой информации и образовательных учреждениях.Учитывая повсеместность этой проблемы, интересно, что учебники психологии не рассматривают возникновение такого поведения в контексте развития или изучения языка.

Родители часто задаются вопросом, нормально ли такое поведение и как им на это реагировать. Наши данные показывают, что ругательства появляются к двум годам и становятся похожими на взрослых к 11-12 годам. К тому времени, когда дети идут в школу, их рабочий словарный запас состоит из 30-40 оскорбительных слов. Нам еще предстоит определить, что дети знают о значениях слов, которые они используют.Мы действительно знаем, что дети младшего возраста, вероятно, будут использовать более мягкие оскорбительные слова, чем дети старшего возраста и взрослые, чья лексика может включать более оскорбительные термины и слова с более тонкими социальными и культурными значениями. В настоящее время мы собираем данные, чтобы лучше понять, как развивается словарный запас ребенка.

Мы не знаем точно, как дети учат нецензурную лексику, хотя это обучение является неотъемлемой частью изучения языка, и оно начинается в раннем возрасте. Независимо от того, ругаются ли дети (и взрослые), мы знаем, что они приобретают зависящий от контекста этикет ругательства — соответствующее «кто, что, где и когда» ругательства.Этот этикет определяет разницу между забавным и оскорбительным и требует дальнейшего изучения. Из данных интервью мы знаем, что молодые люди сообщают, что слышали эти слова от родителей, сверстников и братьев и сестер, а не из средств массовой информации.

Учитывая, что последствия употребления детьми нецензурной лексики часто приводятся в качестве основы для цензуры, психологи должны постараться описать нормальный ход развития бранной лексики и этикета у ребенка.Важно ли пытаться подвергать детей цензуре с языка, который они уже знают? Хотя сами ученые-психологи не устанавливают языковые стандарты, они могут предоставить научные данные о том, что является нормальным для обсуждения этих вопросов.

ругательства участились в последние годы?

Это очень распространенный вопрос, и на него сложно ответить, потому что у нас нет исчерпывающих, надежных базовых данных о частоте до 1970-х годов для целей сравнения. Это правда, что мы подвергаемся большему количеству форм ругани с момента появления спутникового радио, кабельного телевидения и Интернета, но это не означает, что средний человек ругается чаще.В нашем недавнем подсчете частоты большая часть наших данных поступает от женщин (сокращение когда-то больших гендерных различий). Мы интерпретируем этот результат как отражение большей доли женщин в обществе (например, гораздо больше женщин в кампусах колледжей), чем как огрубление женщин. Наше предстоящее исследование также показывает, что наиболее часто записываемые табуированные слова оставались довольно стабильными за последние 30 лет. Англосаксонским словам, которые мы говорим, сотни лет, и большинство исторически оскорбительных сексуальных упоминаний до сих пор находятся в верхней части списка оскорблений; они не вытеснены современным сленгом.Необходимо периодически собирать данные о частоте использования, чтобы ответить на вопросы о тенденциях в отношении нецензурной брани с течением времени.

Таким образом, наши данные не указывают на то, что наша культура «ухудшается» в отношении нецензурной брани. Когда возникает этот вопрос, мы также часто не осознаем влияние недавно принятых законов, предусматривающих наказание за ненормативную лексику, таких как законы о сексуальных домогательствах и дискриминации. Слежка за телефонными разговорами и электронной почтой на рабочем месте также ограничивает использование нами табуированных формулировок.

Все люди ругаются?

Мы можем ответить на этот вопрос, сказав, что все грамотные англоговорящие люди учатся ругаться по-английски.Нецензурная лексика обычно состоит из 10 выражений и составляет около 0,5 процента от ежедневного объема словосочетания. Однако неинформативно думать о том, как ругается средний человек: контекстуальные, личностные и даже физиологические переменные имеют решающее значение для прогнозирования того, как будет происходить ругань. Хотя ругань пересекает социально-экономический статус и возрастные группы и сохраняется на протяжении всей жизни, она чаще встречается среди подростков и чаще встречается среди мужчин. Неуместная ругань может наблюдаться при повреждении лобной доли, расстройстве Туретта и афазии.

Нецензурная лексика положительно коррелирует с экстраверсией и является определяющей чертой личности типа А. Это отрицательно коррелирует с сознательностью, покладистостью, сексуальной тревогой и религиозностью. Эти отношения осложняются диапазоном значений в разнообразной группе табуированных слов. Некоторые религиозные люди могут избегать ненормативной лексики (религиозных терминов), но у них может быть меньше оговорок в отношении оскорбительных сексуальных терминов, которых избегали бы сексуально озабоченные. Нам еще предстоит систематически изучать ругань в отношении таких переменных, как импульсивность или психические расстройства (например,г., шизофрения и биполярное расстройство). Это могут быть плодотворные пути для исследования нейронной основы эмоций и самоконтроля.

Табу-слова занимают уникальное место в языке, потому что однажды выученные, их использование в значительной степени зависит от контекста. Хотя у нас есть описательные данные о частоте и самоотчетах о агрессивности и других лингвистических переменных, эти данные, как правило, поступают из выборок, которые чрезмерно представляют молодых белых американцев из среднего класса. Требуется гораздо более широкая и разнообразная выборка, чтобы лучше охарактеризовать использование языка табу и более точно ответить на все вопросы здесь.

Насколько реально лечение? | Психическое здоровье

Профессор Эндрю Сэмюэлс

«Лечение» дает очень хорошее представление о том, как терапевты извлекают пользу из собственного жизненного опыта и как им мешают. Пол может использовать свои проблемы с собственными родителями в своей работе; он чувствует, что его бросил отец и бросил ухаживать за своей депрессивной матерью, поэтому его обучение в качестве терапевта действительно началось в детстве. Он — то, что мы называем «раненым целителем» — он черпает из собственного опыта, чтобы вызвать сочувствие и сострадание к своим клиентам, но в то же время эти переживания угрожают сокрушить его.

Пол — очень современный терапевт. Его очень интересует важность отца в жизни людей, что на самом деле является очень современным подходом — Фрейд и другие основатели психоанализа интересовались отцом, но с 1920-х по 1990-е годы все было о матери.

Я сильно критикую подход Пола за то, что он слишком быстро приписывает причины поведения своих клиентов их подсознанию.

Например, в начале второго сезона одна из его клиенток, Миа, опаздывает с двумя чашками кофе на вынос, одну из которых она проливает на стол.Пол делает множество интерпретаций ее поведения — он подразумевает, что она принесла ему кофе, потому что раньше пила кофе наедине со своим отцом в его магазине. Я бы очень неохотно интерпретировал то, что клиент делал всего пять секунд назад. Большинству клиентов очень трудно — даже навязчиво — разговаривать таким образом.

У Павла есть общая склонность к доминированию и проповедям. Но также ясно, что Пол далек от совершенства — и именно поэтому так много терапевтов любят In Treatment.Это не показывает терапевта настолько испорченным, что никто не может счесть его заслуживающим доверия. Но при этом он не показывает терапевта как всезнающего, всемогущего и контролирующего ситуацию.

Профессор Сэмюэлс — аналитический психолог и юнгианский аналитик из северного Лондона, председатель Совета по психотерапии Соединенного Королевства (UKCP), andrewsamuels.com .

Дорон Левен

Сначала мне было довольно трудно это смотреть, потому что я знаком с оригинальной израильской версией шоу.Между сценариями есть некоторые существенные культурные различия. В израильской версии, например, летчик-истребитель, которого лечит психотерапевт в первой серии, бомбит палестинский детский сад; в версии HBO это медресе в Ираке. Я тоже предпочитаю израильского терапевта — он еще более страстный и мучительный, чем Пол. Но я действительно тепло относился к Габриэлю Бирну.

Я использовал части израильской версии в качестве учебного материала по этическим дилеммам для психотерапевтов.Клиницисты должны установить границы между собой и своими пациентами. Пол довольно часто пересекает эти границы, либо физически нападая на пилота Алекса, либо вообще делая себя слишком доступным — он позволяет пациентам отменить в кратчайшие сроки, часто не выясняя с пациентами, почему они это сделали.

Пол — психотерапевт по вопросам отношений. Эта форма психотерапии в последнее время становится все более популярной и позволяет терапевту более непосредственно взаимодействовать со своими пациентами, чем это обычно бывает с классической психотерапией.Сочувствие приходит к Полу естественно — он заботился о своей подавленной матери, когда был мальчиком. Его способность к сочувствию поддерживает его, когда он имеет дело со своей довольно сложной пациенткой Миа во втором сезоне. Она очень ревнует к другим его клиентам — она даже представляет, как он занимается сексом с одним из них. Пол, к его чести, не мстит — он просто помогает ей связать ревность с собственной болью.

Тот факт, что In Treatment так популярен, просто поразителен. Вы не видите ничего особенного — вы просто наблюдаете за диалогом двух людей.Обычно телезрители хотят вырезать, вырезать, переместить, переместить, действие, действие, и тем не менее рейтинги этого шоу все выше и выше.

Что мне нравится в нем, так это то, что вы видите как эмоциональное напряжение, так и связи между терапевтом и пациентом. Он отражает многое из того, что происходит в психотерапии за закрытыми дверями — и это то, чего большинство людей никогда не видит.

Дорон Левен — телесный психотерапевт из северного Лондона, телесная психотерапия.org.uk .

Paula Hall

Просмотр этого шоу — своего рода праздник для машиниста. Но мне это очень понравилось. Он подчеркивает сложность, стоящую перед вами как терапевтом: балансировать между безопасностью клиента и его правом принимать собственные решения.

В начале второго сезона мы узнаем, что на психотерапевта Пола подает в суд семья одного из его клиентов, Алекса, летчика-истребителя, самолет которого разбился при загадочных обстоятельствах.

Семья думает, что это было самоубийство, и что Пол должен был остановить Алекса от полета.Но все не так просто. В Великобритании, по крайней мере, есть только две ситуации, в которых терапевт имеет юридическое обязательство информировать власти о клиенте: если они говорят, что планируют террористический акт, или — и это странно — если они признаются в уклонение от уплаты налогов.

Если клиент говорит, что собирается убить себя или кого-то еще, по закону нам ничего не нужно делать, потому что у нас нет доказательств намерения. Но с этической точки зрения, вмешивайтесь вы или нет, зависит от того, насколько вероятно, что, по вашему мнению, клиент пойдет навстречу своей угрозе, и сможете ли вы сделать что-нибудь, чтобы их остановить.

Одна из клиенток Пола, Эйприл, сказала ему, что у нее неизлечимая форма рака во время их первого сеанса. То, как она это делает, кажется правдоподобным — она не может произнести вслух слово «лимфома», поэтому записывает его за него. Люди часто просят меня прочитать письменные заметки об их проблемах, которые они подготовили заранее; клиентам может быть очень трудно просто выговориться.

Подход Пола к психотерапии очень похож на мой: он очень человечный, и он показывает свои эмоции. Но я не был уверен, что он справился с разводящейся парой, которую видит во втором сезоне, так хорошо, как мог бы.Разводиться сложно — в комнате часто бывает три человека, у каждого свои приоритеты. Тем не менее, я был бы гораздо более директивным, чем Пол — он недостаточно подчеркивает для родителей, насколько важно, чтобы они сотрудничали ради своего сына.

Паула Холл — психотерапевт по вопросам сексуальных отношений и отношений из Лимингтон-Спа, paulahall.co.uk .

Доктор Филиппа Уиттик

Я была готова не любить это шоу — обычно, когда вы видите что-нибудь о терапии по телевизору или в кино, вы съеживаетесь и говорите: «На самом деле это не так!» Но мне понравились те серии, которые я видел; как изображение одной конкретной формы психотерапии, они очень точны.Я просто не хочу, чтобы зрители думали, что вся терапия подобна этой. Если бы вы пошли к своему терапевту здесь, в Великобритании, и попросили терапию, вы бы этого не получили. Вы с большей вероятностью пройдете когнитивно-поведенческую терапию — это было бы само по себе интересной программой, но выглядело бы совсем иначе.

У меня были такие же пациенты, как у Пола — Уолтер, высокопоставленный генеральный директор, у которого панические атаки — классический случай. Уолтер отвечает на свой мобильный во время сеансов, что случается часто. Я не считаю это неприемлемым, но, как и Пол, я бы спросил пациента, почему они это делают: обычно они пытаются что-то сказать вам, например, насколько они важны или незаменимы.

Я также имею отношение к тому факту, что Пол не делает заметок. Я тоже — никого не учили, когда я начинал 20 лет назад, и я обнаружил, что могу вспоминать все о пациенте от недели к неделе. Но адвокат Пола был точен, когда она объясняет ему, что записи нужны, чтобы убедить вас, что вы сделали все, что могли, для конкретного пациента.