Личный миф это в психологии: Личный миф | Понятия и категории

Глава 2. Личный миф – тоже миф?

Томас Мур

Ритуалы Воображения

Глава 2

Личный миф – тоже миф?

Идея личного мифа появляется, среди прочих упоминаний в разных источниках, в прологе к «Воспоминаниям, Сновидениям, Размышлениям» К.Г. Юнга:

Сейчас, в восемьдесят три года, я предпринимаю попытку объективно рассмотреть мою жизнь. Таким образом я создаю личный миф. Всё, что я могу сделать, – это утверждать нечто, «рассказывать истории». Говорю я правду или нет – не важно. Важно лишь, что это моя история, моя правда.[1]

Всего в нескольких строках заключена не только идея личного мифа, но и ряд вопросов, связанных с этой идеей. Как, например, можно рассказывать историю своей жизни и не беспокоиться о том, правдива она или нет? Юнг, кажется, приравнивал личный миф к рассказыванию историй, но существует ли разница между нашей историей и личным мифом? И как нам, часто питающим подозрения к субъективизму, отнестись к желанию Юнга рассказать свою историю и свою правду?

Имея в виду все эти вопросы, не стоит удивляться, что заглавие данного эссе представляет собой вопрос, и вопрос этот может быть задан множеством способов. Личный миф – тоже миф? На одном уровне я спрашиваю: Существует ли такое понятие, как личный миф, или же сама идея – миф, иллюзия? Или, в другом смысле, является ли личный миф истинным мифом, или слово «миф» в этой фразе всего лишь метафора? Наконец, более искажённая формулировка вопроса: Какой миф имеется в виду, когда мы говорим о личном мифе? Личный миф – который из мифов?

Чтобы ответить на эти вопросы, позвольте вернуться к истокам и рассказать кое-что о природе мифа как такового. Для начала, думается мне, специалистам по мифам следует перестать жаловаться на бытующее представление о мифе, как о чём-то, не являющимся правдой. Миф не является правдой. Я бы сказал, что миф даже не несёт в себе правды. Миф только предлагает способ воображения событий, происходящих в этом мире, либо за его пределами. Греческое слово mythos неуклонно отсылает к истории или байке. Оно противопоставлено слову logos, верному слуге правды. Миф в своих пределах и объёмах определён лишь воображением, чистым воображением.

Лидделл и Скотт в своём греческом словаре делают несколько удивительных замечаний о мифе. Они утверждают, к примеру, что mythos означает «историю, которая никогда не заканчивается». Но возможна ли история, не имеющая конца? Она просто продолжается вечно? Если она не имеет конца, то она точно так же не будет иметь и середины. Вы гадаете, есть ли у неё хотя бы начало. Вообще-то, найти начало мифической истории не так уж и просто. Более ранние истории и другие мифические фигуры часто уже вплетены в миф, который вы пытаетесь постичь. Также сложно бывает найти оригинальную версию мифической истории, отследить её происхождение. Истории самих мифов точно так же могут иметь открытый финал, то есть они никогда не заканчиваются, но всегда открывают путь новым версиям и свежим интерпретациям. Возможно, миф лучше представлять в виде калейдоскопа изображений, то есть мифический эпизод об Эдипе, который мы находим у Фрейда – это часть мифа, даже если Эдип Фрейда был позаимствован у Софокла. Возможно, каменные фигуры из иудейских и христианских мифов, украшающие европейские соборы, являются истинными версиями мифа – вечные, фрагментарные, не обременённые началом и концом, вдохновляющие, воодушевляющие, содержащие намёк на историю, но не принимающие в ней участие.

Если мы продолжим настаивать на рассмотрении мифа как истории, то неизбежно столкнёмся с проблемой её единства. Существует бесчисленное количество версий мифа. Афродита – мать Эроса? Или Эрос, он же Гесиод, как сказано в орфическом гимне – один из первых и главных божеств? Артемида – повелительница зверей, мать, дева, богиня луны? Иногда да, иногда нет. Путешествуя сквозь время, миф уподобляется непрочным дешёвым бусам, кое-где порванным и кое-как склеенным вновь. Возможно, нам стоит перестать воспринимать эти дыры и противоречия в мифе как аномалии и начать видеть в них саму суть мифа. Позднее, обратившись к идее личного мифа, мы вспомним об этой склонности мифа к фрагментарности, о свойственных мифу нелинейности, разболтанности, бесконечности и надломленности.

Другой поразительный комментарий о мифе, который мы находим у Лидделла и Скотта: миф – это история, которую рассказывают тем, кто не слушает. Это напоминает мне о музыке Эрика Сати, которая задумывалась для исполнения на сцене между актами пьесы, когда публика выходила в лобби покурить. Кто будет рассказывать историю тому, кто не собирается слушать? Но если вдуматься, в мифе есть нечто суицидальное, нечто саморазрушительное. Он хочет быть услышанным, но не хочет, чтобы к нему прислушивались. Самое опасное в мифе, его тёмная сторона заключена в том, что часто эта история услышана и не забыта. Довольно важно забыть историю, особенно ту, что обладает значением и властью, которые обычно присущи мифу. То же справедливо, между прочим, и для историй, рассказанных во время терапии или психоанализа. Пациент надеется запомнить все инсайты и несущие истину истории, всплывшие в ходе терапии, но подобное буквальное запоминание может стать помехой. Оно может низвести воспоминание до складирования информации. Лучше забыть эти истории и позволить им фрагментироваться, дезинтегрироваться, и в таком фрагментированном виде стать частичками ткани вашей собственной традиции, личным мифом. В культуре, по-настоящему прекрасные остатки мифа, которым мы сегодня наслаждаемся – это не только истории, но также фрагменты, нарисованные на вазах и украшающие соборы: Персей, замороженный в своём полёте от Медузы; Иисус на горе, замерший на полуслове, или же, говоря о личном – обрывок воспоминания, просочившийся в сон.

Миф – это не история. Миф – это разрозненный, персонифицированный, дифференциальный мир со своей географией, полный животных и богов, существующий в историях и искусстве. Личный миф – это не ваша собственная история, это не история вашей внешней жизни, это не связная история, имеющая начало, середину и конец. Личный миф – это не история вовсе, хотя мы можем приобщиться к этому мифу и выразить его, рассказывая истории.

Дабы лучше научиться различать вашу историю и ваш личный миф, следует обратить внимание на культурное взаимодействие между мифом и мифологией. В мифологии mythos соседствует с logos. Logos – это повествование, или как сказал бы Хайдеггер, выкладывание элементов мифа. Logos сшивает, но не разрывает. Мифология вплетает миф в историю, хотя самому мифу свойственно распутываться, подобно Пенелопе, которая ткала и распускала гобелен, пока разворачивался миф об Одиссее. Оба действия в мифе необходимы, хотя мифографы предпочитают ткать. Их фантазия, столь отличная от художников, которые расписывали вазы, и скульпторов, работавших в соборах, в том, чтобы свести всё воедино. Роберт Грейвз, Мирча Элиаде и Джозеф Кэмпбелл, все они ищут объединяющую тему, чтобы связать вместе мифы о богине луны, творении или героическом подвиге. Сам Леви-Стросс воссоздаёт фрагменты мифа, но это рассудочные элементы, аккуратно разрезанные и приведённые в баланс и контраст. Когда миф слабеет и распадается сам по себе, он порождает замешательство и восхищение, а не порядок и ясность. Пикассо, вставший в один ряд с художниками античности, которые воспринимали миф вне мифологии, делает простые зарисовки сцен из Овидия, или помещает мифического быка на калейдоскопическое полотно своей «Герники» и других картин.

Созвучно тенденции к унификации мифа, но даже более опасно, желание канонизировать мифологию, сделать её законом. История, несущая глубокие, трогательные, стимулирующие, воодушевляющие, вдохновляющие образы мифа, как он есть, систематизируется, канонизируется, интерпретируется властью, заучивается наизусть, узаконивается, заверяется, документируется, картографируется, выстраивается в алфавитном порядке, изучается филологами, пичкается перекрёстными ссылками, теологизируется, осмысляется философами, становится фольклором, освящается и закостеневает. Появляется мифологическая ортодоксия, которая не только отвергает все прочие мифологические традиции, но также противостоит естественному стремлению мифа к размножению, дроблению и предлагает внутреннее противоречие и саморазрушение. Там, где миф взывает к платонической памяти, отголоскам фигур и форм, которые населяют и создают физическое пространство и время, ортодоксальная мифология должна заучиваться наизусть и цитироваться до запятой. Когда нужно прилагать столько усилий, чтобы запомнить мифологию, вы забываете о мифе.

Любопытно также, что приверженцы так называемой ортодоксальной мифологии не признают мистической природы объекта своей веры. Употребление слова «миф» в какой бы то ни было близкой связи с верованием религиозного человека равносильно тому, чтобы напрашиваться на драку. Зафиксированная мифология обещает правду, в то время как миф предлагает лишь байку, дающую представление о событиях.

Миф текуч, спонтанен, сиюминутен, эфемерен. Он рождается из ландшафта и исходит от человека или ситуации. Функция мифологии не в том, чтобы поставлять нам мифы, но в том, чтобы хранить образцы, помогающие нам распознать миф, когда мы на него натыкаемся. Но в поисках мифа мы часто плутаем и хватаемся за мифологию.

Мифология готовит нас к появлению мифа – так, когда из-за горизонта показывается розовоперстый рассвет, мы вспоминаем о мифологической Авроре, её связи с Афродитой и чувственном способе познания мира. Если, вспомнив Аврору, мы переживаем волнующее впечатление от рассвета, которое наполняет лёгкие воздушными ощущениями и зажигает маленькие пожары в груди, то рассвет в душе и является фигурой мифа. Но Аврора – это не миф.

Встретишь Будду на дороге – убей его. Увидишь Аврору в небе Техаса – убей её. Искать следует не Будду, но Природу Будды, учат дзэнские священники. Это не Аврора делает пейзаж мистическим, но сам рассвет в своей божественности.

Миф свеж. Или, если использовать излюбленное слово поэта Уоллеса Стивенса, «росист» (dewy). В часто цитируемом пассаже из его поэмы «В стороне от гобоя» (Asides on an Oboe) Стивенс описывает фантазию, которую я считаю сутью мифической чувствительности:

…и всё же

Невозможно возможен философ, учёный,

Думам предавшийся вволю, человек –

Средоточье всего, всеобъемлющ, отзывчив,

Как зеркало, к речи способное, муж из стекла,

В чьём алмазном обличье всё соединено.

Вся обитель его им пронизана и напоена,

И в стихах его обретаем мы мир и покой.

Я не представляю этого «мужа из стекла» кем-то конкретным, хорошим поэтом или художником. Он представляется мне в виде фантазии, доступной нам всем. Мистическое мироощущение приходит, когда мы сами становимся людьми из стекла, обретаем прозрачность. Миф также этому способствует, когда мы впускаем в себя красоту рассвета, настраиваемся на чувственное восприятие, когда мир открывается в свежести влажной утренней росы, и наше воображение орошается невинностью, предшествующей послеполуденному миру Фрейда и Юнга и Д.Г. Лоренса и американских индейцев.

Я бы хотел позаимствовать у Уоллеса Стивенса ещё пару строк, в которых он взывает к «росистому» имагинальному видению вещей. Когда он говорит о поэзии, мы можем легко подставить вместо неё миф. Из «К определению высшей выдумки» (Notes Toward a Supreme Fiction):

Поэзия жизнь освежает и дарует лишь на миг

Нам понимание идеи изначальной… Тем утоляя

Веру в незамутнённое начало,

Нас направляя, безотчётной волей окрылённых,

К незамутнённому концу.

И затем из «Обычного вечера в Нью-Хейвене» (An Ordinary Evening In New Haven):

Поэзия суть отклик на событие,

Одновременно часть его и нет.

Стихотворение всегда о настоящем,

Не о прошлом: в нём отзвук той же

Ночи ветреной, когда дрожали мраморные изваянья,

Как папье-маше. Стихи – виденья

Пред взором внутренним и внешним. Поэт не знает

Завтрашнего дня. И снова пронесётся ветер,

И статуи вновь задрожат, как встарь.

Теперь позвольте мне выразиться более прямо в нашей беседе о личном мифе. Отвечая на вопрос, заданный в начале, я бы сказал: да, личный миф – это миф во всех смыслах. Мы можем говорить о мифе на личном уровне – по Юнгу, этот миф не правдив, как и все мифы, но он вдохновляет. Личный миф – это не история вашей жизни. «Автобиографию» часто определяют, как чьё-то личное (auto) сочинение (graphe) о жизненном пути (bios). Я бы, скорее, сказал, что автобиография, согласно модели, предложенной Юнгом, которая во многих отношениях подобна мифу, — это видоизменённая жизнь (bios), которая пишет (graphe) сама себя (auto). Мифическая автобиография рассказывает о внутренней географии, животных, богах и необычных происшествиях – это и есть проявления жизни. Мы приходим к этому мифу, рассказывая не историю жизни, но истории их жизни, снова и снова, во всём многообразии версий и противоречий. Любопытно, что после того, как Юнг представил относительно мифический взгляд на своё жизнеописание (bios), все последующие биографы потерпели неудачу в своих попытках. Биография Юнга теперь представляется чем-то вроде экспедиции за Ноевым ковчегом или воссозданием возможного маршрута Одиссея по Средиземному морю: мифология поглощает миф.

Мифическая ортодоксальность представляет такую же большую опасность для личного мифа, как и для культуры. Человеку бывает трудно увидеть проблеск собственного мифа за жёсткой ортодоксией религиозных убеждений детства, и точно так же ему бывает трудно увидеть то, что находится позади непроницаемой истории, которую ему всегда рассказывали о нём самом: истории о том, почему сейчас он переживает нелёгкие времена. И точно так же, как человеку бывает тяжело постичь мифическую природу своих детских религиозных убеждений, ему трудно прийти к пониманию жизни как мифа, той истории, которую он зовёт идентичностью. Где-то по пути нас убеждают в правдивости определённой жизненной истории: мой отец был слишком строг, у меня было несчастливое детство, я был нелюбимым и нежеланным ребёнком и т.д. Эти истории могут заточить миф человеческой жизни, будто пузырь воздуха в хрустальном шаре. В погоне за правдой теряется миф.

Акцент Юнга на своей истории важен, потому что тенденция заключается в том, чтобы в поисках мифа попутно заимствовать мифологии. В культурном отношении, мы обращаемся к Востоку, или к Греции, или к индейцам Америки. В личном отношении, мы читаем биографии, возможно, мифически – чтобы найти фрагменты образов для нашего отражения, но также, вероятно, чтобы украсть правду, инсайт, решение проблемы, идентичность: imitatio Christi, imitatio Jungiana. [2] Может ли это быть следствием искушения позаимствовать мифологию, которую мы превращаем в астрологию, где акцент делается на личности и её происхождении, основанном на точном времени и месте рождения? Может ли также быть, что очарование детством, как источником зрелости – это способ присвоить наши личные истории, наш личный миф? Предмет, достойный отдельной лекции – сравнение мифологий происхождения, историй о творении и личных историй из детства. В имагинальном смысле, онтогенез вкратце повторяет филогенез, как утверждают фрейдисты. В своём эссе о «покрывающих воспоминаниях» — обманчивых воспоминаниях, которые стараются спрятать пугающие факты – Фрейд делает некоторые замечания относительно детства, которые звучат достаточно провокационно, если поместить их в контекст личного мифа:

Можно даже усомниться, есть ли у нас вообще какие-либо воспоминания из детства: возможно, все, чем мы обладаем, – воспоминания, связанные с детством. Детские воспоминания показывают нам наши первые годы не такими, какими они были, но такими, какими они оказались в более поздние периоды жизни, когда возникали эти воспоминания. В эти периоды возникновения детские воспоминания не появлялись, как люди обычно говорят; они формировались в это время. И ряд мотивов, не имеющих отношения к исторической точности, влиял на их формирование, а также на выбор самих воспоминаний.[3]

Пассаж Фрейда, подобный этому, как правило, цитируется, дабы показать, что невротиками нас делают не детские травмы, но, скорее, наши нынешние мысли о детстве. Слова Фрейда также напоминают нам, что туманный эон детства также не познан, как и большая часть времени сна личности, как сказочного прошлого культуры. Фантазии детства с успехом могут многое добавить к нашему мифическому чутью. Но эти фантазии часто демифологизируются и воспринимаются как данность, ортодоксальные объяснения нынешних проблем. Зачем вообще пытаться доказать их историческую достоверность? Старый друг звонит и говорит: «Помнишь, когда мы были детьми? Мои родители осложняли мне жизнь? Были ли они со мной жестоки?» Погружение в историю детства отдаляет нас от личного мифа.

Личный миф так же соотносится с культурной мифологией в своём отношении к ритуалу. В культуре ритуал иногда представляется утверждением мифа, иногда его источником. Отношение мифа и ритуала в культуре даёт некоторые подсказки, как то: способы, которыми эго может взаимодействовать с мифом на личном уровне.

Негативная сторона в том, что мы можем наблюдать, как определённые жизненные ритуалы укрепляют жёсткий, монолитный миф. Беззащитность, таящаяся за окостеневшими чувствами и в повторяющихся действиях, настойчивое желание всё контролировать и понимать, поддержание рационального выбора и следование идеологиям – всё это может положить начало ритуализации ортодоксального мифа. Эго, однако, может ритуализировать намного эффективнее.

Сны предлагают некоторые подсказки, касающиеся разнообразных ролей, которые может сыграть эго в отношении личных мифических фигур. Эго иногда выступает в роли хозяина, который даёт кров людям фантазии, представляет их друг другу, запоминает их имена, сближается с ними, заботится об их нуждах, слушает то, что они говорят. Эти ритуалы радушия могут послужить важной функцией в предоставлении мифам их места.

Мы все знаем, что во сне эго часто едва ли задействовано в происходящем и наблюдает за своими личностями, не становясь непосредственным участником действия. Следить за тем, как разворачиваются мифические эпизоды и появляются их главные и второстепенные персонажи – всё равно, что ритуальный театр – значит, чтить священные события в религиозном смысле слова «чтить».

Мы также знаем, что в культурном смысле миф – это устная традиция, в которой не одна, но множество историй рассказывается и пересказывается, держась канвы и оставляя возможность для вариаций. Рассказывая множество историй своей жизни, рассказывая сны и тайны, мы ритуально поддерживаем в мифе жизнь. Подобные рассказы служат не прагматичной функции, но душевной, особенно когда истории не линейны или последовательны и не рассказываются в качестве объяснения. В историях содержатся мифические фигуры, места и события, которые развернулись у нас на глазах.  Эти фигуры, конечно, могут принять форму друзей и знакомых из жизни, и всё же эти люди, подобно актёрам на сцене, могут представлять мифические фигуры для почитания. Как говорит Юнг: «И людей я запомнил лишь постольку, поскольку их имена входили в список, начертанный моей  судьбой  с  самого начала,  так  что встречи с  ними  были связаны с внутренними переживаниями».

Я могу сказать пару слов о сне и личном мифе, поскольку Джозеф Кэмпбелл в своих трудах часто отмечал, что сон соотносится с личностью так же, как миф с обществом; то есть сон – это личный миф. Я бы не стал выделять сон как путь, подобно мифологии, или как некие священные письмена, предлагающие инсайт на глубоком уровне. Я бы, скорее, отметил фрагментарную природу снов. Сны больше похожи на картины – разъединённые, индивидуальные, разграниченные и не являющиеся частью целого – тогда они представляют собой мифологическую систему. Мы обращаемся к снам не для того, чтобы обнаружить личный миф, но, скорее, чтобы увидеть элементы мифического мира, который не является сном сам по себе.  Превращая сны в мифологию, мы подвергаемся тем же опасностям, что и при мифологизации, а именно: тенденции к унификации и кодификации, к тому, чтобы видеть в них источник правды и руководство к действию, а не торжество воображения.

Я сказал кое-что о мифе, но пока что не уделил достаточно внимания понятию «личный». Это сложный предмет для обсуждения, и я был бы рад предоставить исчерпывающее число значений. Но можно отметить, что «личный» гораздо глубже, чем представляется, приняв во внимание его синоним – «персональный». Слово «персональный» часто относят к греческому prosopon, что означает «лицо». Его так же связывают с этрусским божеством Ферсу (Phersu), фигуре в маске, которая встречает души и сопровождает их в Подземный мир. Он представляет собой в каком-то смысле герметическую фигуру со специальным атрибутом – маской. Его имя так же родственно Персефоне.

Размышляя о лице и личном мифе, я хочу избежать искушения видеть в лице объединяющий фактор.  Лицо – это не маска. Оно, скорее, подобно множеству масок, всегда подвижных, как правило, выразительных, способных принять любую форму, согласуясь с мифическими движениями позади или внутри него. Личность многолика; мы можем сказать без противоречия, что лицо видимое – это маска, открывающая лица мифа. Личный миф – это собрание лиц из Нижнего мира, и видеть свой миф – значит, быть ведомым в этот Нижний мир, чтобы познать его во всех деталях. Возможно, тогда миф, стоящий за идеей личного мифа – это не история, не знакомая классическая мифическая сказка, но попросту образ Ферсу, малоизвестного божества в маске.

Дабы подытожить всё, сказанное о мифе, я бы хотел выдвинуть предположение о том, что за идеей личного мифа не стоит единый миф. Другой мифологический фрагмент, с чьей помощью можно получить представление о личном мифе – это эпизод из «Одиссеи» с участием Цирцеи. Согласно этой истории, Одиссей и его спутники, прошедшие через различные испытания и выжившие после кораблекрушения, видят остров Цирцеи и приходят в восхищение.  Они очарованы его цикличной природой («Цирцея» отсылает к кругам, которые описывает хищное животное) и дыму, который поднимается из центра. Юнгианцы увидят в этом образе мандалу.

Спутники Одиссея очарованы чудесной абстрактной формой. Их притягивает к центру, они чувствуют притяжение центробежной силы. И их превращают в свиней, их речь становится хрюканьем, их мир ограничивается грязной лужей. Разве не то же самое делает иллюзия полноты, центризма, идеальной геометрии и красоты? Сам Одиссей осторожен, он помнит совет Гермеса, встретившегося ему на пути. Гермес советует ему изобразить атаку. Получается, что следует нападать на завлекательные мифологии, чтобы не попасть к ним в плен.

Одиссею так же даётся растение moly (дикий чеснок), легендарное противоядие от эпилепсии или неконтролируемых маниакальных приступов. Не стоит буйствовать из-за мифа. Дикий чеснок также помогает заснуть, видеть сны и благоволит эросу. Выходит, что нам нужно допустить мифологии в свои спальни; мы продолжим видеть их во сне и следовать зову эроса, а не в царство правды и логоса. 

И хотя Одиссей приятно проводит время в круге Церцеи и знает о прелестях мандалы, ему, в конце концов, предстоит двинуться дальше – собственно, в Нижний мир, чтобы увидеть некоторые лица, которых уже нет в мире живых. Может статься, что даже тем из нас, кто глубоко интересуется мифом, следует обходиться без комфорта идеально сформированных, круговых циклов историй, называемых мифологией. Какое-либо знание о мифологии может в равной степени обернуться как препятствием, так и помощью в поисках своего мифа.

Держа это в уме этот акцент на негативном пути в миф, я бы хотел завершить цитатой из Сэмюэла Беккета, который поддерживает напряжение между полнотой и пустотой историй и слов. Он завершает свой роман «Неназываемый» следующими словами:

Я не могу продолжать, необходимо продолжать, я буду продолжать, необходимо произносить слова, пока они есть, пока они не найдут меня, пока не скажут мне, странная боль, странный грех, необходимо продолжать, возможно, всё уже кончено, возможно, они уже мне сказали, возможно, они донесли меня до порога моей истории, поднесли к двери, которая откроется навстречу моей истории, меня бы это удивило, если она откроется, это буду я, наступит молчание, где я, не знаю, никогда не узнаю, в молчании не знаешь, необходимо продолжать, я не могу продолжать, я буду продолжать. 

Литература

Фрейд, Зигмунд. «О покрывающих воспоминаниях» (1899). Избранные статья. Под редакцией Джеймса Стрэчи. Лондон: Хогарт Пресс, 1950, сс. 47-69.

Юнг, К.Г. «Воспоминания, Сновидения, Размышления». Под редакцией Аниэлы Яффе. Перевод Ричарда и Клары Уинстон. Нью-Йорк: Винтаж Букс, 1963.

Кереньи, К. Дионис: Прообраз неиссякаемой жизни. Перевод Ральфа Манхейма. Серия Боллинген LXV.2. Принстон: Издательство Принстонского университета, 1976.

Олни, Джеймс. «Некоторые версии Памяти / Некоторые версии Биоса: Онтология Автобиографии». Автобиография: Эссе теоретические и критические. Под редакцией Джеймса Олни. Принстон: Издательство Принстонского университета, 1980.

[1] Перевод Поликарпова В.

[2] Подражание Христу, подражание Юнгу.

[3] Перевод Лежниной О.

Личные мифы и жизненные сценарии

Мифы о личности привносят сплоченность в хаос каждой жизни

Реклама

Продолжить чтение основной истории

Дэниел Гоулман

• 24 мая 1988

Кредит … Архив New York Times

См. Статью в исходном контексте от
24 мая 1988 г., раздел C, страница 1Купить репринты

Посмотреть на Timesmachine

TimesMachine — это эксклюзивное преимущество для абонентов с доставкой на дом и цифровых абонентов.

Об архиве

Это оцифрованная версия статьи из печатного архива The Times до начала публикации в Интернете в 1996 году. Чтобы сохранить эти статьи в первоначальном виде, The Times не изменяет, не редактирует и не обновляет их.

Иногда в процессе оцифровки возникают ошибки транскрипции или другие проблемы; мы продолжаем работать над улучшением этих архивных версий.

Древние мифы не умерли; они живут в историях, которые люди рассказывают о своей жизни.

Хотя имена старых богов не фигурируют, они существуют в духе, в битвах и триумфах, которые люди изображают как ключевые эпизоды своей жизни.

Новая работа исследователей-психологов показывает, что, рассказывая истории своей жизни, люди изобретают личный миф, сказку, которая, как и старые мифы, объясняет смысл и цели их жизни. При этом они совершенно невольно совпадают с персонажами и темами старых мифов.

Например, один объект исследования, Том Х., описал свою историю жизни как сагу, в которой он был воином, подобным греческому богу Аресу. Том оказался в постоянной битве с другими детьми, родственниками и авторитетными людьми. Основная борьба в его жизни была между периодами «благородного воина», послушного и сурового, и «предателя», пьяного и безответственного.

Понимание личных мифов важно, говорят психологи, потому что они не только показывают, как человек видит свое прошлое: они также действуют как своего рода сценарий, который определяет, как этот человек, вероятно, будет действовать в будущем. А для тех, кто проживает деструктивные мифы, некоторые терапевты используют понимание мифов, лежащих в основе проблем их пациентов, в качестве ключа к лечению.

«Каждый миф имеет творческую и темную стороны, — сказал Филип Забриски, председатель Института Юнга в Нью-Йорке. «Если вы можете найти основной миф, который освещает жизнь человека, у вас есть мощный инструмент для психотерапии».

Жена доктора Забриски, Беверли, которая также является юнгианским аналитиком, использует пример Исиды, египетской богини, чтобы показать, как трансформация персонажа в мифе может быть использована в терапевтических целях. По ходу мифа Исида из помощницы могущественного мужчины превращается в самостоятельную власть. Доктор Беверли Забриски считает, что многим женщинам, которые отождествляют себя с этим мифом, можно помочь стать менее зависимыми от мужчин в своей жизни.

Психологический интерес к мифу вышел за пределы юнгианского подхода к терапии, в котором терапевт часто использует образы и мотивы из сновидений пациента в качестве ключей к мифу, имеющему особое значение для проблем пациента. В новых исследованиях исследователи изучают, как личность, которую выбирает человек, влияет на течение жизни.

Новые данные, собранные неюнгианскими исследователями, придают достоверность методам, давно используемым юнгианскими аналитиками, и точке зрения, выраженной мифологом Джозефом Кэмпбеллом в его классическом труде «Герой с 1000 лиц», который написал: «Последнее воплощение Эдипа, продолжение романа Красавицы и Чудовища, стоит сегодня днем ​​на углу 42-й улицы и Пятой авеню в ожидании смены светофора».

Джером Брунер, психолог из Нью-Йорка Университет, который пишет книгу об автобиографии, сказал, что в историях, которые люди рассказывают о своей жизни, есть четкие «мифические закономерности». «Люди моделируют свое описание своей жизни на основе мифа и начинают проживать ее в этих терминах», — сказал он. От греков до сиу

Большая часть нового исследования роли мифа в психологической жизни основана на работе г-на Кэмпбелла, эксперта по мировой мифологии, который умер в ноябре прошлого года и чьи теории являются предметом серии из шести частей, начавшейся Система общественного вещания прошлой ночью.

В своих исчерпывающих исследованиях мифологий культур по всему миру г-н Кэмпбелл показал, как одни и те же основные персонажи могут быть найдены в различных версиях в таких далеких культурах, как древние греки и индейцы сиу. Сегодня люди чаще всего сталкиваются с этими персонажами не в классических мифах, а в их современных ипостасях — как персонажи романов, кино и телевидения. В этом смысле, как заметил г-н Кэмпбелл, молодой король Артур живет сегодня как Люк Скайуокер из эпоса «Звездные войны», Афродита как русалка из «Всплеска», а Геракл как Рэмбо.

Сосредоточение внимания на тех же самых универсальных персонажах и темах в историях, которые люди рассказывают о своей жизни, как обнаруживают психологи, дает подсказки к тому, как люди будут вести себя в определенных ситуациях, учитывая «сценарий», который они видят для себя.

«То, что мы берем из мифов, — это не вся история, а ключевые аспекты, которые резонируют с нашей собственной жизнью и придают ей смысл», — сказал Дэн МакАдамс, психолог из Университета Лойолы в Чикаго, проделавший некоторые из самое актуальное исследование. Темы из двухчасовой сказки

В исследовании доктора МакАдамса людей просят рассказать истории своей жизни в течение двухчасового сеанса, сосредоточив внимание на том, что они считают главными главами, ключевыми эпизодами и значимыми персонажами. Затем доктор МакАдамс и его коллеги анализируют истории, чтобы найти лежащие в их основе темы и мифических персонажей. Роль, которую эти персонажи играют в истории жизни, неуловима; человек, рассказывающий историю, почти никогда не осознает своей роли в формировании его рассказа.

На основе анализа доктор МакАдамс определяет то, что он называет «имаго» (произносится как ih-MAY-go), а Юнг назвал «архетипом», мифическим персонажем, лежащим в основе истории жизни человека. Среди общих архетипов, выявленных в исследованиях доктора МакАдамса, были архетипы Деметры, заботливой женщины; Арес, воин; Аполлон, целитель; Гестия, домохозяйка; Афродита, любовница, и Афина, советница.

Доктор МакАдамс признает, что его выбор греческих богов и богинь для олицетворения этих черт является произвольным. «Я придерживаюсь мнения Джозефа Кэмпбелла о том, что существуют универсальные мифические формы, которые присутствуют в большинстве, если не во всех, культурах», — сказал доктор МакАдамс. «Это вневременные и универсальные роли, которые люди склонны играть в жизни».

Он обнаруживает, что эти архетипы формируют истории, которые люди рассказывают ему о своей жизни. Например, Ребекка К., одна из испытуемых, описала жизнь, полную приключений и исследований, в стиле Гермеса, бога, который постоянно находится в движении. Хотя ее повседневная работа была работой социального работника, она рассказала плутовскую историю жизни, романтическое приключение, в котором героиня непрестанно искала новые места, впечатления и людей.

В духе Гермеса, исследователя и искателя приключений, действие большинства ключевых эпизодов в истории жизни Ребекки К. происходит за границей. Большинство ключевых событий ее жизни были связаны с незаконными любовными связями, экспериментами с наркотиками и знакомством со странной едой и обычаями.

Люди, которые интерпретируют свою жизнь как любовь, с другой стороны, рассматривают жизнь через интенсивность отношений, будь то платонические или эротические. Одним из субъектов с самым сильным имаго любовника в исследовании доктора МакАдамса была бывшая монахиня; главной темой ее истории жизни были повторяющиеся эпизоды чрезвычайно страстных, хотя и несексуальных отношений. Целью ее жизни было создание сообщества, в котором «любящие единомышленники могли бы жить вместе» 9.0003

Одним из наиболее распространенных мифических образов, которых придерживаются люди, как обнаружил доктор МакАдамс, является образ беглеца, воплощенный в боге Дионисе, боге вина и веселья. Такие люди постоянно стремятся избежать ответственности и живут, чтобы потерять себя в развлечениях. Около 30 процентов тех, кого он изучал, соответствовали этому шаблону. Имаго власти

Согласно доктору МакАдамсу, другой набор обычных имаго представляет потребность во власти, в то время как другие воплощают потребность в близости. В своем исследовании он использовал психологические тесты, чтобы сравнить преобладающие потребности людей с имаго, которые доминируют в их жизненных историях. Он обнаружил, что люди с большей потребностью в близости чаще придерживались имаго, отражающих эту потребность, например, опекуна или верного друга. Однако те, кто нуждался в большей власти, чаще рассказывали свои истории в терминах сильных имаго, таких как образ воина и правителя.

По словам доктора МакАдамс, у большинства людей архетип впервые формируется в раннем взрослом возрасте, в фазе жизни, когда появляется тенденция к четкому ощущению своей идентичности. В любой момент личность человека может быть сформирована только одним или некоторой комбинацией этих признаков; они часто меняются в течение жизни по мере взросления человека. В раннем возрасте человек с большей вероятностью идентифицирует себя, скажем, с архетипом авантюриста или любовника; позже в жизни, возможно, с опекуном или домохозяйкой.

Преобладающие мифы о жизни людей, вероятно, изменятся, когда серьезные изменения потребуют найти новый организующий принцип, сказал Бертрам Колер, психолог из Чикагского университета. «Люди сохраняют ощущение постоянной идентичности, время от времени переписывая историю своей жизни, чтобы связать свое прошлое и настоящее», — сказал доктор Колер. «Эти мифы придают смысл меняющимся событиям жизни». Темная сторона мифов

Не все мифы, которые люди используют для объяснения событий своей жизни, положительны. «Вы можете рассматривать терапию как процесс понимания истории человека, и, если он или она живет саморазрушительным мифом, попытаться пересмотреть его», — сказал доктор МакАдамс. «Некоторые из имаго порочны: например, рассматривая свою жизнь как жизнь виктимизации или эксплуатации. Люди, которых я изучал, были хорошо приспособлены, поэтому эти имаго появлялись нечасто. Но даже у некоторых из обычных есть темная сторона, например, у опекуна, который отдает так много, что никогда не может позаботиться о себе, или у авантюриста, который склонен к безрассудному риску или живет пустой жизнью».

Использование мифа и архетипа в терапии наиболее естественно для юнгианских аналитиков, для которых это стандартный подход. «Люди действуют согласно мифическим архетипам, не зная, что они делают», — сказал доктор Забриски, председатель Института Юнга. «Когда вы найдете миф или мифы, которые формируют личность человека, вы можете попытаться задействовать творческую сторону мифа и отделить человека от деструктивной стороны. «Например, если мужчина отождествляет себя с героем-воином, стремящимся принести себя в жертву, тогда этому мужчине может угрожать реальная физическая опасность»9.0003

По словам доктора Забриски, архетипы человека часто проливают свет на общие закономерности и конкретные проблемы в его жизни. «Возьмите 35-летнюю женщину, которая все еще живет дома со своей матерью, и чья психика захвачена фигурой Персефоны, чья мать Деметра не позволяла вещам расти, пока ее дочь не вернулась из подземного мира», — сказал он. «Ей нужно осознать разрушительное значение этого архетипа и то, как он делает ее жертвой». Если она начнет понимать это, то, возможно, сможет что-то с этим сделать».

Мифы — это своего рода общественный сон, а сны — своего рода личный миф, как заметил мистер Кэмпбелл. Юнгианцы придают большое значение сновидениям как источнику понимания мифов, наиболее важных для человека, и психологических истин, которые эти мифы скрывают. Фрагмент мифа

«Иногда во сне пациента появляется фрагмент мифа», — сказал доктор Забриски. «Когда это происходит, это важная подсказка. Один из моих пациентов увидел во сне часть колеса колесницы. Его ассоциации связывали это со старой историей об Ипполите, который был уничтожен в войне между Афродитой, которую он обожал, и Артемидой, которая была ревнива. Для него миф означал внутренний конфликт между двумя способами бытия, одним пассивным, другим активным».0003

По мнению мистера Кэмпбелла, большинство мировых мифов — это рассказы о психологических трансформациях. Он показал, что психологическое прочтение мифов обнаруживает в них притчи о росте и развитии, в которых страдания героя означают внутреннюю борьбу; наиболее универсальным опытом такого «путешествия героя» является переход от детской зависимости к самостоятельности взрослого человека. Исследователи говорят, что представление о себе и миф могут совпадать в историях жизни людей. Бывшая монахиня олицетворяла Афродиту, богиню любви, хотя ее отношения не были сексуальными. Другая женщина рассказывала о приключениях, подобных приключениям Гермеса, бога-посланника. Другие отражали могущественного Зевса, Геру, его жену, или Диониса, бога веселья. Я-образы и древние мифы Некоторые из наиболее распространенных греческих мифических персонажей, характеристики которых отражены в историях, которые люди рассказывают о своей жизни, были определены Дэном МакАдамсом, психологом из Университета Лойолы в Чикаго. Его выводы основаны на двухчасовых биографических интервью. Аполлон, целитель: пророк, художник, защитник, организатор, законодатель. Афина-советница: Арбитр, терапевт, учитель, проводник, миротворец. Прометей-гуманист: защитник слабых, революционер, евангелист. Зевс, правитель: Судья, завоеватель, соблазнитель, создатель, мудрец, знаменитость. Гермес, быстрый путешественник: исследователь, авантюрист, обманщик, подстрекатель, уговорщик, игрок, предприниматель. Арес, воин: боец, солдат, полицейский. Деметра, опекун: альтруистка, мученица. Гера, верный друг: супруга, помощница, приятель, наперсница, сестра, помощница. Афродита, любовница: Очаровательница, соблазнительница. Гестия, домохозяйка: Домашняя, ритуалистка. Гефест, наемный работник: Ремесленник, чернорабочий. Дионис, беглец: искатель удовольствий, гедонист, игрок, гурман, ребенок.

ЛИЧНЫЙ МИФ: ФИЛОСОФСКИЕ, ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ И ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

Арлоу Дж.А. (2018). Фантазии, память и тестирование реальности // The Psychoanalytic Quarterly. V.87(1). Р. 127-148.

Арутюнян С. (2011) Проблема проявления личного мифа в процессе психологического консультирования // Вестник Ереванского университета. Философия, психология, 135(4), 29-43. [на русском].

Асмолов А.Г., Братусь Б.С., Зейгарник Б.В., Петровский В.А., Субботский Э.Б., Хараш А.Ю., Цветкова Л.С. (1979). О некоторых перспективах исследования смысловых образований личности. Вопросы психологии. 4, 35-45. [на русском].

Братусь Б.С. (1988). Аномалии личности. М.: Мысль.

Кардена Э., Линн С.Дж., Криппнер С. (2000). Разновидности аномального опыта: изучение научных данных. Вашингтон, округ Колумбия, США: Американская психологическая ассоциация.

Чудова Н.В. (1999). Мифологическая составляющая образ Я // Психологический журнал, 20 (5), 45–50. [на русском].

Элиаде М. (2010). Аспекты мифа [Аспекты мифа] (4-е изд.). М: Академический проект.

Эрнст К. (1956). Личный миф Проблема психоаналитической техники. Журнал Американской психоаналитической ассоциации, 4 (4), 653–681.

Файнштейн Д. (2000). Личная мифология: анализ, трансформация и реинтеграция. Психотерапия – что это? JK Zeig, W. Michael Munion (ред.). Психотерапия – что это? [Что такое психотерапия?], стр. 217-222. М.: Независимая фирма «Класс». [на русском].

Файнштейн Д., Криппнер С. (1988). Личная мифология: психология вашего развивающегося «я». Лос-Анджелес: Джереми П. Тарчер.

Голосовкер Я.Е. (2010) Избранное. Логика мифа [Подборки. Логика мифа]. М.; СПб: Центр гуманитарных инициатив. [на русском].

Хиллман Дж. (1996). Архетипическая психология. СПб.: Б.С.К. [на русском].

Юнг К.Г. (1996). Душа и миф: шесть архетипов. К.: Государственная библиотека Украины для юношества. [на русском].

Калмыков Х. (2018). Психолого-профессиональный дискурс как выражение интенциональной направленности субъекта речи на адресата. Психолингвистика. 23 (1), 73-98. DOI: 10.5281/zenodo.1212362. [на украинском языке].

Калмыкова, Дж.С., и Мергенталлер, Э. (1998). Нарратив в психотерапии: рассказы пациентов о личной истории. Психологический журнал, 5, 97-104. [на русском].

Касавин И.Т. (2007). Дискурс-анализ и его применение в психологии. Вопросы психологии, 6, 97-119. [на русском].

Кассирер Э. (2002). Философия символических форм. Том 2. Мифологическое мышление. Том 2. Мифологическое мышление. М.; СПб.: Университетская книга.

Колесниченко Ю.В. (2013). Проблема мифа и личности в работе А.Ф. Лосева «Диалектика мифа». Философия и общество. 3 (71), 121-130. [на русском].

Криппнер С. (1986). Сны и развитие личной мифологии. Журнал разума и поведения, 7 (2), 449-462.

Леонтьев А. Н. (1975). Деятельность. Сознание. Личность [Деятельность. Сознание. Личность]. М.: Политиздат.

Леонтьев Д.А. (2019). Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. 4 изд. М.: Смысл.

Лобок А. (1997). Антропология мифа. Екатеринбург: Банк культурной информации.

Лосев А.Ф. (1991). Диалектика мифа. Эд. Т.И. Ойзерман. Философия. Мифология. Культура. М.: Политиздат, С. 21-186. [на русском].

Майданов А.С. (2014). Логика мифологического мышления. Часть 1. Эволюция взглядов на логику мифов. Часть 1. Эволюция взглядов на логику мифа. Философия и культура, 3, 426-441. DOI: 10.7256/1999-2793.2014.3.10620. [на русском].

Майданов А.С. (2014). Логика мифологического мышления. Часть 2. Парадигмальность мифологического мышления. Часть 2. Парадигмальность мифологического мышления. Философия и культура, 4, 594-606. DOI: 10.7256/1999–2793.2014.4.12116. [на русском].

Мамардашвили М.К. (1997). Психологическая топология пути. СПб.: Русский Христианский гуманитарный институт. [на русском].

Манилов И.Ф. (2019). Мультимодальная суггестивная психотерапия: исходные положения и принципы работы. DOI: 10.31108/1.2019.1.21.11.

Мещерякова Е.И. (2011). Персональный миф в психологическом консультировании. Сибирский психологический журнал, 14-15, 91-95. [на русском].

Мещерякова Е.И. (2011). Персональный миф в психологическом консультировании. Барнаульский педагогический государственный университет, г. Барнаул. [на русском].

Налимов В.В. (2000). Разбрасываю мысли. В пути и на перепутье. [Рассеивание мыслей. По пути и на перекрестках] М.: Прогресс-Традиция. [на русском].

Некрасова Е.В. (2011). Персональный миф как способ самопонимания. Вестник НГУ. Серия: Психология, 5(2), 23-27. [на русском].

Олни Дж. (2017). Метафоры Я. Смысл автобиографии. Принстон. Нью-Джерси. Издательство Принстонского университета.

Потамиану А. (1985). Персональный миф. Пункты и контрапункты. Психоаналитическое исследование ребенка, 40(1), 285-296.