Теория больших дел: Теория больших и малых дел

Теория больших дел — ВОС

авторы:

Роман Федосеев, Илья Клишин

дата:

21 февраля

рубрика:

Epic Hero

Как последние десять лет менялось наше отношение к политике и что будет дальше

ИЛЬЯ КЛИШИН и РОМАН ФЕДОСЕЕВ — создатели блога
о политике Epic-Hero.ru, теперь существующего
в пространстве W → O → S.

Словосочетание «внесистемная политика» звучит с телеэкранов, и людям молодым кажется, что в нем нет ничего ненормального. Есть системные политики, которым дают митинговать и которых показывают по телевизору, а есть внесистемные, которые как бы под запретом. Достаточно вспомнить шквал восторгов по поводу недавнего будничного, в общем-то, появление Владимира Рыжкова и Бориса Немцова на федеральных каналах.

Система политического апартеида существовала не всегда.

В 1990-е годы стоп-листов не было, хотя уже тогда ведущие СМИ не любили красно-коричневых и не скрывали этого. Ради общей идеи демократии легкая авторитарность допускалась как и в политике (взять хотя бы с большой вероятностью сфальсифицированные президентские выборы 1996 года), так и в медиа (антиком-мунистическая газета «Не дай бог»).

На то и напоролись. Выстроенная без достаточных противовесов система (какой бы благой целью она ни руководствовалась) стала сначала неэффективной, потом жестокой, ложной в своей природе и абсурдной.

Путин произрастает из Ельцина

Путин — важно это осознавать — по прямой происходит от Ельцина. Закручивание гаек 2001–2003 годов (от разгрома НТВ до триумфа «Единой России» на выборах) следует из общественного договора 1996–1999 годов («нам нужен порядок, а не абстрактная свобода»). Будущие «болотные» демонстранты в большинстве своем застали создание системной политики в старшей школе и вузе — молчаливо, как статисты. Договор с властью заключали не они, а скорее их родители. 

Надо признать, что в середине нулевых немногие из тех, кто сегодня носит белую ленту, был против Путина.

Молодые люди встречались в новых кафе и барах, тусовались в модных клубах, ездили отдыхать и учиться за границу. Один из авторов этой статьи прекрасно помнит жаркую дискуссию в своей институтской группе накануне выборов в Мосгордуму 2005 года — большинство тогда решило голосовать за «Единую Россию».

Прокремлевские молодежные движения тоже не родились в вакууме — они отражали дух времени. Становление личности сегодняшнего среднестатистического противника режима проходила через отрицание 1990-х (непростые детские воспоминания), а иногда даже и через теоретическое отрицание концепций западной демократии. Блоги того времени полнились доморощенными философами, которые с легкостью могли объяснить, почему парламент симулякративен как институт, а единороссы — это прогрессоры из книг Стругацких. Писалось все это не под диктовку Якеменко.

Именно в этих условиях загнанная в резервацию внесистемная оппозиция казалась ненужной и неинтересной молодежи из поколения «Афиши». Обозначение, впрочем, условное. Городской журнал (как и газета «Коммерсантъ» десятью годами ранее) занялся созданием новых людей при помощи создания новой эстетики. Упрощенно эту логику можно описать так: давайте сначала научимся пить не водку на кухне, а кофе в кафе, а потом уже, может быть, поговорим о честных выборах и свободе слова.

Первым изданием движения «Наши» была организация «Идущие вместе», созданная в 2000 году. Именно в связи с ней впервые был применен термин «путенюгенд». В 2005-м году организация фактически прекратила свое существование

Ко второй половине нулевых у активной части поколения «Афиши» сформировалась и собственная политическая философия — теория малых дел. Один из ее адептов, создатель сайта lookatme.ru (изначально посвященного уличной моде) Василий Эсманов, в многочисленных интервью не уставал подчеркивать: после ухода Парфенова с НТВ политики больше нет, а на митинги ходить нет смысла. Суть теории — в ее названии: большой политики в стране нет, а то, что ею притворяется, неприятно и картонно, поэтому не стоит ждать.

Нужно начать жить как Европе уже сейчас. Если не в политическом, то хотя бы в потребительском и бытовом смыслах.

Носить модную одежду, ходить на интересные лекции, добиваться появления велосипедных дорожек. И чем больше будет таких лучей света в нашем темном царстве, тем лучше будет становиться всем — постепенно.

От стабильности к стагнации

При этом именно в этой среде в 2007–2009 годах возникло ядро людей, осознававших, что путинская система переходит от стабильности к стагнации. Социальные лифты уехали, а правоохранительные органы, суды, государственное телевидение замыкаются в себе и становятся черными ящиками с неочевидной логикой поведения. Для тех, кто уже вступил во взрослую жизнь, это означало выстраивание собственной параллельной реальности, в которой почти всегда можно обходиться без государства.

«Холодный мир» нарушался самим государством. Несмотря на заявленную либерализацию, малочисленные несогласованные митинги жестко разгонялись. Политические активисты получали большие сроки по подложным обвинениям, а ханжество и самодовольство чиновников вызывали все больше стыда и раздражения.

Трудно установить точную дату появления моды на политику — по меньшей мере в федеральной прессе о ней заговорили осенью 2010 года, после борьбы за Химкинский лес и митинга-концерта Юрия Шевчука. Вчерашние «хипстеры и блогеры» постепенно стали ходить на Триумфальную площадь и делиться ссылками на эпизоды вопиющего произвола.

Через социальные сети была выстроена полноценная система информирования, дублирующая и часто и заменяющая профессиональные СМИ.

Оказавшись в 2010–2011 годах поневоле по одну сторону баррикад с теми, кто в течение восьми-десяти лет был внесистемной оппозицией, внось прибывшие испытали мощный эстетический диссонанс. Желание борьбы за эффективность государственного сервиса упиралось в неприязнь к ни на что не способным вечным несогласным. Именно поэтому массовые протесты стали возможны не сразу, хотя их потенциальная аудитория созрела еще за год-полтора до декабрьских выборов 2011 года.

Что делать?

Детали ландшафта, сложившиеся к началу 2010-х, определили и формы вовлечения людей в общественную жизнь. Декоративная природа партий сделала бессмысленным классическую схему, при которой обыватель делегирует профессиональному политику право отстаивать его интересы. Протест стал по-настоящему личным и индивидуальным. Подавляющая часть людей, выходящая на улицы Москвы с требованием честных выборов, не относится к каким-либо организациям и движениям — они представляют сами себя. При этом уже пришло понимание, что минимальный вклад в изменение ситуации — пресловутые лайк и ретвит — может вызвать лишь презрительную иронию; никто не изменит ситуацию за тебя, даже если ты максимально распространил информацию.

Теперь недостаточно просто прийти на выборы и проголосовать.

Самые активные и сознательные регистрируются наблюдателями, стараясь не допустить фальсификаций. Во многом благодаря этому произошедшее на декабрьских выборах стало последней каплей; одно дело, когда о нарушениях заявляют набившие оскомину функционеры одной из системных партий, другое — когда об этом в красках рассказывает коллега по офису. Дальше — больше: одной из тенденций мартовских выборов стало участие в них независимых кандидатов в муниципальные депутаты. Молодые талантливые ребята, многие из которых уже начали успешные карьеры, например, в бизнесе, ввязываются в борьбу за эту должность, которая несет больше хлопот, чем выгод. Люди используют любую открытую возможность, чтобы повлиять на закостеневшую систему.

Наконец, получила развитие тема краудфандинга, о которой говорят уже несколько лет. Есть шанс, что разовые удачные примеры вроде «РосПила» и «Кошелька Романовой» станут регулярной практикой. Причем выгода здесь не только в возможности оперативно находить финансирование, но и в формировании ответственного менталитета. Люди, требующие отчета за свои деньги, так же будут требовать отчета за свой голос от выборного чиновника, а не воспринимать его как представителя параллельной реальности, как это было почти всегда в России.

Зачем ты тут

Краудфандинг — схема добровольного сотрудничества людей в работе над неким общим проектом, предполагающая финансовую и любую другую помощь.

Безысходная максима «ничего нельзя изменить» доказала свою несостоятельность — и реакцией властей на волну протеста, и настойчивостью тех, кто выходил в мороз на митинги, которые вроде бы по всем показателям должны были уже надоесть. Люди поверили в то, что именно от них в этот момент зависит будущее общества. Однако гражданская направленность массовых выступлений, в основе которых лежат максимально простые и понятные требования, в какой-то момент может сыграть злую шутку.

От тех, кто жестко и громогласно требует изменений, обязательно потребуют четко и подробно обозначить свои взгляды и планы — иначе говоря, программу.

Обывателю на площади, протестующему против лицемерия системы, придется сформировать свои собственные идеологические — социальные и экономические — взгляды и присоединиться к определенной политической силе.

Нельзя сменить власть, полностью делегировать ей рычаги управления, а потом снова удивляться, что новые воруют так же, как старые.

Люди, активно требующие перемен, вынуждены будут хотя бы на начальном уровне разбираться в различных политических платформах, чтобы понимать, что, помимо честных выборов, им нужно — увеличение социальных выплат или снижение налогов, например.

Год-два назад была популярна идея о том, что политика должна быть модной, легкой и интересной, иначе молодого человека она не заинтересует. На определенном этапе такой подход сыграл определенную роль, однако уже сейчас очевидно — политика никогда не станет исключительно беззаботной и увлекательной.

Таким образом, красивая форма не стала (да и не могла стать) самоцелью российской политики. Но в то же время не стоит противопоставлять ей «революционное» содержание. Можно прийти на митинг по призыву остроумной команды копирайтеров и дизайнеров и послушать, ожидая начала, плей-лист от Юрия Сапрыкина, но важно при этом не забыть, зачем ты тут. 

Теория малых дел

• Российская жизнь удивляет контрастом: авторитарный откат и распад политических институтов сочетается с «модернизацией повседневности».
• В стране появляются новые современные формы жизни, новые рыночные ниши и услуги.
• Постепенно формируется гражданское общество, люди объединяются вокруг политических и социальных инициатив.
• Для того, чтобы ростки нового превратились в общественные институты, нужно время.
• Государство, лежащее над всем этим, как бетонная плита, тоже подвержено давлению низовой модернизации.

Сергей Медведев: Сегодня я хочу поговорить об одном из видов шизофрении русской жизни, когда сидишь с чашкой латте в каком-нибудь модном кафе, вокруг все такие модные, кругом идет городская жизнь (как похорошела Москва при Сергее Собянине!), а за окном в это же время проезжает машина Росгвардии, готовясь разгонять очередной митинг оппозиции. И встает вопрос – как сочетается вся эта поверхностная или низовая модернизация российской жизни с очень глубинными архаическими механизмами русского государства?

У нас в гостях Мария Волькенштейн, генеральный директор исследовательской компании Validata, и Александр Рубцов, руководитель Центра анализа идеологических процессов Института философии РАН.

Видеоверсия программы

У вас не возникает ощущение шизофренического состояния? Читаешь, что происходит по части ужесточения режима, а с другой стороны, абсолютно расслабленная жизнь европейского мегаполиса, где есть продвинутые цифровые сервисы, где все занимаются финансовым планированием. Как можно сочетать в голове две эти вещи?

Я замечаю восприятие прогресса, которое легко, как нож в масло, входит в повседневную жизнь людей

Мария Волькенштейн: Я особо не замечаю европейской расслабленности, а замечаю восприятие прогресса, которое легко, как нож в масло, входит в повседневную жизнь людей. Это касается и всех цифровых технологий, и отношения к работе, и к семье, и ко всему остальному. Все это меняется постепенно и довольно легко.

Но есть сфера, к которой люди относятся нерациональным образом, – это государство. Вот, сколько я работаю (а это уже больше 25 лет), есть ощущение, что ты разговариваешь с людьми, и у них рациональное отношение к делу, они как-то правильно и легко воспринимают окружающую их действительность. Но когда речь заходит о государстве, с ними что-то происходит. У них возникает то, что в психологии называется «задержка» и такой блок перед глазами. Они начинают говорить абсолютно не логическим образом и, главное, с совершенно разных позиций. Одна позиция состоит в том, чтобы говорить, что «все ужасно, власть чудовищна, они относятся к нам, как к быдлу», и так далее. С другой стороны, говорят об этом государстве так, как будто оно идеальное. Это странное явление. Оно очень странным образом выросло из советской идеологии и приспособленности к ней. Мы очень хорошо приспосабливаемся, знаем, как обойти любое препятствие на пути.

Сергей Медведев: Здесь есть очень важная вещь, которую в свою время отмечал Юрий Левада, – это невероятное приспособление и двоемыслие. Это наследие советского или вообще традиционного русского образа жизни, когда есть гигантский Левиафан, и человек молится на государство, но при этом обустраивает свои личные дела.

Александр Рубцов: Вопрос о том, может ли низовая модернизация на уровне повседневных практик каким-то образом влиять на формирование больших модернизированных институтов власти, может ли привести к трансформации институтов государства. Общество внизу трансформируется, а вот государство в своей политической ипостаси остается авторитарным. Мы все время говорим о том, что это не приводит к трансформации государства, к демократии, к подлинному либерализму. Но если бы не было этой низовой модернизации, где мы были бы сейчас? Это некоторый стопор, который не дает обществу, в том числе и власти, откатываться назад. Если бы не эта низовая модернизация, то при нынешних аппетитах авторитаризма мы жили бы совершенно в другом обществе. Вперед, может быть, не очень продвинулись, но и назад вряд ли можем… И он каким-то образом сдвигается вперед. Если мы посмотрим из космоса, то увидим, что тенденция-то есть, откаты существуют, но они все время каким-то образом блокируются на разных уровнях. В истории существует макротенденция.

Сергей Медведев: Мария, в своей статье вы пишете, что сдвиги, которые происходят в демографии, в семье, в отношении к детям, к образованию, к молодежи, к финансам, — кумулятивны. Они создают некую сеть возможного? Или это совершенно особая капсулированная сфера – российская история катится своим путем?

Мария Волькенштейн: Это тонкая и мягкая вещь. Очень важная история состоит в том, что люди научились организовываться в группы, благодаря интернету, соцсетям. Это новое явление.

Сергей Медведев: Это один из классических признаков модернизации – переход от общины к обществу, когда у человека, как у атома, появляется многовалентность, и он начинает существовать в разных социальных стратах.

Мария Волькенштейн: Само по себе объединение в группы, конечно, способствует возникновению гражданского общества. Это есть, но это вещь мягкая, и ей нужно время, чтобы до чего-то дойти.

Сергей Медведев: У меня перед глазами стоит пример Китая. Сколько мы читали исследований! Вот прорастает в китайской деревне низовая демократия, вот они там всех избирают… И что? Китай сейчас со всеми своими айфонами, сетями, со своим собственным суверенным интернетом полным строевым шагом идет в авторитаризм, сохраняя все свои традиционные системы при всей этой поверхностной низовой модернизации. Не будет ли то же самое в России?

Мария Волькенштейн: Дерево поливают водичкой, и оно вырастает. А если по нему вмазать как следует, то оно не вырастет. В этом проблема.

Мария Волькенштейн

Александр Рубцов: С китайцами мы очень плотно взаимодействуем по поводу модернизации. Там очень много эконометрии, заимствованных европейских и западных методик. Это доклады с огромной цифирью, в том числе, про нас. У них все четко рассчитано, они замечательно с этим работают, не озадачиваются никакой лишней идеологией. Но там очень хорошо виден, например, низовой либерализм на уровне того, как устроено предпринимательство. Нам до этого 100 лет плыть на спине. Когда я им рассказываю, как устроено у нас техническое регулирование, у них узкие глаза становятся круглыми! Они не верят, хохочут! Там можно за неделю несколько раз открыть предприятие, которое у нас вы будете проталкивать месяцами.

Сергей Медведев: Несмотря на идеологию, на партийный диктат, контроль и полицейское наблюдение, они на чисто институциональном уровне гораздо более модернизованы?

Александр Рубцов: Да. Низовая модернизация, по крайней мере, в этом, и тут они очень сильно нас опережают. В нашей истории очень много метаний, причем мы превращаемся в собственную противоположность с точки зрения отношения к государству, атомизации или, наоборот, коллективизма, отношения к идеологии. Нам все время кажется, что есть какие-то архетипы, а на самом деле здесь происходят исторические перевертыши. Например, дореволюционный общинный коллективизм был использован в советской модели, но доведен до полного предела, до такого состояния, что фраза «Я не хочу быть членом никакого коллектива» – это советское высказывание. Понятно, что коллектив, с одной стороны, — это большое и теплое тело, к которому слабому человеку хочется прислониться. Но когда этот коллектив лезет к тебе в душу, в карман, в мозг, под одеяло, и все это чревато потерей свободы, а то и жизни…

Сергей Медведев: Наступает реакция, которую мы видим сейчас.

Александр Рубцов: Да. И возникает эта советская атомизация, коллективизм отторгается. То же самое происходит и с идеологией. Идеологизм российского общества в советской модели был доведен до такого предела, что та же самая фраза «При слове «идеология» у меня рука сама тянется известно куда» – это тоже советское высказывание. Идеологическая идиосинкразия – это тоже порождение этой гипертрофии.

И то же самое с государством. Вот этот сросток партии и государства устроен особым образом. Он гипертрофирует государство, но при этом уничтожает его как самодеятельный институт. Институты государства превращаются в управляемые протезы, которые сами ничего не могут. И когда уходит партия, нам кажется, что сейчас будет эмансипация государства от партии, но мы обнаруживаем, что рыцарь ушел и стоит пустой доспех. Государство разрушается, мы быстро проскакиваем в 90-е, и тут же оказывается, что мы опять тоскуем по идейности, по идеологии. Нам опять хочется локтя и плеча против врага, мы хотим какого-то сплочения (мы – это известная часть публики).

Сергей Медведев: Россия возвращается на круги своя.

Александр Рубцов: И вот эти метания общества превращаются в противоположность. В прошлом году исследования Миши Дмитриева показали, что все опять разворачивается, локус контроля меняется с внешнего на внутренний. Люди не верят государству, они делают большую ставку на собственные силы и возможности.

Исследования показывают катастрофический рост в сознании проблемы справедливости. Такое трепетное отношение к справедливости и к социальной несправедливости именно в наше время раскачивается в гораздо большей степени, чем раньше. Все переживали эту несправедливость, но как-то спокойней к ней относились до самого последнего времени. Именно в прошлом году вдруг начались более острые процессы, просто каскадные изменения. Это, мне кажется, связано как раз с тем, что власть, когда что-то делает, казалось бы, делает это своей монаршей волей, а на самом деле она тоже вольно или невольно реагирует на изменение настроений (правда, с опозданием).

Исследования показывают катастрофический рост в сознании проблемы справедливости

Почему до сих пор власти удавалось более-менее спокойно обходить эту вопиющую проблему? Потому что социальное неравенство в 15 раз больше, чем где-то в мире. Есть такое впечатление, что у человека существует какая-то емкость для справедливости, и она должна быть заполнена, а какая это справедливость – не важно. Вот есть победа над глобальной несправедливостью: скажем, страну обидели, оскорбили, и мы эту справедливость сейчас восстанавливаем – встаем с колен, американцы нас боятся и так далее.

Сергей Медведев: И неважно, что у соседа отняли бизнес, а человека пытают в полиции. Главное, что мы ответили за Косово.

Александр Рубцов: Да! Этой справедливостью мы отодвинули вот эту несправедливость куда-то на задний план. Но по тем же исследованиям мы видим, что уже меняется отношение к внешней политике, которая вытесняет внутренние проблемы: людям уже совсем не до этого.

Мария Волькенштейн: Мне кажется, что внешняя политика чрезвычайно важна. И там речь вообще не про справедливость, а про то, что человек, особенно когда он чувствует себя несколько униженным, передает государству свое чувство собственного достоинства, хочет это черпать от него. И в этом смысле это работает.

А про справедливость — скорее наоборот. Я бы сказала, что на моих глазах отношение к богатым улучшается, а не ухудшается. Мы начинали с того, что люди должны быть примерно одинаковыми, и когда кто-то вылезает и начинает много зарабатывать, это нехорошо, надо дать ему по шапке. Но сейчас это не так: люди готовы нормально воспринимать предпринимателей.

Сергей Медведев: Водители вроде стали вежливее друг к другу. К чужому богатству стали относиться более лояльно. Но куда приведут эти ростки, если сверху над всем этим лежит бетонная плита?

Мария Волькенштейн: Но это же зависит от того, как именно надо приспосабливаться к этой жизни. Человек в этом смысле, особенно российский и в наших условиях, знает, что ему надо жить получше материально, посвободнее, посемейнее. И если он чувствует, что политическая сфера для него закрыта, он туда не полезет. Полезут всегда очень маленькие группы населения, которые есть и, наверное, будут как-то развиваться. Этим росткам нужно время для того, чтобы они превратились в институты.

На моих глазах такие элементы общественной деятельности начинались, как это ни удивительно, в школах. В 2000-х годах у нас было исследование по поводу того, откуда берутся НКО. Очень многие НКО выросли из всяких родительских комитетов, поскольку дети — это очень близкая и важная для людей сфера. Они начинали объединяться для защиты своих детей, и оттуда начали расти такие ростки. Просто надо время, чтобы это стало институтами.

Сергей Медведев: А какие еще есть зоны модернизации?

Мария Волькенштейн: Школа и отношение к детям – это очень важная история. Отношение к работе. В советское время идея состояла в том, что ты должен найти идеальное место, работать в нем и никуда не ездить, может, только в Москву. Сейчас все не так. Даже если ты живешь в каком-то регионе, у тебя возникает уйма разных возможностей для того, чтобы менять работу, и ты начинаешь воспринимать работу как еще один шажок и не иметь планирования навеки. Это довольно важная модернизация. Она дает человеку гибкость, представление о разнообразии, другое отношение к самообразованию, к тому, каким навыкам ему надо учиться. Это важный росток для того, чтобы общество менялось.

Сергей Медведев: Это может во что-то вылиться?

Мария Волькенштейн: Это выливается в другой тип социального общения. Это важнейшая история — то, как люди начинают общаться, у них исчезают границы. Они общаются в соцсетях, а это все цифровое, в телефоне и прямо перед тобой. Ты общаешься со всем миром. Ты потихонечку, играя в игры, научаешься английскому языку, который является международным. Ты смотришь сериалы. Страна отгораживается от мира и говорит: «Мы в кольце врагов», — а одновременно снизу происходит гораздо большее расширение человеческой жизни. Я уж не говорю про туризм…

Александр Рубцов

Александр Рубцов: Здесь иногда гораздо интереснее то, что происходит на месте без всякого туризма. Мы полтора года назад делали доклад силами Вольного исторического общества и Комитета гражданских инициатив. Там есть интереснейшие социологические явления: возникает вторая история. Люди дистанцируются от идеологического историзма, который навязывает власть через телевизор и так далее, но растет интерес к локальной истории – семья, мое место, окружение, поселок, город, регион. Они особенно не конфликтуют с официозной историей. Я считаю, что это можно назвать низовой модернизацией, потому что это движение в сторону приватности, дистанцирование от централизованного государства.

Сергей Медведев: Движение в сторону от государства… Мы выходим на очень важную тему: модернизация сейчас случается в тех сферах, из которых уходит государство. Это сфера приватности, локальности, местных инициатив. Фактически получается, что там, где государство ослабило свое присутствие, и пробиваются эти росточки.

Александр Рубцов: Что касается исторического сознания, оно вовсе не ослабило: наоборот, вся идеология зациклена на историю, и продавливается этот официозный исторический нарратив.

Но меня здесь интересует другое. Когда мы говорим «государство», для нас это уже априори что-то противное модернизации. Более того, мы считаем, что это монолитная плита, которая лежит, и ни туда, ни сюда. У меня впечатление, что это не совсем так: эта монолитная плита дает трещины. Ее все время кто-то подпирает, куда-то толкает. Власть иногда сама вынуждена что-то с ней делать, ведь так называемая «медведевская модернизация» тоже возникает не просто так. Мы говорим: ну, все это закончилось скрепами, традициями и так далее… Но, извините, у нас снова сменился галс. Мы опять вернулись к той же самой модернизации. Просто чтобы не повторять слова, у нас возник эвфемизм – «цифровизация», «искусственный интеллект», «прорывы»… Это та же самая модернизация, просто она вернулась в новом обличье.

А эта плита тоже вынуждена реагировать. Если она не будет реагировать на эти низовые движения, то я не знаю, что с ней произойдет. Ничего хорошего точно не будет. В принципе, люди это чувствуют, но, правда, с некоторым опозданием.

Сергей Медведев: Может быть, вся эта собянизация, новая урбанизация, все эти гражданские инициативы – своего рода громоотвод, они отводят возможность дальнейшей политической реформы? И в дальнейшем будет продолжать существовать вот это путинское государство, будет 2024 год, изменение Конституции, война с внешним миром, а люди будут заниматься своими повседневными делами, и будут параллельно существовать две России.

Мария Волькенштейн: Есть две позиции. Одна говорит, что чем хуже, тем лучше, тем быстрее произойдут изменения. А другая говорит: нет, чем лучше, тем лучше. Мне кажется, чем больше людей имеют возможность жить относительно свободно, удовлетворяя свои интеллектуальные, душевные и какие угодно потребности, тем это лучше для общества. А если они все больше озлобляются – это еще большой вопрос, станет ли от этого кому-нибудь лучше, и что может произойти от этих изменений.

Сергей Медведев: Не стоит обольщаться, что все эти новые формы низовой жизни каким-то образом изменят политические институты.

В России есть очень устойчивое представление о том, что изменения происходят сверху

Мария Волькенштейн: Сами по себе, конечно, они не могут их изменить. В России есть очень устойчивое представление о том, что изменения происходят сверху. И если вглядеться, то это не только народ, который ждет хорошего царя: и в нашем кругу это так. И как это может меняться? Происходящие изменения очень важны, но чтобы они перешли в политическую сферу, им нужно очень много времени. Это такие зеленые росточки. Но росточек умеет и пролезать сквозь трещинки.

Александр Рубцов: И может расколоть эту плиту.

Сергей Медведев: Насколько возможен сценарий Франко? Испания была под этой плитой Франко несколько десятилетий, в течение которых вчетверо вырос ВВП на душу населения, сформировалось достаточно зрелое гражданское общество. И при снесении политического режима буквально за несколько лет Испания просто выстрелила в сферу демократии и либерализма. Такой сценарий возможен? Все это вызревает, вызревает, и как только уйдет отмирающая верхушка…

Александр Рубцов: Есть большие процессы: что-то происходит с сознанием людей, что-то происходит с этим государством наверху. Как монолит, он сверху модернизирует, хочет или не хочет, но делает это под давлением снизу. Но есть другой тип процессов, который гораздо ближе к нашей ситуации, – это бифуркационная логика. Это черный ящик, в котором малый сигнал на входе дает непредсказуемо сильные эффекты на выходе, и неизвестно, что там происходит внутри. Может быть все, что угодно.

Когда мы говорим о том, что у нас недооценивают низовой подпор модернизации снизу, который не дает отката, — это примерно так же, как критикуют системных либералов, говорят: «Ну, вы же ничего не сделали, вы же не привели к демократии! Больше того, вы сделали многое для укрепления этого авторитаризма!» Но никто не спрашивает себя: а где бы мы сейчас были, если бы их не было?

Почему все это происходит таким странным образом? Это как раз вопрос бифуркационной логики, а она предполагает немножко другую ответственность и другую мораль. У нас очень модно рассуждать о том, что этот авторитаризм был порожден ельцинизмом, 1993 годом, 1996-м, потом 2000-м… И главное, что здесь не надо никакой смелости – валить все на не всегда трезвого Бориса Николаевича. Гораздо сложнее остановиться на авторитаризме Ельцина и анализировать все эти бифуркационные развилки: что получилось потом, как формировался уже нынешний авторитаризм, этот персоналистский режим. Тут нужна другая ответственность.

Сергей Медведев: А нынешний персоналистский режим реформируем, или только его снесение даст дорогу этому молодому и зеленому?

Александр Рубцов: Здесь может произойти все, что угодно. Может быть очень много разных сценариев, и все их надо держать в поле зрения. Эти метания от традиционализма к идеологии модернизации тоже происходят не просто так. Это тот же самый режим. И сейчас они кинулись на регулятивную гильотину. Это то, что было в начале 2000-х – стратегия дерегулирования, реформы технического регулирования, административная реформа. И теперь они опять возвращаются к этому, причем даже с еще более резкими заявлениями. Эти колебания не случайны и не бесполезны.

Сергей Медведев: Я хочу поговорить о том, что в вашем исследовании Лев Гудков называет амальгамным человеком, амальгамным сознанием. Один и тот же человек может вести вполне модернизационную стратегию в отношении финансов своей семьи, кредитных карт, иметь возможность пользоваться различными финансовыми инструментами, может быть, даже купить и продать биткоин, но он выключает свое сознание и логику, когда речь заходит о государстве, о 9 мая, о памяти, об истории: «у нас была великая эпоха»… Это нечто типично российское?

Мария Волькенштейн: Здесь есть российская специфика, связанная с историей. Странная советская идеология, особенно времен застоя, сейчас имеет хвост. Она как бы была идеологией, и в то же время ее уже не было, от нее уже отстраивались. Двоемыслие росло бурным цветом.

Сергей Медведев: Сознание человека многослойно.

Мария Волькенштейн: Оно всегда многослойно, человек всегда спокойно противоречит сам себе. Он устроен вполне противоречивым образом. Но вот иметь такой специальный закрытый блок, который гораздо меньше подвержен давлению, как отношение к государству… Это поражает воображение, потому что представление о том, что государство должно брать на себя все социальные, правоохранительные, правовые, этические и так далее функции равно неверию в то, что оно может это сделать! Это неким странным способом уживается в одном сознании.

Александр Рубцов: Это классический постмодерн. Это вполне нормальное состояние для такого постсовременного сознания. Скорее было бы странно, если бы было иначе.

Сергей Медведев: И современные медийные технологии позволяют это делать, то есть, с одной стороны, мы ими пользуемся как абсолютно модернизованные люди, а с другой стороны, они транслируют совершенно архаичные вещи: силовой блок, все эти традиционные модели русской истории…

Александр Рубцов: Это тоже уже начинает уходить. Здесь тоже срабатывают перевертыши.

Сергей Медведев: Во Франции на протяжении многих десятилетий, практически столетий, литераторы собирались в кафе «Прокоп» напротив «Комеди Франсез» и обсуждали политические процессы в обществе. Прошло какое-то количество времени, и случилась Великая Французская революция. Сработала низовая модернизация.

Размышление о затратах на «Большую сделку»

(Это мнение представляет мнение автора. Оно не обязательно отражает точку зрения журнала D-Lib Magazine , его издателя, Корпорации национальных исследовательских инициатив или ее спонсора.)

Помните, как Алиса упала в кроличью нору? Ее мир перевернулся: она уменьшилась в размерах, а затем сильно выросла; она получила совет от гусеницы; она столкнулась с безумным шляпником и приняла участие в безумном чаепитии. Наконец, незадолго до того, как она проснулась, она оказалась перед судом, где все было поставлено на карту, и наконец высказала свое мнение.

В эти дни я чувствую себя немного Алисой. Но вместо того, чтобы попасть в кроличью нору, мы, библиотекари, наткнулись на Большую сделку, и мы обязаны заявить о себе до того, как наш мир , характеризующийся служением ученым, исследователям и другим пользователям библиотек, перевернется с ног на голову.

Так в чем же дело?

Проще говоря, «Большая сделка» — это онлайн-агрегация журналов, которые издатели предлагают по единой цене, подходящей для всех. В рамках Большой сделки библиотеки соглашаются покупать электронный доступ ко всем журналам коммерческих издателей по цене, основанной на текущих платежах этому издателю, плюс некоторая надбавка. По условиям контракта ежегодный рост цен ограничен в течение нескольких лет.

The Big Deal обычно позволяет библиотеке отменить подписку на бумажные издания с некоторой экономией или приобрести дополнительные бумажные экземпляры по сниженным ценам. Но отныне контент «сгруппирован», так что подписку на отдельные журналы больше нельзя отменить в их электронном формате. (Примерами таких лицензионных соглашений являются программа Academic Press IDEAL® и полный пакет ScienceDirect®, предлагаемый Elsevier.0009

Директорам академических библиотек не следует подписывать «Большую сделку» или какие-либо комплексные лицензионные соглашения с коммерческими издателями.

Вы правильно прочитали. Не покупайтесь на большую сделку. Библиотеки Университета Висконсина и десятки других исследовательских библиотек также держатся, убежденные, что «Большая сделка» служит только крупным издателям. Многие другие библиотеки университетов и колледжей также изучают свои варианты, признавая, как и все мы, что усилия по созданию полностью электронной коллекции не могут быть предприняты с риском: (1) ослабить эту коллекцию журналами, которые мы ни нужды, ни желания, и (2) увеличение нашей зависимости от издателей, которые уже продемонстрировали свою решимость монополизировать информационный рынок.

Альтернатив большой сделке предостаточно. Мы можем продолжать подписку на печатные издания, которые могут себе позволить наши учреждения. Мы можем лицензировать электронный доступ только к тем изданиям, которые больше всего нужны нашим пользователям — большинство исследовательских библиотек подписываются менее чем на половину изданий Elsevier в бумажном формате. Мы также могли бы обеспечить бесплатную доставку документов (быстрый межбиблиотечный абонемент от поставщиков коммерческой информации, когда это необходимо) любой статьи, необходимой нашим пользователям, в качестве альтернативы Большой сделке.

Моя библиотека лицензировала около 120 наименований Elsevier для электронного доступа и подписалась примерно на 600 печатных изданий. Поступая так, мы избежали главной опасности Большой сделки: она связывает самые сильные и самые слабые издательские названия, важные с второстепенными. После того, как вы согласились на «Большую сделку», библиотека не может продолжать получать те книги, в которых она больше всего нуждается, если она не продолжит подписку на полный пакет.

Опасная игра

Нет никаких сомнений в том, что Большая сделка предлагает желаемые краткосрочные преимущества, включая расширенный доступ к информации для лицензированных пользователей библиотеки. В долгосрочной перспективе эти контракты ослабят способность библиотекарей и потребителей влиять на системы научной коммуникации в будущем. Библиотекари потеряют возможность формировать содержание или качество журнальной литературы в процессе отбора. Те, кто последуют за нами, столкнутся с выбором «все или ничего»: платить столько, сколько хотят издатели, или отказаться от незаменимого ресурса. Крупнейшие издатели не только будут иметь большую рыночную власть, чтобы диктовать цены. У них также будет больше контроля над договорными условиями, в том числе возможность «устранить посредников» других участников экономической цепочки.

Нынешнее поколение директоров библиотек вовлечено в опасную «игру», в которой краткосрочные институциональные выгоды достигаются за счет долгосрочных затрат академического сообщества.

Теперь я обращаюсь к математику, отличному от Льюиса Кэрролла: Альберту В. Такеру, который создал «Дилемму заключенных» еще в 1950 году. (Название этой статьи является уважительной ссылкой на «Дилемму заключенных», которая является самый известный пример теории игр. ) ² Вкратце: значение теории игр в социальных науках было окончательно установлено в 1994 с присуждением Нобелевской премии Джону Харсаньи из Калифорнийского университета в Беркли, Джону Нэшу из Принстонского университета и Рейнхарду Зельтену из Боннского университета за их анализ некооперативных игр, из которых «Дилемма заключенных» является главным примером. ³ Теория игр давно привлекает внимание ученых. С тех пор он породил обширную литературу в печати, а теперь и в Интернете. Сценарий игры следующий:

Два преступника арестованы за совершение одного и того же преступления и задержаны полицией по отдельности. Каждому говорят, что, если он будет хранить молчание, его тем не менее привлекут к уголовной ответственности за менее серьезное преступление на основании имеющихся улик. Но если один даст показания против другого, предоставив неопровержимые доказательства вины другого, то предательский партнер выйдет на свободу, а другой заплатит полный штраф. Как правило, три возможных исхода игры математически выражаются так, что если оба будут хранить молчание, то будет небольшая выгода, а если оба предадут друг друга, то будет меньшее наказание. Однако самая большая отдача и штрафы происходят, когда один партнер молчит, а другой отказывается.

«Замечательный результат» «Дилеммы заключенных», по словам экономиста Роджера Маккейна [5], заключается в том, что «индивидуально рациональные действия приводят к ухудшению положения обоих людей с точки зрения их собственных корыстных целей». Игра является яркой иллюстрацией почти непреодолимого искушения преследовать личные цели в сделках, где на карту поставлены интересы общества. Структура игры такова, что, если только не изменить «правила» игры в пользу сотрудничества, давление, побуждающее к отступничеству, становится непреодолимым.

Социологи быстро осознали, что «Дилемма заключенных» имеет определенные параллели с реальными проблемами, с которыми сталкивается общество. Действительно, переговоры о контроле над вооружениями и ценообразование бизнес-конкурентами (если назвать только два примера) очень напоминали динамику «дилеммы заключенных». Модель выявила тот парадокс, что сотрудничество может быть иррациональным, в то же время отсутствие сотрудничества чревато весьма существенными рисками.

Теоретики игр смогли рассчитать эти риски, показав, что некоторые методы ведения игры в последовательных испытаниях более успешны, чем другие. Они обнаружили, например, что «око за око» (я буду сотрудничать с вами, если вы будете сотрудничать со мной) является сравнительно эффективной стратегией для игры в «дилемму заключенных».

Биологи использовали эту «повторяющуюся» версию «Дилеммы заключенных», в которой взаимодействия повторяются снова и снова, в качестве модели для понимания развития сотрудничества между животными. То есть животные, похоже, учатся «альтруизму» посредством повторяющихся обменов, в которых сотрудничество со временем приносит пользу. Похоже, что животные распознают и запоминают, когда выгоды от сотрудничества превышают затраты на участие.

Одним из самых сильных критических замечаний по поводу «Дилеммы заключенных» является то, что она явно слишком проста для представления сложных социальных и экономических отношений. Но, что интересно, сложности больших и тонких ситуаций также могут быть выражены математически и помещены в модель теории игр. ⁴

Игра в научное общение

Имеет ли отношение теория игр к кризису научной коммуникации? Сталкиваемся ли мы с «дилеммой библиотекарей»? Как и в случае с другими сложными социальными и экономическими проблемами, теория игр предлагает мощные идеи, но не дает нам решения. Так часто бывает с математиками. У них долгая история создания интересных вопросов, а затем оставления ответов на них будущим поколениям.

Первое, что можно заметить, это то, что, как и игроки в «Дилемме заключенных», библиотекари и издатели ведут себя «рационально». Конечно, для издателей имеет смысл объединять продукты для электронных продаж и доступа. Он обеспечивает более эффективный маркетинг, интегрирует соответствующий контент и дает возможность контролировать будущие производственные затраты.

Объединение продуктов — объединение содержимого журналов в единый электронный ресурс — полезная стратегия и для небольших некоммерческих издателей. Некоторые некоммерческие объединения, такие как BioOne, были созданы с конкретной целью предложить небольшим академическим журналам альтернативу переходу на цифровую форму без необходимости перехода на коммерческую основу.

The Big Deal заманчива для небольших библиотек, потому что она обеспечивает доступ к журналам, которого они всегда хотели, по относительно низкой начальной цене. Крупнейшим библиотекам это нравится, потому что они избавлены от боли дальнейшего сокращения подписки и возвращаются к славным дням «всестороннего коллекционирования». Те, кто купил Big Deal, говорят нам, что все довольны. Студенты довольны, преподаватели довольны, даже университетская администрация счастлива. Конечно, коммерческие издатели очень довольны таким расположением.

Однако анализ «дилеммы заключенных» показывает, что мы не играем в простую «выигрышную игру», как ее часто называют. Матрица возможных исходов является более сложной и более рискованной. Это похоже на таблицу «Дилемма заключенных», показанную выше. В интересах экономии места я ограничу свою критику Большой сделки тремя общими моментами, которые, по моему мнению, вытекают из анализа теории игр. Я назвал их «Повышенная лояльность», «Отказ от посредников» и «Изменение правил».

(1) Повышенная лояльность

Нет такой лояльности, как повышенная лояльность, и ничто так не повышает лояльность клиентов, как незаменимость . Годовой отчет Reed Elsevier за 1999 г. [9 и 10] упоминает как незаменимость, так и повышение лояльности клиентов в разделе, посвященном стратегическим инициативам. В том, как эти термины используются в Отчете, нет ничего зловещего. В конце концов, многие вещи могут повысить лояльность, включая хорошее обслуживание и взаимное доверие.

Однако, как мы уже отмечали, библиотеки, покупающие «Большую сделку», обязаны быть лояльными клиентами, поскольку они не могут отменить отдельные подписки. Все, что они могут сделать, это отменить подписку на бумажную копию и по условиям лицензии продолжать платить за электронный доступ к оригинальному журналу.

По необходимости подписчики Big Deal более лояльны, чем авторы, которые могут отправлять статьи в конкурирующий журнал, или редакторы, которые могут уйти и создать другой журнал. Даже если редакция взбунтуется и создаст недорогой конкурирующий журнал, библиотека должна продолжать подписываться на заброшенное издание. Это действительно произошло с журналом Теория и практика логического программирования . ⁵ Авторы и редакторы перешли с Elsevier на Cambridge University Press, но подписчики Big Deal должны будут оставаться верными старому журналу.

Чтобы найти пример полностью усиленной лояльности, нам не нужно искать дальше Nexis-Lexis. Мы, библиотекари, по опыту знаем, что Nexis-Lexis по своему усмотрению как добавляла, так и удаляла контент из своей базы данных. Поскольку библиотеки приобрели базу данных, а не ее части, выбор — как мы, библиотекари, используем этот термин — бессмысленная концепция. Наша позиция на переговорах ослабла прямо пропорционально незаменимости Nexis-Lexis.

Можем ли мы действительно отказаться от подписки на Nexis-Lexis на том основании, что содержание изменилось или потому что повышение цен в следующем году слишком велико? Я полагаю, что ответ заключается в том, что Nexis-Lexis настолько велик, так интенсивно используется, так популярен — одним словом, настолько незаменим , — что лояльность наших клиентов такая же, как моя преданность моей коммунальной компании во время визита в Висконсин. зима.

Главное отличие, конечно, в том, что академические контракты для Nexis-Lexis дешевы по сравнению с ценами на коммерческие журналы. На самом деле, коммерческие журналы в цифровом или печатном формате остаются неоправданно и излишне дорогими и станут еще дороже по условиям Большой сделки. ⁶ Исследования затрат неоднократно показывали, что эти журналы в среднем в три-четыре раза дороже, чем общественные журналы. Ежегодное повышение цен на семь процентов удвоит стоимость лицензий Big Deal в течение десятилетия.

Это не беспроигрышная ситуация. Как только наша лояльность была действительно повышена до такой степени, что «Большая сделка» становится незаменимой, результатом становится «ВЫИГРЫШ-ПРОИГРЫШ».

(2) Отказ от посредников

«Большая сделка» предоставит крупнейшим коммерческим издателям исключительную возможность контролировать условия информационного рынка. Например, если библиотекари решат смягчить рост затрат в связи с Большой сделкой, отказавшись от подписки на печатные издания, они обнаружат, что издатель может потребовать, чтобы библиотека имела дело с издателем напрямую, и разорвет свои деловые отношения с поставщиком периодических изданий для этих публикаций. . Продавцов сериалов будет без посредников .

Можно было бы возразить, что это просто эффективность новой экономики в действии. Однако он эффективен только в том случае, если издатель Big Deal оказывает услуги поставщика сериалов (и я уверяю тех, кто не является библиотекарем, читающим эту статью, что эти услуги значительны). Если, с другой стороны, эти процессы и услуги теперь должны быть поглощены библиотекой, то отказ от посредничества является переносом основных расходов на библиотеки. И это скрытое повышение цен для подписчиков Big Deal.

Вот еще один быстрый пример дезинтермедиации. Контракт о Большой сделке прямо запрещает библиотекам использовать электронный контент для доставки документов внешним клиентам. Например, Wisconsin TechSearch, ⁷ , служба доставки документов Технической библиотеки Вендта UW-Madison, не может использовать базу данных ScienceDirect для предоставления информации предприятиям. Неважно, что библиотека Вендта готова платить роялти за каждое использование статьи. Неважно, что многие из этих статей написаны нашими преподавателями. The Big Deal запрещает такое использование контента. В этом случае наши библиотеки будут дезинфицированы.

Передача информации гражданам, предприятиям и государственным учреждениям моего штата была миссией моего университета более ста лет. Это также особая миссия каждой университетской библиотеки, получившей земельный участок. Коммерческие издатели не могут и никогда не будут удовлетворительно выполнять эту услугу. Этот результат «Большой сделки» — еще один ВЫГОДНО-ПРОИГРЫШНЫЙ, который подрывает исследовательскую литературу как общественный ресурс экономического и социального прогресса.

(3) Изменение правил

Призыв людей поступать правильно имеет ограниченную эффективность в решении сложных проблем сотрудничества. Просто не очень хорошо умолять меня сесть на автобус, чтобы мы меньше пробок на дорогах.

Однако теория игр показывает, что изменение условий и стратегий игры может и действительно влияет на результаты. Если правила, награды и наказания будут изменены, поведение игроков резко изменится — вы можете на это рассчитывать. Нам нужно следовать аналогичной стратегии. В нашем контексте это означает, что мы должны поддерживать изменения в системе академических вознаграждений и инвестировать в новые появляющиеся системы научной коммуникации.

Изменения происходили медленно, но, что примечательно, лидеры, которые намерены изменить систему научного общения, теперь выступают в сообществе исследователей. Это было не так десять лет назад.

Приведу лишь один идеалистический пример под названием «Публичная научная библиотека» [8]. В число лидеров этой группы защиты входят Гарольд Вармус, бывший директор Национальных институтов здравоохранения, и Мэри Кейс, директор Управления научных коммуникаций Ассоциации исследовательских библиотек. Они распространяют «открытое письмо», в котором содержится не что иное, как: «создание публичной онлайн-библиотеки, которая предоставила бы полное содержание общедоступных записей исследований и научных дискуссий в области медицины и наук о жизни в свободно доступном, полностью доступная для поиска взаимосвязанная форма».

Ученые приглашаются выразить свою поддержку, «подписав» это открытое письмо онлайн. Можно, конечно, сказать, что они только мечтают. Эта цель не будет достигнута в ближайшее время. Но по состоянию на 9 марта 2001 года было более 9600 подписей, связанных с внушительным списком учреждений.

Стоя на твердой земле

Самое важное, что могут сделать библиотекари, чтобы изменить правила игры, — это инвестировать в новые смелые эксперименты в научной коммуникации; под какими экспериментами я подразумеваю партнеров Коалиции научных публикаций и академических ресурсов (SPARC), таких как MIT CogNet, BioOne, Columbia Earthscape, New Journal of Physics, Project Euclid и других.

Инвестируя в эти новые формы научной коммуникации, мы неуклонно строим издательскую инфраструктуру, чтобы будущим ученым никогда не приходилось публиковаться в дорогом коммерческом журнале, чтобы добиться академического успеха. Несмотря на то, что мы тратим небольшой процент наших бюджетов по сравнению с крупными сделками, эти инициативы глубоко подрывают коммерческую издательскую систему — и коммерческие издатели это знают.

Такие новые инициативы особенно важны в то время, когда есть обнадеживающие признаки того, что некоторые из самых дорогих коммерческих журналов умирают — не только маргинализируются из-за малого числа подписчиков, но и фактически прекращают издаваться. Некоторые из вас, возможно, заметили тихое празднование в библиотечном сообществе, когда распространились новости о возможной кончине журнала Gordon & Breach.0003 Ускорители частиц .

В то же время мы наблюдаем успех новых стартапов, таких как журнал Майкла Розенцвейга Evolutionary Ecology Research ⁸ ,
который является еще одним партнерским журналом SPARC. Перед нами совершенно новый некоммерческий академический журнал, который достиг точки безубыточности всего за три тома и теперь публикует качественные исследовательские статьи по двадцать пять центов за страницу (одна десятая удельная стоимость многих коммерческих изданий).

Наконец, мы должны продолжать полагаться на те экономические модели научного общения, где доверие оправдано на основе нашего опыта. Один из самых ценных уроков последнего десятилетия заключается в том, что партнерские отношения принесли нам пользу. Мы не должны отказываться от этих деловых отношений с издателями и поставщиками, которые привержены качественному обслуживанию и академическому предприятию. Возможно, это еще один парадокс. Мы не можем создать новые правила, если не будем поддерживать и развивать наши старые союзы. Как только мы это сделаем, у нас уже не будет шанса свалиться в кроличью нору; наконец-то мы будем на твердой земле.

Примечания

[Примечание 1] Я провел простой опрос, чтобы определить степень проникновения на рынок этих двух продуктов, во время недавнего выступления, в котором приняли участие многие библиотекари-исследователи. Из 27 ответов 66 % лицензировали программу Academic Press IDEAL, а 60 % — лицензировали ScienceDirect.

[Примечание 2] Я должен поблагодарить Джона Уайли, канцлера Университета Висконсин-Мэдисон, за то, что он познакомил меня с дилеммой заключенных и актуальностью математической теории игр для принятия решений в реальных ситуациях. Канцлер Уайли говорит о математике примерно так же, как о музыке. Для него они оба прекрасны.

[Примечание 3]
(Видеть
html>.)

[Примечание 4] Трагедия общин [3] — некооперативная игра, которая может лучше представить сложность социальных проблем, таких как заторы на дорогах, управление ресурсами и, возможно, научное общение.

[Примечание 5] Теория и практика логического программирования .

[Примечание 6] Несмотря на то, что «Большая сделка» действует в течение многих лет в нескольких крупных университетах, нет опубликованных исследований, в которых измерялась бы стоимость использования журналов, объединенных в этих лицензиях. Имеющиеся у нас данные об экономической эффективности основаны на стоимости единицы контента и стоимости использования печатных ресурсов.

[Примечание 7] Wisconsin TechSearch, .

[Примечание 8] Исследования в области эволюционной экологии ,
.

Ссылки

[1] Аксельрод, Роберт. Эволюция сотрудничества . Нью-Йорк: Основные книги, 1984.

.

[2] Бэр, Зигфрид. «Das groe Wrgen». Laborjournal , 4/1999.

[3] Хардин, Гаррет. «Трагедия общин». Science , 162, 1968: 1243-1248. Также доступно на .

[4] Мэй, Роберт М., Мартин Новак и Карл Зигмунд. «Арифметика взаимопомощи», Scientific American , июнь 1995 г.: стр. 76-81.

[5] Маккейн, Роджер А., «Несовершенная конкуренция и теория игр». Essential Principles of Economics: a Hypermedia Text , Второе исправленное издание, глава 13, 1998 г. .

[6] Паундстоун, Уильям. Дилемма заключенных . Нью-Йорк: Doubleday, 1992.

.

[7] Пауэрс, Ричард. Дилемма заключенного . Нью-Йорк: Книги Букового Дерева, 1988.

.

[8] Публичная научная библиотека (веб-сайт) .

[9] Годовой отчет Reed Elsevier за 1999 год. Отчет председателя и главного исполнительного директора «Видение и стратегия роста». .

[10] Годовой отчет Reed Elsevier за 1999 год. Business Review, «Научная: обзор и стратегические инициативы». .

(Эта статья основана на презентации на семинаре руководителей Ebsco 14 января 2001 г. в Вашингтоне, округ Колумбия)

Copyright 2001 Кеннет Фрейзер.

Теория большого дурака: что это такое?

Существует множество свидетельств того, что по отношению к инвесторам на самом деле существуют большие дураки.

Большинство людей знакомы с термином «рыночный пузырь». На самом деле, за последние два десятилетия инвесторы испытали первые два исторически значимых рыночных пузыря — пузырь на рынке недвижимости, возникший в 2000-х, и пузырь акций технологических компаний, возникший в конце 1990-х.

С технической точки зрения рыночный пузырь — это экономическое событие, при котором цены на определенные активы резко растут и превышают их фундаментальную стоимость. В целом пузыри рассматриваются как всплески иррациональности — самогенерирующиеся и самоподдерживающиеся волны оптимизма, которые взвинчивают цены на активы и приводят к нерациональному распределению инвестиций. ¹ Среди ученых-финансистов и практиков нет единого мнения относительно того, что является причиной формирования пузыря активов или что поддерживает завышенные цены на протяжении всего существования пузыря. Однако одна из часто обсуждаемых теорий, связанных с продолжением пузыря, — это «Теория большего дурака».

Теория большого дурака — это идея о том, что во время рыночного пузыря можно зарабатывать деньги, покупая переоцененные активы и продавая их с прибылью позже, потому что всегда можно найти того, кто готов заплатить более высокую цену. . Инвестор, который придерживается теории большого дурака, будет покупать потенциально переоцененные активы, не обращая внимания на их фундаментальную стоимость. Этот спекулятивный подход основан на вере в то, что вы можете делать деньги, играя в азартные игры на будущих ценах на активы, и что вы всегда сможете найти «большего дурака», который будет готов заплатить больше, чем вы. К сожалению, когда пузырь в конце концов лопается (что всегда и происходит), происходит крупная распродажа, которая вызывает быстрое падение стоимости активов. Во время распродажи вы можете потерять много денег, если у вас останется актив и вы не сможете найти покупателя.

В частности, в отношении фондового рынка теория большого дурака становится актуальной, когда цена акции поднимается настолько, что это обусловлено ожиданием того, что покупатели на акции всегда могут быть найдены, а не внутренней стоимостью (денежные потоки) компании. В соответствии с этим предположением любая цена (независимо от того, насколько она высока) может быть оправдана, поскольку предположительно существует другой покупатель, который готов заплатить еще более высокую цену.

Итак, как финансовый профессионал, должны ли вы когда-либо пытаться реализовать стратегию большего дурака? Как распознать клиента, который хочет сыграть в большую дурацкую игру? Что делать, если ваш клиент хочет купить акции по завышенной цене?

Стоит ли пытаться реализовать стратегию большего дурака?

Существует множество свидетельств того, что по отношению к инвесторам на самом деле существуют большие дураки. Однако это очень рискованная стратегия, которая не рекомендуется для долгосрочных инвесторов. Успешная реализация стратегии большего дурака требует больших затрат труда и времени. Нужно уделять чрезмерное внимание рынкам, потому что ценовые тренды могут развернуться за считанные минуты. У большинства клиентов (и финансовых специалистов) нет на это времени и ресурсов. Стратегия большего дурака обычно не является осуществимой или устойчивой для инвесторов, которые не имеют опыта в спекуляциях и рыночных тенденциях, как дневные трейдеры, работающие полный рабочий день.

Более того, хотя спекуляции, основанные на вере в теорию большого дурака, могут принести деньги, существует значительный риск того, что ваш клиент (клиенты) может оказаться еще большим дураком. Когда пузырь лопнет и музыка остановится, вы не хотите, чтобы ваш клиент остался стоять без стула.

Как узнать клиента, который хочет сыграть в большую дурацкую игру?

Большие дураки, как правило, нетерпеливые инвесторы, которых привлекают популярные или «горячие» акции. Они не заинтересованы в стабильных, стабильных доходах или стоимостных акциях. Когда рынки начинают дергаться, клиенты такого типа захотят перейти к следующей «горячей» акции.

Что делать, если ваш клиент хочет купить акции по завышенной цене?

Учеными и финансистами хорошо задокументировано, что доходность акций — это то, что мы называем «возвращением к среднему» (то есть цены акций колеблются, но в конечном итоге возвращаются к своей средней/средней цене). Когда цена «горячих» акций слишком сильно поднимается выше среднего значения, цена в конечном итоге снизится. В этих ситуациях может быть полезно напомнить вашему клиенту, что ни у кого нет хрустального шара, чтобы точно предсказать, когда лопнет рыночный пузырь или когда произойдет возврат к среднему значению конкретной акции. Дайте им понять, что стратегия «большего дурака» — это форма спекуляции, и что они не хотят держать сумку в руках, когда больше не осталось больших дураков, которым можно продать по более высокой цене.

Ключевые выводы

• Теория большого дурака — очень рискованная спекулятивная стратегия, не рекомендуемая для долгосрочных инвесторов.
• Хотя спекуляции, основанные на вере в теорию большего дурака, могут принести деньги, существует большой риск того, что большим дураком может оказаться ваш клиент.
• Остерегайтесь нетерпеливых клиентов, которые сосредоточены только на инвестировании в «горячие» акции. Постарайтесь обучить их основам рынка, таким как возврат к среднему, и важности долгосрочной ориентации.

¹ Абреу, Д. и Бруннермайер, М.К. (2003). «Пузыри и аварии». Эконометрика, 71 (1), стр. 173-204.

Взгляды и мнения, выраженные в настоящем документе, принадлежат автору, не связанному с Hartford Funds. Информация, содержащаяся в данном документе, не должна рассматриваться как совет по инвестированию или рекомендация какого-либо продукта или услуги, и на нее нельзя полагаться в качестве замены советам собственных профессиональных юристов, налоговых и финансовых специалистов инвестора.

Hartford Funds не несет ответственности и не подтверждает какую-либо информацию, мнения, утверждения или утверждения, выраженные в этих статьях, а также личность или учетные данные лиц, общающихся через сайт. Некоторые статьи могут содержать ссылки на информацию, созданную и поддерживаемую другими, неаффилированными организациями и отдельными лицами. Hartford Funds не контролирует, не может гарантировать и не несет ответственности за полноту, точность, своевременность или постоянную доступность или существование этой внешней информации или информации, представленной здесь. Этот материал предназначен для использования профессионалами в области финансов или в сочетании с рекомендациями профессионала в области финансов.

2742163

Об авторе

Д-р Вики Боган

Профессор и директор Института поведенческих и домашних финансов (IBHF) Корнельского университета

Миссия IBHF — исследования и обучение в области поведенческих финансов и финансы домохозяйств с целью лучшего понимания и моделирования финансового поведения.