Петрановская травма поколений: Травмы поколений | Православие и мир

Травмы поколений

13 мая17355996

Людмила Петрановская, психолог:

Как же она все-таки передается, травма?

Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. д., и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения, без политики и идеологии.  О них потом как-нибудь.

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя.  И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате.

Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть.  Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего.

Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.

В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий,  такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.

Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное – что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство?  «Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!» — это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых — кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток.

***

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей.

Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т . д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя.

Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.

И только одно плохо – он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся  одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком?

Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это вывшее его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы».

Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство «железной» женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление.   Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский – претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.

И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит,  заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить?

С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали.  Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…

Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном – трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом — алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину – а на кого, если все вокруг примерно такие? – или уйти в забытье.

С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли – и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых — болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное  разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она – обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они  не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это – власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате – обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно – что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами – и погиб? Или того хуже – известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул – вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была – работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.

Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает!

Естественно, соответствующий набор слоганов: «Все мужики – сволочи», «Все бабы – суки», «Хорошее дело браком не назовут». А что, жизнь подтверждала. Куда ни глянь…

Но случилось и хорошее. В конце 60-х  матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками.  Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все равно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую – до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была – семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее – отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили – прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая – автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас  любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.
Не у все все одинаково,  конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные.
Но в общем и целом.

Короче, с нас причитается.

***

Итак, третье поколение.

Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то – в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».

А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу – в музыкалку – в магазин, если через пустырь или гаражи – тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал – боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал.

Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после  развода». У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит.

Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.

А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.

Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители – типичные «дети войны», родители девочки – «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить – в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом – муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись – и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.

Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы – счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.

Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось – нельзя.

Это вечная проблема – ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел.

Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но – дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что – нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне – сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.

Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок – он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду  и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный…

Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник… Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать – а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей?

Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного – это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело!

А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить».

Тут уж хочешь — не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться – ревность! – и вот уже мы получаем новый круг – депривированого, недолюбленного  ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач!  Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это – отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ. И вечная тревога, привычная с детства – а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?

В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они – прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше.

Несколько дней назад мне звонила знакомая – из Канады! – с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей – у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила:) Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих  с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми – дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает – все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудлво преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.

Смотрите также цикл онлайн-лекций Людмилы Петрановской:
«Головоломка: как подружиться со своими эмоциями и научить этому ребенка»
Людмила Петрановская расскажет о том, как корректно проживать эмоции, справляясь со стрессом
без саморазрушения и искусственного «спокойствия», и создавать более гармоничные отношения с миром, сохраняя веру в свои силы.
«Что такое совесть?»
«У тебя совесть есть?» —  Этот упрек время от времени слышит в свой адрес любой ребенок, причем по самым разным поводам
«Матерная тема»
Лекция о тонких связующих нитях между дочерьми и матерями.

Оригинал

Травмы поколений. О нас и о наших родителях. | Блогер liza_alisa на сайте SPLETNIK.RU 5 октября 2017

Девы, на волне поста и комментариев об отношениях с матерью (см. ниже в блогах) я хочу предложить вам хоть не новую, но актуальную статью психолога Людмилы Петрановской «Травмы поколений». Лично мне она была полезна — получилось сложить недостающие пазлы в отношениях с родителями и с детьми. И с мужем.

Я скопирую сюда часть текста, иначе пост будет очень длинным и ниже дам ссылку на продолжение (прошу прощения за богомерзкий пикабу, кстати, комментарии там тоже поразили. Cколько анонимных слез и боли может выдержать интернет. ..)

Итак, статья:

«Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя. И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть. Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не на него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.

В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий, такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.

Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное – что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода рассказы про послевоенное детство? “Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!” — это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых — кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток.

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т . д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя. Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг от друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.

И только одно плохо – он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это выше его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство “железной” женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский – претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.

И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит, заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить?

С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Они оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали. Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…

Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном – трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом – алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину – а на кого, если все вокруг примерно такие? – или уйти в забытье.

С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли – и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых — болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она – обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это – власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате – обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно – что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами – и погиб? Или того хуже – известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул – вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была – работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.

Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает! ……..

продолжение по ссылке (текст громоздкий, ориентир в тексте — фото с первоклассниками за партой, над фото отсчитайте пятый абзац наверх): 

https://pikabu.ru/story/travmyi_pokoleniy_3018602

Травмы поколений

Мнения

Редакция «Частного корреспондента»

Почему «Часкор» позеленел?

Мы долго пытались написать это редакционное заявление. Нам хотелось уместить в него 12 лет работы, 45 тысяч статей (и даже чуть больше), несколько редакций и бесконечность труда и сил. А еще – постараться объяснить нашим читателям происходящие изменения.

Виталий Куренной

Традиционные ценности и диалектика критики в обществе сингулярности

Статья Николая Патрушева по поводу российских ценностей интересна сама по себе, но также вызвала яркий отклик Григория Юдина, который разоблачает парадигму «ценностей», трактуя ее, видимо, как нечто сугубо российско-самобытное, а само понятие «ценность» характеризует как «протухшее». Попробую выразить тут свое отношение к этой интересной реплике, а заодно и прокомментировать характер того высказывания, по поводу которого она появилась.

Иван Засурский

Пора начать публиковать все дипломы и диссертации!

Открытое письмо президента Ассоциации интернет-издателей, члена Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека Ивана Ивановича Засурского министру науки и высшего образования Российской Федерации Валерию Николаевичу Фалькову.

Сергей Васильев, facebook.com

Каких денег нам не хватает?

Нужны ли сейчас инвестиции в малый бизнес и что действительно требует вложений

За последние десятилетия наш рынок насытился множеством современных площадей для торговли, развлечений и сферы услуг. Если посмотреть наши цифры насыщенности торговых площадей для продуктового, одёжного, мебельного, строительного ритейла, то мы увидим, что давно уже обогнали ведущие страны мира. Причём среди наших городов по этому показателю лидирует совсем не Москва, как могло бы показаться, а Самара, Екатеринбург, Казань. Москва лишь на 3-4-ом месте.

Иван Засурский

Пост-Трамп, или Калифорния в эпоху ранней Ноосферы

Длинная и запутанная история одной поездки со слов путешественника

Сидя в моём кабинете на журфаке, Лоуренс Лессиг долго и с интересом слушал рассказ про попытки реформы авторского права — от красивой попытки Дмитрия Медведева зайти через G20, погубленной кризисом Еврозоны из-за Греции, до уже не такой красивой второй попытки Медведева зайти через G7 (даже говорить отказались). Теперь, убеждал я его, мы точно сможем — через БРИКС — главное сделать правильные предложения! Лоуренс, как ни странно, согласился. «Приезжай на Grand Re-Opening of Public Domain, — сказал он, — там все будут, вот и обсудим».

Николай Подосокорский

Виртуальная дружба

Тенденции коммуникации в Facebook

Дружба в фейсбуке – вещь относительная. Вчера человек тебе писал, что восторгается тобой и твоей «сетевой деятельностью» (не спрашивайте меня, что это такое), а сегодня пишет, что ты ватник, мерзавец, «расчехлился» и вообще «с тобой все ясно» (стоит тебе написать то, что ты реально думаешь про Крым, Украину, США или Запад).

Марат Гельман

Пособие по материализму

«О чем я думаю? Пытаюсь взрастить в себе материалиста. Но не получается»

Сегодня на пляж высыпало много людей. С точки зрения материалиста-исследователя, это было какое-то количество двуногих тел, предположим, тридцать мужчин и тридцать женщин. Высоких было больше, чем низких. Худых — больше, чем толстых. Блондинок мало. Половина — после пятидесяти, по восьмой части стариков и детей. Четверть — молодежь. Пытливый ученый, быть может, мог бы узнать объем мозга каждого из нас, цвет глаз, взял бы сорок анализов крови и как-то разделил бы всех по каким-то признакам. И даже сделал бы каждому за тысячу баксов генетический анализ.

Дмитрий Волошин, facebook.com/DAVoloshin

Теория самоневерия

О том, почему мы боимся реальных действий

Мы живем в интересное время. Время открытых дискуссий, быстрых перемещений и медленных действий. Кажется, что все есть для принятия решений. Информация, много структурированной информации, масса, и средства ее анализа. Среда, открытая полемичная среда, наработанный навык высказывать свое мнение. Люди, много толковых людей, честных и деятельных, мечтающих изменить хоть что-то, мыслящих категориями целей, уходящих за пределы жизни.

facebook.com/ivan. usachev

Немая любовь

«Мы познакомились после концерта. Я закончил работу поздно, за полночь, оборудование собирал, вышел, смотрю, сидит на улице, одинокая такая. Я её узнал — видел на сцене. Я к ней подошёл, начал разговаривать, а она мне «ыыы». Потом блокнот достала, написала своё имя, и добавила, что ехать ей некуда, с парнем поссорилась, а родители в другом городе. Ну, я её и пригласил к себе. На тот момент жена уже съехала. Так и живём вместе полгода».

Михаил Эпштейн

Симпсихоз. Душа — госпожа и рабыня

Природе известно такое явление, как симбиоз — совместное существование организмов разных видов, их биологическая взаимозависимость. Это явление во многом остается загадкой для науки, хотя было обнаружено швейцарским ученым С. Швенденером еще в 1877 г. при изучении лишайников, которые, как выяснилось, представляют собой комплексные организмы, состоящие из водоросли и гриба. Такая же сила нерасторжимости может действовать и между людьми — на психическом, а не биологическом уровне.

Лев Симкин

Человек из наградного листа

На сайте «Подвиг народа» висят наградные листы на Симкина Семена Исааковича. Моего отца. Он сам их не так давно увидел впервые. Все четыре. Последний, 1985 года, не в счет, тогда Черненко наградил всех ветеранов орденами Отечественной войны. А остальные, те, что датированы сорок третьим, сорок четвертым и сорок пятым годами, выслушал с большим интересом. Выслушал, потому что самому читать ему трудновато, шрифт мелковат. Все же девяносто.

Календарь

Олег Давыдов

Колесо Екатерины

Ток страданий, текущий сквозь время

7 декабря православная церковь отмечает день памяти великомученицы Екатерины Александрийской. Эта святая считалась на Руси покровительницей свадеб и беременных женщин. В её день девушки гадали о суженом, а парни устраивали гонки на санках (и потому Екатерину называли Санницей). В общем, это был один из самых весёлых праздников в году. Однако в истории Екатерины нет ничего весёлого.

Ив Фэрбенкс

Нельсон Мандела, 1918-2013

5 декабря 2013 года в Йоханнесбурге в возрасте 95 лет скончался Нельсон Мандела. Когда он болел, Ив Фэрбенкс написала эту статью о его жизни и наследии

Достижения Нельсона Ролилахлы Манделы, первого избранного демократическим путем президента Южной Африки, поставили его в один ряд с такими людьми, как Джордж Вашингтон и Авраам Линкольн, и ввели в пантеон редких личностей, которые своей глубокой проницательностью и четким видением будущего преобразовывали целые страны. Брошенный на 27 лет за решетку белым меньшинством ЮАР, Мандела в 1990 году вышел из заточения, готовый простить своих угнетателей и применить свою власть не для мщения, а для создания новой страны, основанной на расовом примирении.

Молот ведьм. Существует ли колдовство?

5 декабря 1484 года началась охота на ведьм

5 декабря 1484 года была издана знаменитая «ведовская булла» папы Иннокентия VIII — Summis desiderantes. С этого дня святая инквизиция, до сих пор увлечённо следившая за чистотой христианской веры и соблюдением догматов, взялась за то, чтобы уничтожить всех ведьм и вообще задушить колдовство. А в 1486 году свет увидела книга «Молот ведьм». И вскоре обогнала по тиражам даже Библию.

Александр Головков

Царствование несбывшихся надежд

190 лет назад, 1 декабря 1825 года, умер император Александра I, правивший Россией с 1801 по 1825 год

Александр I стал первым и последним правителем России, обходившимся без органов, охраняющих государственную безопасность методами тайного сыска. Четверть века так прожили, и государство не погибло. Кроме того, он вплотную подошёл к черте, за которой страна могла бы избавиться от рабства. А также, одержав победу над Наполеоном, возглавил коалицию европейских монархов.

Интервью

«Музыка Земли» нашей

Пианист Борис Березовский не перестает удивлять своих поклонников: то Прокофьева сыграет словно Шопена – нежно и лирично, то предстанет за роялем как деликатный и изысканный концертмейстер – это он-то, привыкший быть солистом. Теперь вот выступил в роли художественного руководителя фестиваля-конкурса «Музыка Земли», где объединил фольклор и классику. О концепции фестиваля и его участниках «Частному корреспонденту» рассказал сам Борис Березовский.

Андрей Яхимович: «Играть спинным мозгом, развивать анти-деньги»

Беседа с Андреем Яхимовичем (группа «Цемент»), одним из тех, кто создавал не только латвийский, но и советский рок, основателем Рижского рок-клуба, мудрым контркультурщиком и настоящим рижанином – как хороший кофе с черным бальзамом с интересным собеседником в Старом городе Риги. Неожиданно, обреченно весело и парадоксально.

«Каждая собака – личность»

Интервью со специалистом по поведению собак

Антуан Наджарян — известный на всю Россию специалист по поведению собак. Когда его сравнивают с кинологами, он утверждает, что его работа — нечто совсем другое, и просит не путать. Владельцы собак недаром обращаются к Наджаряну со всей страны: то, что от творит с животными, поразительно и кажется невозможным.

Юрий Арабов: «Как только я найду Бога – умру, но для меня это будет счастьем»

Юрий Арабов – один из самых успешных и известных российских сценаристов. Он работает с очень разными по мировоззрению и стилистике режиссёрами. Последние работы Арабова – «Фауст» Александра Сокурова, «Юрьев день» Кирилла Серебренникова, «Полторы комнаты» Андрея Хржановского, «Чудо» Александра Прошкина, «Орда» Андрея Прошкина. Все эти фильмы были встречены критикой и зрителями с большим интересом, все стали событиями. Трудно поверить, что эти сюжеты придуманы и написаны одним человеком. Наш корреспондент поговорила с Юрием Арабовым о его детстве и Москве 60-х годов, о героях его сценариев и религиозном поиске.

Статья Людмилы Петрановской «Травмы поколений» Часть 2.

Это я разделила статью на 2 части, не автор. Разделила, т.к. в один пост статья не влезла — большая!
Читаем дальше?

Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все ра

вно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую – до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была – семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее – отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили – прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая – автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.

Не у все все одинаково, конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные.

Но в общем и целом.

Короче, с нас причитается.

***

Итак, третье поколение. Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то – в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».

А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу – в музыкалку – в магазин, если через пустырь или гаражи – тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал – боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал. Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после развода». У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит. Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.

А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.

Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители – типичные «дети войны», родители девочки – «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить – в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом – муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись – и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.

Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы – счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.

Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось – нельзя.

Это вечная проблема – ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но – дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что – нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне – сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.

Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок – он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный… 

Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник… Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать – а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного – это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело! 

А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Тут уж хочешь — не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться – ревность! – и вот уже мы получаем новый круг – депривированого, недолюбленного ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач! Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это – отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ.

И вечная тревога, привычная с детства – а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?

В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они – прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше.

Несколько дней назад мне звонила знакомая – из Канады! – с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей – у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила 🙂 Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми – дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает – все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудлво преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.

Травм поколений не существует | 100 Уроков Женского Счастья

Мне тут временами начинают рассказывать о травмах поколений. Мол, ай-ай, из-за всех ужасных ужасов, которые ужасали наших предков в двадцатом веке, «нарабілася» много психологических проблем.

Рассказчики, правда, почему-то забывают, что и до двадцатого столетия наши предки как-то жили, и что тогда жизнь тоже была не сахар, мягко говоря. Почему отсчёт травмам нужно вести именно с начала двадцатого века — загадка.

Ну да речь не об этом. Речь о том, что все эти травмы поколений — яйца выеденного не стоят. Все эти рассказы об ужасном детстве, массовой парентификации родителей и искалеченных внутренних детях — суть запугивание и наведение тени на плетень, если не сказать грубее.

Дело в том, что рассказчики о травмах поколений, похоже, совсем не в теме особенностей детской психики.

Ну, давайте я внесу кое-какую ясность. Поможет нам в этом «Гавайское исследование» Эмми Вернер и Рут Смит (2001 год). В рамках этого продольника (лонгитюда, по-научному) исследовали детей из гавайских семей (около семисот человек, семьи были как благополучные, так и не очень, дети из последних считались «группой риска», а первые «контрольной группой»). Исследовались долго — около сорока лет. Их начали отслеживать даже не с младенчества, а ещё раньше, до родов.

Методы и показатели для отслеживания использовали разные. Например, на некоторых этапах (с 18-ти лет) ещё опрашивали участников о разном в их жизни. Параллельно применяли всякие тесты (в тридцать два года, например, использовали Шкалу локуса контроля Роттера). А ещё смотрели различные объективные показатели. Например, такой «получение пособий, положенных семьям малолетних нарушителей». Ну и, конечно, статистику приводов в полицию, судебные решения, штрафы, разводы и так далее.

Что такое «группа риска»? Это такие семьи, где родители пили, были преступниками, рано умерли, жили в нищете и так далее.

Плюс все дети пережили два адских урагана, прошедшихся по Гавайям и унёсших много жизней. И, наконец, конечно же, много личных трагедий: побои, раннюю беременность и аборты, издевательства сверстников и так далее, так далее, так далее.

И что? Оказалось, что из «группы риска» трудности своей жизни к сорока годам успешно преодолели более 80% (из оставшихся 20% действительно плохо приспособившихся к жизни больше половины составили мужчины).

Что значит «успешно преодолели»? Значит, что они довольны своей жизнью на субъективном уровне и объективные оценки это подтверждают. То есть — люди работают, живут в нормальном жилье, не привлекаются в полицию, занимаются уймой разных интересных дел, общаются с большим числом людей (много социальных и личных связей), здоровье в целом приличное, нет алкогольных и наркотических зависимостей.

В общем, нормальная счастливая жизнь. Повторюсь и подчеркну — люди считают свою жизнь счастливой сами и это же подтверждает объективная статистика.

Как же так вышло — дети из неблагополучных семей, пережившие кучу всяких ужасов, не нацепляли на себя травмы прошлых поколений, не обзавелись травмами собственными, а прекрасно себя чувствуют к сорока годам жизни?

Ведь должны же травмы быть в огромных количествах. Просто в лютых!

Может быть, дело в Гавайях? Там солнце и красота, всё должно быть отлично, нет поводов для тоски и страданий. Может, в этом дело? Нет, не в этом. Иначе не было бы двадцати процентов тех, кто не справился.

Может быть, дело в национальном составе? Может, у гавайцев есть какая-то культурная особенность, которая позволила детям вырасти счастливыми, а те двадцать процентов, кто не вырос — не гавайцы? Нет, в исследовании участвовали представители самых разных этнических групп.

Может, участники исследования прибегали к психотерапии? Например, к семейным расстановкам? Нет, такого опыта ни у кого не было. Что-то читали, конечно, но за помощью к психологам не обращались.

Что же сработало? Две штуки – а) природная эластичность человеческой психики и б) эмоциональный контакт.

Человеческая (а особенно детская) психика эластична. Она способна «переварить» разные трудности и сложности. У некоторых детей психика особенно эластична, у некоторых — поменьше.

Те, кто легче забывают плохое, гибче изменяют своё поведение, легко переключаются с деятельности на деятельность, они, скорее, дети с более эластичной психикой. Ну а кто демонстрирует менее гибкое поведение, менее лёгкое переключение — у тех психика менее эластичная.

Подчёркиваю — менее эластичная. То есть эластичность их психики ниже, чем у других детей. Не отсутствует вовсе, а просто ниже.

Второй сработавшей штукой был эмоциональный контакт. Надо отметить, что иногда и без оного контакта ребёнок рос вполне себе без травм. Но такие дети отличались особенной эластичностью психики. Эдакие маленькие супермены.

А вот остальным помог упомянутый эмоциональный контакт.

И здесь рассказчиков о травмах поколений ждёт ещё один удар по стройной концепции. Оказывается, важен не столько эмоциональный контакт с матерью, а просто — со значимым старшим. Подчёркиваю: не взрослым, а просто — старшим.

В идеале, конечно, этот старший — это мать и/или отец. Но, как выяснилось, это может быть вообще кто угодно — хоть бабушка, хоть тренер в спортивном кружке, хоть дворник, хоть соседский парнишка. Главное, чтобы он был старше, был значим и с ним был хороший эмоциональный контакт.

Это, кстати, было и до исследования известно. В США в 1904 году появилась волонтёрская программа «Большие братья, большие сёстры» (англ. «Big Brothers, Big Sisters»). Суть простая — волонтёры (старше примерно лет на пять-восемь) встречаются с детьми и вместе проводят время. Ходят в кино, на катки, в музеи, играют в настольные игры, занимаются спортом, занимаются в театральном кружке и так далее. В общем, чем-то занимаются вместе. При этом, разумеется, общаются.

Результат — потрясающий. Дети, с которыми занимаются такие Старшие Братья или Старшие Сёстры, стойко переживают любые невзгоды и впоследствии становятся вполне себе счастливыми людьми.

Точь-в-точь, как в «Гавайском исследовании».

Кстати, движение «Большие братья, большие сёстры» сейчас – это международная волонтёрская программа, которая существует в 13 странах мира, включая Россию и Беларусь.

Вот такие дела, дорогие товарищи. Человеческая психика — эластична. При соблюдении некоторых условий (среди них, что характерно, нет психотерапии) она вполне себе «переваривает» негативные события, и они не становятся препятствием для счастливой жизни человека.

Что, ещё не убедил? Вот вам исследование Брюса Райнда, Филиппа Тромовича и Роберта Баузермана (1998). Учёные проанализировали 37000 (!) случаев сексуального насилия и выяснили, что «сексуально насилие, перенесённое в детстве, не влекло за собой НЕПРЕМЕННЫХ психологических и эмоциональных проблем в зрелом возрасте». Правда, Конгресс США счёт это исследование опасным, т.к. отдельные пассажиры смогли бы использовать эти результаты как индульгенцию педофилам, но факт-то остаётся.

Человеческая психика пластична и если её подкрепить эмоциональным контактом со значимым старшим, никаких психологических травм, тем более, передающихся из поколения в поколение, тем более общих для поколения не будет. Чтобы там ни говорили рассказчики о травмах поколений.

А меня всё, спасибо за внимание.

С уважением, Павел Зыгмантович, самый категоричный психолог в мире 🙂

Другие статьи, видео и тренинги автора здесь >>>

О «МОДНОМ ПСИХОЛОГЕ» ЛЮДМИЛЕ ПЕТРАНОВСКОЙ И КАРТИНЕ «ОПЯТЬ ДВОЙКА»: yuliamass — LiveJournal

О «МОДНОМ ПСИХОЛОГЕ» ЛЮДМИЛЕ ПЕТРАНОВСКОЙ И КАРТИНЕ «ОПЯТЬ ДВОЙКА»

В этой ссылке — опубликованное под День Победы (5 мая 2015 г.) на портале «Правмир» интервью психолога Людмилы Петрановской на тему Великой Отечественной Войны:

Людмила Петрановская: Официозное отношение к войне — преступление перед психологическим благополучием нации

Там  «семейный психолог» Людмила Петрановской в который раз  оседлала своего любимого конька  про  «травму поколений»
Смысл постоянных «проповедей» психолога Л. Петрановской на эту тему сводится к следующему: мы все здесь «психически  поврежденные   жертвы стресса», «нация с посттравматическим синдромом» и т.п., и т.д..

Диагноз, так сказать…

Потому что слишком уж в нашем прошлом было много войн, революций, репрессий, насильственной коллективизации, голода и других трудностей…

Вот еще характерный пример «стиля» Л. Петрановской.

Цитата из статьи Л. Петрановской «Травмы поколений» (2013)
http://www.pravmir.ru/travmy-pokolenij/

«Живет себе семья. Молодая совсем… Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна…

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации.

Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться… «
————————
Это надо же так передергивать! И насочинять столько небылиц по поводу этой картины. Скольким мальчикам 11 лет «трудно учиться в школе» (и в России, и в других странах), хотя они никогда не были «детьми войны». И сколько талантливых людей выросло из поколения «детей войны» (в том числе из непоседливых мальчишек, которым в 11 лет «было трудно в школе»).

Сентенции Петрановской также «достоверны» как прогнозы астрологов. Все кто родились под «знаком» какой животины, значит все и «запрограммированы» под этот «знак».

Вот еще для примера характерная цитата из статьи Петрановской «Травмы поколений»:

«Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет…

… Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь…

… У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь… «.

И далее:

«… Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все.

И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит.

Слышали, наверное, не раз такого рода рассказы про послевоенное детство? “Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!” — это о современной молодежи.

Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых — кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток…», и т.п., и т.д.
****

И другие «психоисторические» статьи Л. Петрановской, как правило,  отличает подобный стиль, напоминающий  сброс на других людей каких-то своих психологических комплексов (см. также здесь: http://yuliamass.livejournal.com/192597.html).

Вот для иллюстрации еще одна цитата, это —  «перл» из интервью Л. Петрановский, где она уверенно высказывается и  на тему истории России, и на «злобу дня», явно претендуя на роль Кассандры (октябрь, 2015 г.):

«… Если говорить в глобальном смысле, то я бы сказала, что это период окончания истории России вообще. России как имперского государства или, иначе говоря, той фигни, которая выросла из монголо-татарской орды. Это абсолютистский и экспансионистский тип государственности, когда у населения полностью отсутствует субъектность, а потому с ним можно делать все, что захочешь, самые жестокие вещи. И неважно, кто стоит у власти, хоть царь-западник, как Петр I, хоть царь-византиец, как Иван-Грозный, все они в равной степени унижали народ и издевались над ним. История этой чудовищной конструкции заканчивается. И это хорошо! Потому что сколько можно мучить народ на этой территории? Чем мы хуже других народов?» и т.п. (https://www.znak.com/2015-10-09/izvestnyy_psiholog_lyudmila_petranovskaya_kogda_i_kak_pridet_veter_peremen).
***********
Представляешь себе русские древние города с прекрасной архитектурой, «Капитанскую дочку» Пушкина, «Евгения Онегина», «Войну и мир» и «Анну Каренина»  Толстого, любимую с детства Третьяковку, таблицу Менделеева и музыку российских композиторов, рассказы людей, переживших репрессии, но сумевших сохранить человеческое достоинство, совесть и духовную красоту, вспоминаешь родственников и знакомых — участников Великой Отечественной Войны, замечательных учителей, которых довелось встретить в школе,  выдающихся ученых и т.д., перечислять можно до бесконечности… и все это многообразие эта дама обозначила одним, полуцензурным словом…

Ну, не нашлось в лексике «психолога»  достаточно слов, чтобы на другом культурном и интеллектуальном уровне обсудить историю России. Как тут не вспомнить незабвенную Эллочку-людоедку из «Денадцати стульев» Ильфа и Петрова, с её словарным запасом из 30 слов…

******************************************
При этом элементарное хамство (если называть вещи своими именами) по отношению к старшим поколениям, пережившим войну и другие трудности ХХ века,  и гадости, сказанные в адрес целого народа и страны, камуфлируются «сочувственными» интонациями и вкраплением правдоподобных сентенций (иначе бы никто не ловился на эту пропаганду).

Кстати, мама одной моей подруги детства была не только «ребенком войны», она пережила всю блокаду Ленинграда в школьном возрасте. И тем не менее, всю жизнь потом отличалась очень жизнелюбивым характером, у неё был прекрасная семья, любящий муж и дети. И — высшее образование (с учебой все нормально было). Были проблемы со здоровьем (блокада в таком юном возрасте сказалась), но она с ними справлялась. И дожила в полном здравии ума до 90 лет!
***
По этому поводу вспомнилось также вот это замечательное стихотворение Корнея Чуковского (написанное в ноябре 1944 г.), которое было посвящено детям Ленинграда, пережившим блокаду.

Промчатся над вами
Года за годами,
И станете вы старичками.

Теперь белобрысые вы,
Молодые,
А будете лысые вы
И седые.

И даже у маленькой Татки
Когда-нибудь будут внучатки,
И Татка наденет большие очки
И будет вязать своим внукам перчатки,

И даже двухлетнему Пете
Будет когда-нибудь семьдесят лет,
И все дети, всё дети на свете
Будут называть его: дед.

И до пояса будет тогда
Седая его борода.

Так вот, когда станете вы старичками
С такими большими очками,
И чтоб размять свои старые кости,
Пойдете куда-нибудь в гости, –
(Ну, скажем, возьмете внучонка Николку
И поведете на елку),

Или тогда же, – в две тысячи двадцать
четвертом году; –
На лавочку сядете в Летнем саду.

Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь
маленьком скверике
В Новой Зеландии или в Америке,

– Всюду, куда б ни заехали вы, всюду,
везде, одинаково,
Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго
и Кракова –
На вас молчаливо укажут
И тихо, почтительно скажут:

«Он был в Ленинграде… во время
осады…
В те годы… вы знаете… в годы
… блокады»

И снимут пред вами шляпы.

Корней Чуковский, «Ленинградским детям», 1944-й год.

Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru

Как передаётся травма — nastavnica.by

Как бы ни было желание списать «неудавшуюся» жизнь на родителей, друзей, окружающих и даже правительство, ответственность за себя несём только мы сами.
Материал Людмилы Петрановской о психологии поколений: об искажённой родительской любви, преемственности и путях налаживания отношений между родителями и детьми.

Понимаете, никто не виноват. Никто не рожал детей, чтобы их мучить. Это все — про любовь. Про то, что люди — живые и ранимые, даже если могут вынести невозможное. Про то, как странно искажается поток любви под влиянием травмы. И про то, что любовь, когда она искажена, может мучить хуже ненависти.

Живет молодая любящая семья, ждут ребеночка. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии — первый удар по ним. И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел — тревога, непосильный труд, никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», долгое отсутствие без вестей. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может отдаться горю. На ней дети и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя. И она каменеет. Застывает в напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак. Или погружается в скрытую депрессию, делает, что положено, а хочет одного — лечь и умереть. Ей больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее, а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он отлетит. Нет, она не него злится — на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось. Или он знает, но понять не может. Единственное объяснение: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это заложено природой, это задача младенчества. А что делать, если у матери на лице маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги? Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, он растет уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил, острота горя, характер у женщин разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки — семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как выжить? Идут годы, женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Человек нес непосильную ношу и привык. Адаптировался. По-другому не умеет. При ужасном стечении событий такая женщина превращалась в монстра, «страшную бабу», способную убить своей заботой. Самое страшное в этой патологически измененной женщине — любовь. У меня была подружка, поздний ребенок матери, пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, голос этого голода перекрыть не мог.

Черты монстра носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное — чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности — не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Ребенок был травмирован, но душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить и любить. Впервые взяв на руки собственного ребенка, мама понимает: вот тот, кто полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Она ссорится с матерью, которая пытается отстегать внука крапивой. Она обнимает и целует дитя, и спит с ним вместе, и осознает, как многого она была лишена в детстве. Она поглощена этим чувством, все ее надежды, чаяния — в ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим. И только одно плохо — он растет.

А что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это выше его сил. Он сливается с ней, заботится, боится за ее здоровье. Самое ужасное — когда мама плачет или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она вложила всю себя, предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство «железной» женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление. И это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет отделиться, хоть и понеся потери. Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей. А лучший — с точки зрения матери — вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше.

Это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию. При этом сами они выросли без материнской заботы, а значит, заботиться о себе не умеют, не лечатся, не считают себя ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

А где мужчины? Где отцы? С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им — самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. «Посиди в сторонке, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама». А мальчики мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали.

Некоторые мужчины в самом хорошем варианте превращались в «дядю Федора»: мягкого, заботливого, чуткого, все разрешающего. В промежуточном — в трудоголика, который сбегал на работу от всего от этого. В плохом — в

алкоголика. Потому что мужчине, который не нужен своей женщине и слышит только «отойди, не мешай», остается или поменять женщину или уйти в забытье. С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли — и больше не вернулись. И ничего. Поэтому многие мужчины считали естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком.

О, разводы семидесятых — болезненные, жестокие, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она — обманул/а. Они не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получить власть. Они боялись одиночества, но к нему шли, потому что кроме одиночества никогда ничего не видели. В результате — обиды, раны, разрушенное здоровье, женщины зацикливаются на детях, мужчины пьют. У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно — что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами — и погиб? Или известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести или был репрессирован? Сгинул — вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта.

В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Дети миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую — до года. А еще отдельно жилье стало появляться. Хрущобы, которые прикрыли семью от всевидящего ока государства и общества. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и с большим ресурсом. Нас любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены. Не у всех все одинаково, конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные. Но в общем и целом.

«С нас причитается» — девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не по годам самостоятельны и чувствовали ответственность за родителей. При разводах дети — миротворцы, душу готовы продать, чтобы помирить родителей. Не жаловаться, не обострять. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому. Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом — муки сепарации, и вина со злостью, и выбор: отделись — и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам. А если останешься, тебе будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, иначе уже давно была бы своя семья.

Еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Это вечная проблема — ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали невзрослость пап и мам за уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять. Но дети перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Потому что — нельзя. Так чувствовалось, всё.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперответственности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне — сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать. Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями. Дети, выросший в ситуации нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях. Не знают соседей и не хотят знать. Не умеют ставить границы легко и естественно, получая удовольствие от общения, а ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах. Большинство в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей. Появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа, они менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс отделиться и жить своей жизнью. Здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». Люди выросли с установкой, что растить ребенка — это нечто сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. А как же не тяжело, если известны условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Эта установка заставляет бояться и избегать ребенка. В результате мама, сидя с ребенком, с ним не общается. Посмотрите на детей в дорогом пансионе. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач! Он пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так мне сама мама сказала! Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперответственных: все должно быть правильно! Рано освоившие родительскую роль часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, заниматься ребенком. И вечная тревога, привычная с детства — а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)? Поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить), они тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше.

Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми — дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Но это поколение еще только входит в жизнь. Жизнь покажет.

Поколение горя и стоического терпения. Поколение обиды и потребности в любви. Поколение вины и гиперответственности. Вот уже прорисовываются черты поколения пофигизма и инфантильности. Что же делать, когда поток засорен, забит, запружен, искажен? Чистить. Разбирать, разгребать, по колено, по пояс, по сколько надо в грязную тухлую воду лезть и руками чистить. Вытаскивать оттуда обиды, вину, претензии, неоплаченные счета. Промывать, сортировать, что-то выбрасывать, что-то оплакивать и хоронить, что-то оставлять на память. Давать место и путь чистой воде. Можно делать это самому, с психологом, индивидуально, на группе, просто обсуждая с друзьями, супругами, сестрами-братьями, читая книги, кто как может и хочет. Главное — не сидеть на берегу мутного потока, надув губы и не бухтеть про «плохих родителей». Потому что так можно всю жизнь просидеть, а поток дальше пойдет — детям, внукам. Экологически нечистый. И дальше придется сидеть и бухтеть про никуда не годных детей. Мне вот кажется, что это именно нашего поколения задача. Потому что, напомню, ресурса у нас много. Брать на себя ответственность — не привыкать. Образованные мы все, опять-таки. Сдается, эта задача нам вполне по силам. Ну, и вообще, сколько можно, хватит уже.

Ещё интересные материалы:

Наследие травмы

В середине-конце 2000-х годов Брент Безо с женой жили на Украине, когда Безо начал замечать некую социальную неприязнь и недоверие среди населения. Это было незаметно, «не обязательно то, что вы заметили бы, если бы вы провели там совсем немного времени», — говорит Безо, докторант психологии Карлтонского университета в Оттаве.

В своих беседах с людьми Безо слышал упоминания о Голодоморе, массовом голоде миллионов советских украинцев с 1932 по 1933 год, который многие считают преднамеренным геноцидом, организованным режимом Иосифа Сталина.

Задаваясь вопросом, продолжает ли это ужасное событие находить отклик у людей, Безо провел качественное пилотное исследование с участием 45 человек из трех поколений 15 украинских семей: тех, кто пережил Голодомор, их детей и их внуков. Люди спонтанно делились тем, что они считали трансгенеративными воздействиями того времени, включая опасное для здоровья поведение, тревогу и стыд, накопление еды, переедание, авторитарный стиль воспитания, высокую эмоциональную потребность со стороны родителей и низкое доверие и сплоченность сообщества — что многие описывали как живущие в «режиме выживания» ( Социальные науки и медицина , Vol.134, 2015).

«Казалось, что каждое поколение учится у предыдущего, а выжившие говорят детям:« Не доверяйте другим, не доверяйте миру », — говорит Безо. Сейчас он проводит более масштабное количественное исследование, чтобы сравнить межпоколенческие эффекты среди украинцев, которые остались в стране после Голодомора, тех, кто эмигрировал, и группы украинцев, не затронутых этим событием. Работа является частью развивающегося направления исследований и клинической работы в области психологии и смежных дисциплин, в ходе которой изучается, влияют ли и как массовые культурные и исторические травмы на будущие поколения.Наблюдения Безо совместимы с наблюдениями исследователей, изучающих влияние Холокоста на разные поколения, убийств красных кхмеров в Камбодже, геноцида в Руанде, перемещения американских индейцев и порабощения афроамериканцев. По словам исследователей, межпоколенческие эффекты являются не только психологическими, но и семейными, социальными, культурными, нейробиологическими и, возможно, даже генетическими.

Но за исключением исследований, связанных в основном с Холокостом, эта область все еще относительно молода и имеет много неизвестного.В то время как исследователи травм добились больших успехов в понимании и лечении единичных эпизодов травм в настоящей жизни, они только начинают исследовать влияние травм, передаваемых между поколениями, и их проявления, говорит APA Div. 56 (Психология травм) Президент Дайан Кастильо, доктор философии, бывший адъюнкт-профессор психологии Техасского университета A&M, изучала и лечила связанное с боями посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) в течение 30 лет. По ее словам, изучение посттравматического стрессового расстройства может выиграть от более широкого взгляда на отношения между поколениями, в то время как изучение межпоколенческих травм может извлечь пользу из систематической работы, проделанной с посттравматическим стрессовым расстройством.

Продолжение изучения межпоколенческих эффектов может помочь этой области лучше понять и лечить психологическую боль в ее корнях, добавляет Яэль Даниэли, доктор философии, соучредитель и директор группового проекта для переживших Холокост и их детей в Нью-Йорке, где она была старшим специалистом. психотерапевт с 1970-х гг.

«Подобные массивные травмы оказывают многомерное воздействие на людей и общество», — говорит Даниэли, которая также является основателем Международного центра изучения, профилактики и лечения наследственных травм, передаваемых из поколения в поколение.«Нам надлежит изучить эту область как можно шире, чтобы мы могли извлечь уроки из страданий людей и узнать, как предотвратить их для будущих поколений».

Более широкий объектив по симптомам

Одна из первых статей, в которых отмечалось наличие травм, передаваемых между поколениями, появилась в 1966 году, когда канадский психиатр Вивиан М. Ракофф, доктор медицины, и его коллеги задокументировали высокий уровень психологического стресса среди детей, переживших Холокост ( Canada’s Mental Health , Vol. 14 ). С тех пор исследователи изучали тревогу, депрессию и посттравматическое стрессовое расстройство у выживших после травм и их потомков, при этом жертвы Холокоста и их дети изучались наиболее широко и в течение длительного периода времени.

Большинство этих исследований выявили нетипично высокие показатели этих расстройств. Однако в некоторых случаях они практически не оказывают никакого эффекта. Например, обзор 20 исследований детей, переживших культурные и военные травмы, проведенный Синди С. Сангаланг, доктором философии из Университета штата Калифорния, Лос-Анджелес, и Синди Ванг из Университета штата Аризона, выявил восемь исследований, показывающих отрицательные психиатрические и психосоциальные расстройства. и / или поведенческие эффекты на потомство выживших, три из которых показывают смешанные результаты, а два — отсутствие различий между потомками и контрольной группой ( Journal of Immigrant Minority Health , Vol.19, № 3).

Другие исследователи шире смотрят на то, как могут пострадать выжившие и их потомки. В начале 1980-х Даниэли начала писать по крайней мере о четырех адаптивных стилях, которые она и другие наблюдали у переживших Холокост. Примеры включают «жертву», людей, которым трудно избавиться от первоначальной травмы, эмоционально неустойчивые и чрезмерно защищающие, и «оцепеневших», тех, кто эмоционально отстранен, не переносит слабости других и поддерживает «заговор молчания» внутри семья.(К другим стилям относятся «боец» и «те, кто его создал».)

В клинической, групповой и общественной работе Даниэли также наблюдала определенные модели поведения среди детей, переживших Холокост, включая чрезмерно защитную позицию по отношению к своим родителям, высокую потребность в контроле, одержимость Холокостом и незрелую зависимость. Она назвала эти реакции «репаративными адаптационными воздействиями», чтобы подчеркнуть идею о том, что потомки выживших используют их, чтобы попытаться восстановить мир для своих родителей, своих бабушек и дедушек и для себя — в основном бессознательно.Родственная ей теория предсказывает путь между начальной травмой, историей семьи и посттравматической социокультурной средой, адаптационными стилями выживших и интенсивностью репаративных реакций их детей и внуков на них ( American Journal of Orthopsychiatry , Vol. 86) № 6, 2016).

В 2015 году Даниэли и его коллеги приступили к созданию эмпирической основы своей теории, создав Реестр наследственных травм, передаваемых из поколения в поколение (журнал Journal of Psychiatric Research , Vol.68; Американский журнал ортопсихиатрии , Vol. 85, № 3), вопросник из трех частей, предназначенный для взрослых детей, переживших Холокост. Он спрашивает детей о стилях воспитания их родителей, их воспитании, влиянии этих влияний на их собственную жизнь, а также об их семейной истории и демографии.

Исследования подтверждают теорию. В исследовании, опубликованном в Психологическая травма: теория, исследования, практика и политика (том 9, № S1, 2017), Даниэли, Фрэн Х.Норрис, доктор философии из Дартмутского колледжа, и Брайан Энгдал, доктор философии из Университета Миннесоты, впервые передали инвентарь Даниэли 484 взрослым детям и внукам переживших Холокост. Затем они провели дополнительные клинические интервью с подвыборкой из 191 потомка. В целом, у 35 процентов меньшей выборки было генерализованное тревожное расстройство, у 26 процентов был большой депрессивный эпизод и у 14 процентов был посттравматический стресс. Но когда они сравнили эти данные с данными инвентаризации, 46 процентов людей с высокими показателями репаративного воздействия имели психиатрический диагноз, по сравнению только с 8 процентами тех, кто получил низкие оценки.Кроме того, группа обнаружила, что дети, родители которых набрали более высокие баллы в стилях «жертва» и «онемение», сообщили о более высокой интенсивности репаративных воздействий.

Исследователи, изучающие индейское и канадское население, также находят широкое влияние на детей и внуков переживших массовое культурное угнетение. В обзорной статье 2014 года в Transcultural Psychiatry (Vol. 51, No. 3) психолог Эми Бомбей, доктор философии, доцент Университета Далхаузи в Галифаксе, Новая Шотландия, Канада, и ее коллеги рассмотрели исследования, посвященные влиянию индийского школы-интернаты, учреждения, находящиеся в ведении канадского правительства с 1880-х до середины 1990-х годов.Согласно оригинальным правительственным текстам, целью школ было устранение «индийской проблемы». В школах некачественное образование и детей коренного населения заставляют стыдиться своего языка, культурных верований и традиций.

Два крупномасштабных национальных исследования, включенных в обзор, — региональное исследование состояния здоровья коренных народов и исследование коренных народов — показали, что дети и в некоторых случаях внуки тех, кто посещал школы, чаще сообщали о психологическом стрессе. попытки самоубийства, трудности с обучением и проблемы в школе и заражение гепатитом С через употребление наркотиков, чем контрольная группа, родители которой не посещали такие школы.

Менее изучено влияние рабства на несколько поколений афроамериканцев. Но важное направление связанных исследований изучает взаимосвязь между продолжающейся расовой дискриминацией и травмами. Монника Уильямс, доктор философии из Университета Коннектикута, которая подробно изучала эту тему, недавно разработала методику оценки беспокойства, связанного с расовой дискриминацией. Уильямс и его коллеги обнаружили, что из 123 студентов-афроамериканцев, принявших этот показатель, у тех, кто сообщил о высоком уровне воспринимаемой дискриминации, также были более высокие показатели неконтролируемого гипервозбуждения, чувства отчужденности, беспокойства по поводу будущих негативных событий и восприятия других как опасных (). Психология насилия , Vol.8, No 6, 2018).

Хотя прямые исследования межпоколенческих эффектов могут быть немногочисленными, нетрудно обнаружить такие воздействия у нынешних поколений афроамериканцев, добавляет Альфи Бреланд-Нобл, доктор философии, который руководит проектом AAKOMA (Афроамериканские знания, оптимизированные для осознанно здоровых подростков) в Джорджтаунского университета и изучает психические расстройства и методы лечения афроамериканцев.

Текущий пример, по ее словам, — это страх, с которым сталкиваются многие афроамериканские родители, разговаривая с сыновьями о возможных столкновениях с полицией.«Это травмирует родителей и травмирует детей», — говорит она.

Этот сценарий является частью наследия, которое она называет «общим стрессом» — ощущения, что вам нужно управлять всем в своем собственном сообществе, потому что вы не знаете, с чем столкнетесь в обществе в целом.

«Среди афроамериканцев и других маргинализованных людей существует ощущение, что наши факторы стресса уникальны для нас и не обязательно разделяются людьми за пределами наших групп», — объясняет она. «Итак, мы делимся историями из нашего жизненного опыта, которые помогают подготовить почву для того, как наши близкие сталкиваются с миром.«В свою очередь, это может привести к общему недоверию к другим людям за пределами группы — особенно к тем, кто принадлежит к исторически репрессивным группам — наряду с внутригрупповой изолированностью», — говорит она.

Механизмы трансмиссии

Психологи и другие специалисты также исследуют, как травмирующие эффекты могут передаваться из поколения в поколение. В качественном исследовании, которое перекликается с выводами Даниэли о важности семейного общения и окружения, Лидевайд Х. Беркмоес, доктор философии из Нидерландского института по изучению преступности и правоохранительных органов в Амстердаме, и ее коллеги провели пять месяцев, наблюдая и опрашивая 41 мать, которая пережили геноцид в Руанде 1994 года и их дети-подростки.

Команда обнаружила прямые последствия геноцида, в том числе способы, которыми матери рассказывали своим детям о травме, например, молчание или выражение надежды на то, что подобное событие никогда не повторится. Исследователи также наблюдали косвенные эффекты, такие как то, как геноцид повлиял на второе поколение посредством изменений, включая рост бедности, усиление бремени семейной работы и скомпрометированное воспитание детей. Тем временем подростки обсуждали, как, по их мнению, эти факторы влияют на их собственную жизнь.Многие говорили, что из-за бедности они не могут посещать школу и заставляют их усерднее работать, чтобы сохранить семью на плаву ( Общества , Том 7, № 3, 2017).

Психолог-травматолог Елена Черепанова, доктор философии из Кембриджского колледжа в Бостоне, изучает, как первоначальная реакция выживших на событие может повлиять на будущие поколения — тема, изложенная в ее будущей книге под предварительным названием «Понимание трансгендерного наследия тоталитарных режимов: парадоксы выживаемости.Она полагает, что жизнь в таких тяжелых, угнетающих обстоятельствах может побудить родителей сформулировать основанные на страхе «сообщения о выживании», которые они передают своим детям и внукам — идеи вроде «Не проси помощи — это опасно». Хотя сообщения, возможно, изначально помогали людям остаться в живых, в настоящее время они часто неактуальны и могут даже усилить межличностную уязвимость людей. Например, страх раскрытия личной информации и недоверие к поставщикам психиатрических услуг «именно поэтому так трудно пережившим травму искать и принимать поддержку», — говорит Черепанов, сравнивая эти сообщения на российских и американских выборках.

Еще одним транспортным средством с трансмиссией может быть сам кузов. Исследователи, возглавляемые Калифорнийским университетом в Лос-Анджелесе, экономист Дора Л. Коста, доктор философии, изучили данные о смертности и другие данные времен Гражданской войны о 700 военнопленных армии Союза и 2500 их детей, а также данные о 5000 неопытных. Солдаты Союза военнопленных и 15 000 их детей. Начиная с того времени, когда сыновьям этих солдат исполнилось 45 лет, они обнаружили, что сыновья военнопленных Союза, перенесшие особенно суровые условия в тюрьме, в целом умирали в более молодом возрасте, чем сыновья военнопленных, которые жили в лагерях в более благоприятных условиях или чем сыновья солдат, не являющихся военнопленными ( Proceedings of the National Academy of Sciences , Vol.115, No 44, 2018).

Исследователи предполагают, что потенциальным средством передачи этих эффектов является эпигенетика, молекулярные процессы, вызываемые окружающей средой, которые могут включать или выключать гены. В то время как отсутствие у исследователей возможности собирать биологические образцы ограничивало их способность показать прямую связь между более ранними смертями и эпигенетическими изменениями, в статистическом «процессе исключения» эпигенетика выступила в качестве сильного соперника.

Более пристальный взгляд на возможную эпигенетическую передачу дает психолог Рэйчел Иегуда, доктор философии, директор отдела исследований травматического стресса Медицинской школы Икана на горе Синай в Нью-Йорке.Она и ее коллеги обнаружили, например, что дети выживших в Холокосте с посттравматическим стрессовым расстройством имеют более низкий уровень метилирования — одного типа эпигенетического механизма — в определенном связанном со стрессом глюкокортикоидном рецепторе, GF-1F, чем у детей выживших, которые не имели ПТСР ( Американский журнал психиатрии , том 171, № 8, 2014 г.).

Совсем недавно команда исследователей изучала эпигенетические изменения от поколения к поколению. В известном исследовании, сравнивающем показатели метилирования у 32 переживших Холокост и 22 их детей с аналогичными показателями контрольной группы, они обнаружили, что у переживших Холокост и их детей наблюдались изменения в одном и том же месте одного и того же гена — FKBP5, связанного со стрессом ген, связанный с посттравматическим стрессовым расстройством и депрессией, тогда как в контрольной группе этого не произошло ( Biological Psychiatry , Vol.80, № 5, 2016).

Хотя это, по общему признанию, небольшое, исследование является важным первым шагом, отмечают Иегуда и другие, а эпигенетика — плодотворная область для дальнейших исследований ( World Psychiatry , Vol. 17. No. 3, 2018).

Перспективные вмешательства

Несмотря на многочисленные пробелы в понимании трансгенных последствий травм, клиницисты и исследователи проводят вмешательства, основанные на недавних открытиях, в том числе на уровне сообществ.

Одним из примеров является долгосрочное вмешательство, адаптируемое к коренным народам и индейским племенам в Канаде и Соединенных Штатах, под названием «Укрепление семей».Основанный на весьма успешной научно обоснованной программе, запущенной в Университете штата Айова, он направлен на предотвращение раннего употребления психоактивных веществ путем улучшения семейного общения, уменьшения конфликтов в семье и обучения детей навыкам устойчивости к употреблению психоактивных веществ. В тесном сотрудничестве с оджибве, лакота, дакота, навахо, пуэбло и другими племенами исследователи, в том числе социолог Мелисса Уоллс, доктор философии из Медицинской школы Университета Миннесоты, адаптируют программу, чтобы она находила отклик у каждого племени.

«Мы много слышим об утрате чувства общности, утрате связей между поколениями», — говорит Уоллс.«Это действительно глубокая боль, глубокая боль — почти тоска по тому, что было раньше». По ее словам, вмешательства помогают преодолеть эту пропасть, объединяя семьи и сообщество в целом.

Два тематических исследования работы с группами коренных народов для адаптации протокола описаны в статье Уоллса, Джеррида Д. Иванича, докторанта Университета Небраски-Линкольна, и его коллег ( Prevention Science , первая онлайн-публикация, 2018 г. ). Одна из версий, называемая Bii-Zin-Da-De-Dah, оджибве, что означает «слушать друг друга», была пересмотрена с годами, чтобы включить в нее более культурно значимые материалы и быть адаптированными для детей младшего возраста.Четвертая итерация программы сейчас проходит испытания в рамках пятилетнего рандомизированного контролируемого исследования, финансируемого Национальным институтом по борьбе со злоупотреблением наркотиками.

Результаты этих программ могут быть значительными, — говорит Уоллс, описывая церемонию, проводимую в конце каждого вмешательства. Там родители или опекуны дают подросткам одеяло, символизирующее их поддержку следующего поколения. «Это всегда мощно, — говорит Уоллс. «Я думаю, что это намного больше, чем просто программа для людей, которые этим занимаются.”

В клинической сфере Даниэли рекомендует использовать свой инвентарь для формулирования вопросов и помощи в лечении клиентов. Она также предлагает, чтобы врачи работали с пациентами, чтобы построить семейные деревья из нескольких поколений, которые включают подробности семейной истории травм — деятельность, которая может помочь семьям выйти за рамки секретов и приблизиться к связям и росту.

В том же ключе Черепанов предлагает использовать «генограмму выживания», которая адаптирует методологию генограммы — наглядную версию генеалогического древа, используемого в психотерапии для выделения семейных отношений, здоровья и психологических паттернов — к переживанию трансгенеративной травмы.Методология помогает детям и внукам выживших исследовать уроки жизни предков, такие как «Никогда не теряйте бдительности» в их исходном контексте, и исследовать, как такие сообщения могут помочь и навредить им в их нынешней жизни ( The Journal of Psychodrama, Sociometry, and Групповая психотерапия , Том 63. №1, 2015).

Тем временем Бреланд-Нобл призывает своих клиентов-афроамериканцев использовать несколько простых инструментов, чтобы справиться с гневными, подавленными или оцепеневшими реакциями на исторические или современные травмы, связанные с расой.Один — просто назвать проблему. «Мы настолько привыкли жить с расово-ориентированным беспокойством и страхом, что не всегда осознаем или называем это проблемой», — говорит она. «Я хочу, чтобы люди чувствовали себя комфортно, владея и называя нашу историю».

Она также побуждает клиентов практиковать самопомощь, такую ​​как внимательность, упражнения или другие виды деятельности по уходу. Третий инструмент, который она подчеркивает, — это профилактика — снижение воздействия потенциальных факторов, таких как новости о расовых полицейских стрельбах или другие провокационные материалы, связанные с расами.

Устранение нынешних травм, таких как расизм, которые связаны с исходной травмой, является ключом к тому, чтобы помочь новым поколениям вылечиться и двигаться дальше, соглашается Бомбей. Она добавляет, что родители могут помочь, используя правильные средства общения.

«Речь идет о поиске соответствующего возрасту баланса, который дает детям контекст исходной травмы, — говорит она, — и в то же время дает им культурную гордость и стратегии выживания, чтобы справиться с расизмом, если они с ним столкнутся».

Может ли наследие травмы передаваться из поколения в поколение?

«То, где мы находимся с эпигенетикой сегодня, похоже, как это было, когда мы впервые начали проводить исследования посттравматического стрессового расстройства», — говорит она.«Это был неоднозначный диагноз. Не все верили, что травма может иметь долгосрочные последствия ».

Спустя почти 30 лет посттравматическое стрессовое расстройство является признанным с медицинской точки зрения состоянием, которое объясняет, почему наследие травмы может охватывать десятилетия жизни человека.

Но если будет доказано, что травма передается из поколения в поколение у людей так же, как и у мышей, мы не должны ощущать неизбежности этой наследственности, — говорит Диас.

Используя свои эксперименты с вишневым цветом на мышах, он проверил, что произойдет, если самцы, опасавшиеся запаха, позже потеряют чувствительность к запаху.Мышей неоднократно подвергали воздействию запаха, не нанося ударов ногами.

«Мышь не забыла, но формируется новая ассоциация, теперь этот запах больше не связан с ударом стопы», — говорит Диас.

Когда он посмотрел на их сперму, они потеряли характерную «пугающую» эпигенетическую подпись после процесса десенсибилизации. Щенки этих мышей также перестали проявлять повышенную чувствительность к запаху. Итак, если мышь «разучится» ассоциации запаха и боли, то следующее поколение может избежать последствий.

Это также предполагает, что, если люди наследуют травму аналогичным образом, влияние на нашу ДНК может быть отменено с помощью таких методов, как когнитивно-поведенческая терапия.

«Система обладает гибкостью, — говорит Диас. «Жребий не брошен. По большей части, мы не запутались как человеческая раса, даже несмотря на то, что наша среда изобилует травмами ».

По крайней мере, в некоторых случаях, говорит Диас, исцеление последствий травмы в нашей жизни может положить конец ее эхом, эхом отозвавшейся из поколения в поколение.

—

Рисунки в этой статье были созданы Хавьером Хиршфельдом для BBC.

Присоединяйтесь к 900 000+ будущих поклонников, поставив нам лайк на Facebook или подписавшись на нас на Twitter или Instagram .

Если вам понравился этот рассказ, подпишитесь на еженедельную рассылку новостей bbc.com под названием «Если вы прочитаете только 6 статей на этой неделе».Тщательно подобранная подборка историй из BBC Future, Culture, Capital и Travel, которые доставляются на ваш почтовый ящик каждую пятницу.

Как травма поколений передается поведенчески и генетически

Идея о том, что черты характера, болезни и поведение передаются из поколения в поколение, давно стала темой изучения и обсуждения в академическом и философском мире. Если черты характера, поведения, болезни и склонности передаются через генетику, как мы действительно можем владеть собой как люди? Вы можете задать себе множество вопросов о значении передаваемых по наследству вещей.Сегодня я хочу поделиться с вами различными способами передачи психологической травмы через поведенческие и генетические компоненты, одновременно предлагая надежду на примере случая (все имена и детали были изменены для защиты личности).

Великие споры о природе и воспитании становятся все более очевидными в понимании последствий травм, полученных от предыдущих поколений. На этот вопрос нет простого ответа, но мы все можем согласиться с тем, что и природа (генетика), и (воспитание) играют ключевую роль в травмах, передаваемых из поколения в поколение.Я хочу поговорить о нескольких способах передачи травмы поведенческим путем (наряду с любыми родительскими чертами), сосредоточив внимание на нескольких теориях, которые вносят вклад в эту идею: теория социального обучения и теория привязанности.

Теория социального обучения

Альберт Бандура вносит большой вклад в наше понимание теории социального обучения, и лучшее, что я могу сделать, чтобы помочь вам понять ее, — это дать ссылку на видео об одном из его самых известных исследований:

Как вы можете видеть на видео, теория поддерживает идею о том, что дети будут делать то, что видят.После знаменитого исследования Бандуры ведется много споров о различиях между тем, как взрослый в реальной жизни разыгрывает то, что он видел, и тем, что видит взрослый по телевизору или в видеоиграх, но это обсуждение на другой день.

Теперь давайте применим эту концепцию к травме.

Взрослые с травмой в анамнезе имеют определенные поведения, симптомы и взаимодействия, которые явно отличаются от тех, у кого может не быть такой же истории. Например, человек с травмой может не спать очень поздно ночью из-за бессонницы.Они съеживаются, когда кто-то поднимает руку (даже если не для того, чтобы ударить). Люди с историей сексуальных травм могут быть более грубыми и по-разному рассказывать своим детям о сексе. Выжившие после травмы также могут сильно защищать своих детей, в то время как другие могут быть очень отчужденными.

Возьмем, к примеру, женщину, которая в детстве пережила сексуальную травму. Пора поспать в первый день рождения ее ребенка. Она может отказаться отпустить ребенка на вечеринку. Она может несколько раз позвонить своему ребенку во время вечеринки, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.Может быть, она приедет пораньше, чтобы забрать ребенка. В этой ситуации чему учится ребенок? Мы можем спроецировать, что ребенок будет настороженно относиться к новым местам и событиям, менее склонен к приключениям или спонтанности, и может избегать дружбы, чтобы избежать беспокойства, связанного с приглашением куда-то. Ребенок узнает все это без того, чтобы мать даже упомянула о своей истории сексуальной травмы. Это фактор, способствующий передаче травмы, но не единственный. Еще одна идея, лежащая в основе поведенческой передачи травмы, основана на теории привязанности.

Теория привязанности

Да- еще одно видео!

Теория привязанности основана на идее о том, что наше взаимодействие между нами и нашими основными опекунами в раннем детстве сильно влияет на наши взаимодействия в наших отношениях во взрослом возрасте. Вы заметите, что есть несколько типов прикрепленных файлов, которые не являются «здоровыми». Эти другие стили привязанности чаще встречаются с родителями, которые пережили травму в своей жизни. В видео также не упоминается четвертый стиль привязанности — неорганизованная привязанность, о котором я добавлю видео здесь:

Теперь давайте поговорим о генетических факторах передачи травм …

В дополнение к поведенческим / экологическим аспектам передачи травмы, недавние исследования предполагают, что существует реальная генетическая передача травмы.

НО ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ ?????

Это означает, что травматический опыт буквально меняет нашу ДНК. Правильно … наша ДНК меняется. Меняется не только наша ДНК, но и это генетическое изменение / мутация передается до 3 поколений. Если вас интересует дополнительная научная информация, прочтите эту статью Nugent, Amstadter, and Koenen, 2008.

Идея о том, что посттравматическое стрессовое расстройство является генетическим заболеванием, выводит на совершенно новый уровень наши представления о поведении, особенно в мире терапии.Так что это значит? Что мне делать, если мой родитель или бабушка и дедушка пережили серьезную травму до моего рождения?

Мой предвзятый ответ — ПРОВЕРИТЬСЯ К ТЕРАПИИ у терапевта, который понимает передачу травм из поколения в поколение. Вот почему:

Мужчина 20 лет проходит курс терапии, жалуясь на долгую череду сложных отношений. Он сообщает, что в первые 6 месяцев отношений все идет хорошо, а затем он начинает чувствовать себя в ловушке.Он сообщает, что часто становится жертвой эмоционального насилия, в результате чего остается дома и чувствует себя пленником своих партнеров.

Терапевт, не обученный травмам между поколениями, может обращать внимание только на прошлое клиента, а не на компоненты поколений. К счастью, многие терапевты уловили травму поколений (задолго до нейробиологов — #justsayin) и могут сделать что-то, называемое генограммой, чтобы лучше понять историю семьи поколений.

Как выясняется, его семья была в плену во время Второй мировой войны и страдала от неизмеримых издевательств.После обработки тех великих впечатлений, которые трагедия оказала на его бабушку и дедушку, стало яснее, почему его родители проявляли определенное поведение. Он осознал, что травма поколений играет важную роль в его собственной жизни.

Итак, что сделал терапевт, чтобы разблокировать травму? К счастью, с передаваемой травмой можно справиться с помощью терапии. Это делается так же, как если бы травма случилась с вами. Установление связей и осознание семейного опыта и значения травмы, помимо того, как она повлияла на семью, является неотъемлемой частью исправления моделей поведения, коренящихся в травмах поколений.

Трансгендерные травмы — еще одна причина, по которой терапия приносит пользу каждому!

Кристин Мартинес — лицензированный терапевт по вопросам брака и семьи, специализирующийся на переживших травмы, трансгендерных травмах и микротравмах и их влиянии на модели поведения людей. Кристин пережила травму и страстно желает снизить стигматизацию получения помощи с помощью терапии.

Как травма передается из поколения в поколение

То, что подавляющее и неизмеримое, передается тем, к кому мы ближе всего.Наши близкие несут то, что мы не можем. И мы делаем то же самое.

Это тема Потерянный при передаче: исследования травм разных поколений , под редакцией М. Джерарда Фромма (2012). Этот сборник эссе о передаче травм основан на идее о том, что «то, что человеческие существа не могут вместить в свой опыт — то, что было травматически подавляющим, невыносимым, немыслимым — выпадает из социального дискурса, но очень часто переходит к следующему поколению и переходит к следующему поколению. аффективная чувствительность или хаотическая срочность.”

Передача травмы может быть специфической для данной семьи, страдающей от потери, такой как смерть младенца, или это может быть общая реакция на социальную травму.

Морис Де Витт, Санта-Клаус на тротуаре на Пятой авеню, заметил заметное изменение в поведении в праздничный сезон после 11 сентября, когда родители не «отпускали руки своим детям». Дети это чувствуют. Это как вода, просачивающаяся вниз, и дети это чувствуют … Есть беспокойство, но дети не могут установить связь.”

«Этот проницательный человек заметил в действиях родителей мощный двойной сигнал, — говорит Фромм. «Сознательно и устно сообщение было:« Вот Санта. Люби его ». Бессознательно и физически это было «Вот Санта. Бойтесь его ». Неназванная травма 11 сентября была передана следующему поколению посредством сжатия руки ».

Психическое наследие часто передается через бессознательные сигналы или аффективные сообщения, передаваемые между взрослым и ребенком. Иногда тревога передается из поколения в поколение из-за рассказанных историй.

Психоисторик Питер Лёвенберг вспоминает устную традицию своих родителей, которые пережили голодные годы в Германии во время Первой мировой войны, когда физическое здоровье и рост поколения были низкорослыми из-за длительного недоедания. Согласно их рассказам, послабление раз в год представляло собой апельсин, разделенный на сегменты и распределенный среди всей семьи. Лёвенберг далее определяет причинно-следственную связь между физическими лишениями немецкого народа во время Первой мировой войны, кульминацией которой стала Великая депрессия (1929 г.), и нацистским обращением к детям Центральной Европы.В какой степени «пассивные переживания детского голода» привели к перевороту и фантазийному «уничтожению» голодного режима и жестокости концентрационных лагерей? (Ловенберг, 61)

Он приводит еще один пример групповой передачи и ее обращения. «Величайшей исторической травмой Китая, несомненно, было унижение японской имперской земли» (1937-1945). Когда председатель Мао Цзэдун провозгласил Народную республику в 1949 году и сказал: «Китайский народ поднялся!» он исправлял исторический позор и боль.

Психоисторик Говард Штайн поднимает тему коллективной травмы в Америке и представляет все возможные направления, в которых травма может передаваться в странах, этнических группах, религиях и семьях. Травма может передаваться в «вертикальном» направлении, например, при резком сокращении штата корпорации. То же самое относится и к смене руководства в поместной церкви после того, как пастора обвинили в сексуальных домогательствах.

Стейн формулирует «горизонтальную» передачу как распространение травмы среди людей в более равных отношениях власти.Часто это опыт медицинских работников, работающих с жертвами крупномасштабных бедствий, таких как взрыв в Оклахома-Сити (1995 г.), которые страдают от сопереживания свидетелям из вторых рук. Вертикальная и боковая передачи могут происходить одновременно в отношении одного и того же события.

Травматическая передача разносит непризнанное горе по множеству векторов. Штейн говорит, что траур «замыкается», группы «застревают» во времени, и в процессе создается коллективная солидарность.

Передача — это передача задания. Следующее поколение должно бороться с травмой, найти способы представить ее и пощадить передачу опыта ада обратно своим родителям. Основная задача передачи — противостоять отстранению от семейного наследия и «внести его полную трагическую историю в социальный дискурс». (Фромм, xxi)

Часто одного ребенка в семье назначают нести и сообщать горе своих предшественников. Был мужчина, который вошел в музей Холокоста и попросил, чтобы это учреждение сохранило остатки татуированного серийного номера, снятого с его руки.На выбранный ребенок аналогичным образом возлагается миссия сохранения семейного наследия, являясь «удерживающей средой».

Как мы переносим секретные истории из прошлых жизней?

Передача от поколения к поколению обретает жизнь в наших снах, в отыгрыше, в «жизненных уроках», которые по очереди дает нам наша семья. Обнаружить передачу означает узнать и рассказать более широкий рассказ, рассказанный предыдущим поколением. Это требует внимательного прислушивания к рассказам наших родителей, бабушек и дедушек с особым вниманием к социальной и исторической среде, в которой они жили, особенно к ее военным, экономическим и политическим потрясениям.

Эмоциональные связи между ребенком и предками необходимы для развития наших ценностей. Эти связи часто определяют ответы на множество вопросов, таких как: «Кто я?» «Кто я для своей семьи?» «Кому« мы »можем доверять» и кто наши враги? » «Что связывает меня с семьей?» И, самое главное, «какие из этих связей я отвергаю, а какие сохраняю?» (Барри Белнап, 127)

Как выполнить эту миссию? Это ненадежная почва, позволяющая найти путь сквозь паутину семейной преданности, которой человек был очень верен.Проработка передачи влечет за собой болезненный, казалось бы, невыносимый процесс разлуки. Это может стать кризисом идентичности, разрывом эмоциональной цепи. По словам Фромма, «что-то определяющее и глубоко интимное закончилось». Ребенок говорит то, чего не могли его родители. Он или она осознает, как был создан их собственный опыт, как человек был уполномочен, хотя и неосознанно, перенести травму своих родителей в будущее. Поднимаясь над остатками травмы предков, человек помогает исцелить будущие поколения.

Вы можете следить за Молли Кастелло в Твиттере здесь.

Все ваши или поколения? — Узоры предков

С июлем!

Вот несколько забавных фотографий моих дочерей Адрии и Ривер во время их приключений в GLAMPING ранее на этой неделе.

Для Дина-мечты и меня наши дочери — наши «подставки для книг»; самый старший и самый младший из наших детей. Между ними 3 сына, между этими девочками 17 лет (я знаю, это долгий срок, чтобы иметь детей, но мне это нравилось!)

Хотя эти двое во многом очень разные (и выросли практически в две разные эпохи!), Я вижу так много общего в их внешности, характерах и даже движениях.Как и все, у кого есть дети, я вижу в каждой из них черты обеих сторон семьи.

Мы все несем в себе истории в наших генах…
наш собственный опыт И истории наших предков.

Точно так же, как вы можете унаследовать линию подбородка своего деда или рыжие волосы двоюродной бабушки, эмоциональные черты также передаются по генеалогическому древу от поколения к поколению.

Я вижу свои физические черты в дочери, такие как скулы моей бабушки и зеленые глаза по линии отца.

Я также вижу в них мужество моей дорогой свекрови и чувство юмора их деда.

Наука эпигенетика объясняет, как гены ваших предков влияют на ваши физические, эмоциональные и психические паттерны, склонности и поведение. Ученые выяснили, что травма, пережитая предыдущими поколениями, может влиять на структуру наших генов, повышая вероятность их «включения» негативных реакций на стресс и травму. И эти наследственные закономерности могут саботировать наши лучшие намерения.

Но хорошая новость в том, что энергетическое исцеление может помочь. SimplyHealed — это изящный способ высвободить негативную эмоциональную энергию, которую мы несем в наших генах, чтобы мы могли освободиться от унаследованных негативных эмоций и уверенно двигаться вперед. И, конечно же, мы должны хранить и лелеять все добро с высокими вибрациями от наших сильных и любимых предков.

Вы, наверное, можете сказать, что это одна из моих любимых тем, и в сегодняшнем видео я даю вам 3 вопроса, которые вы можете задать себе, если вам интересно, являются ли ваши проблемы вашим собственным творением или вы несете унаследованные эмоции.Хммм… хорошая штука… зацените:

Как специалисты в области психического здоровья могут понять, что происходит между поколениями?

Меня мотивирует тема травмы. Эта мотивация привела меня к тому, что около 8 лет назад я стал терапевтом-травматологом. Из 8 из 10 лет, что я занимаюсь психотерапией, я осознал большую потребность в настоящих психотерапевтах, особенно для детей и подростков.

Хотя для того, чтобы стать травматологом, требуется лицензия и сертификация, а также участие в утвержденной программе обучения, для того, чтобы стать травматологом, требуется гораздо больше.Это требует глубокого интереса к эмоциональным и психологическим проблемам больных. Это также включает подлинную связь с клиентом, включая знания, интерес, любовь и сострадание, а также доступ к образовательным ресурсам. К сожалению, большинство людей, включая психотерапевтов, с трудом понимают, что такое эмоциональная и психологическая травма, хотя она затрагивает около 26% детского населения США и около 60% взрослых. В Соединенном Королевстве в статье, опубликованной Independent, говорится, что 4 систематических обзора исследований, посвященных травмам, показали, что только 0-22% психиатрических пациентов спрашивали об истории травм.Другой обзор показал, что в 2016 году в Великобритании было выявлено более 58000 детей, нуждающихся в защите от жестокого обращения (травматический опыт). Это серьезная проблема общественного здравоохранения (во всем мире), о которой специалисты в области психического здоровья начинают все больше осознавать, но медленно. .

Те, кто осознает важность понимания травматического стресса и эмоциональной травмы, могут не полностью понимать тему травмы, передаваемой из поколения в поколение. Нам, безусловно, нужно это изменить.

Я склонен определять межпоколенческую травму как травмирующее событие, которое началось за несколько лет до нынешнего поколения и повлияло на то, как люди в семье понимают, справляются с травмой и исцеляются от нее.Например, патриарх семьи может страдать от нелеченного тяжелого психического расстройства, которое заставляет его вести себя вредно по отношению к своей дочери. Эта дочь, пережившая годы эмоционального и психологического насилия, теперь имеет свою семью, но не смогла освободиться (психологически и эмоционально) от пыток, которые она перенесла. В результате она начинает демонстрировать многие из поведения патриарха, что приводит к тому, что ее собственные дети проявляют подобное поведение.Такое поведение, включая дисфункциональные способы совладания, сохраняется из поколения в поколение. Затем такое нездоровое поведение становится «нормальным» способом воспитания детей в семье.

Травма, передаваемая из поколения в поколение, может негативно сказаться на семьях в результате:

1. Неразрешенные эмоции и мысли о травмирующем событии
2. Негативные повторяющиеся модели поведения, включая представления о воспитании детей
3. Отсутствие лечения или плохое лечение токсикомании или тяжелое психическое заболевание
4. Плохие отношения между родителями и детьми и эмоциональная привязанность
5. Осложненные личностные качества или расстройства личности
6. Довольное отношение к семейным обстоятельствам

Я уверен, что вы слышали о семьях, которые на протяжении поколений скрывают сексуальное насилие, пока кто-то в генеалогическом древе не решит положить конец секретности и получить реальную помощь.Это обычное явление, но многие клиенты стыдятся этого. На самом деле, похоже, что некоторые профессионалы в области психического здоровья тоже могут не знать, как с этим бороться. По моему опыту, терапевту легче позволить клиенту «руководить» сессиями, чем терапевту, поднимающему неудобные темы семейной травмы. Отчасти такое избегание полезно для здоровья, а отчасти — нет.

Кроме того, мы должны помнить, что травматический стресс не обязательно является неизбежным следствием самого травмирующего события.Травматический стресс связан с тем, как люди обрабатывают и воспринимают событие, и как они используют свои ресурсы, чтобы справиться с этим. Травма может возникнуть в результате любых обстоятельств, которые перевешивают вашу способность справляться с ситуацией. Это очень субъективно, поэтому мы, как профессионалы в области психического здоровья, должны быть осторожны, чтобы не навлечь на себя травму (даже если событие может травмировать нас). Это ошибка, которую я совершил как начинающий терапевт-травматолог.

Итак, как вы можете помочь клиенту или семье, страдающей от травматических переживаний, пережитых поколениями? Осведомленность, образование и обучение.

Вот несколько вещей, которые следует помнить о травмах, передаваемых из поколения в поколение:

1. Поймите, что травма, передаваемая из поколения в поколение, почти всегда включает потерю безопасности (эмоциональной / психологической, физической, финансовой и т. Д.).
2. Осознавайте эмоции, которые ваши клиенты выражают вам, и будьте открыты для психоанализа их реакций и того, как они обсуждают свои эмоции.
3. Поощряйте вашего клиента открыто обсудить (когда будет готов) потерю, которую он чувствует и почему. В конечном итоге вы можете помочь им определить и добавить смысл в их рассказ.
4. Помогите им понять: хотя вы хотите дать им время раскрыться, вы не будете «тянуть время», если межпоколенческая травма — это слон в комнате.
5. После того, как тяжелая обработка, связанная с работой с травмой, будет завершена, заставьте вашего клиента сосредоточиться на проектировании будущего, далекого от его мыслей и чувств о травмах, передаваемых из поколения в поколение. Они должны понять, что с ними может закончиться хаос поколений.

У нас так много жизней, которым мы нужны. У нас так много призваний в этой области.Наша задача — предложить нашим клиентам поддержку и заботу, в которых они так отчаянно нуждаются. Стать и в конечном итоге почувствовать себя компетентным, знающим и готовым — это первый шаг к тому, чтобы предложить нашим клиентам качественную помощь с учетом травм.

Что такое травма поколений и как от нее избавиться? — Ансамблевая терапия

Как терапевты, мы обращаемся к проблемам и чувствам, с которыми в настоящее время сталкиваются наши клиенты, но в некоторых случаях эти проблемы настолько укоренились в человеке или семье, что могут быть вызваны так называемой травмой поколений.

Прежде чем мы перейдем к травме поколений, было бы полезно глубже объяснить, что такое травма в условиях психического здоровья. Травма описывается как переживание, происходящее в жизни человека и причиняющее серьезный вред, будь то физический, умственный или эмоциональный. Это может сильно беспокоить человека и заставлять его терять контроль над ситуацией.

Как терапевты, мы описываем травму как «большую Т», такую ​​как смерть одного из родителей, или «маленькую Т», как перелом руки, в зависимости от того, как долго человек испытывает негативные последствия события.Некоторые люди могут испытать множество травм типа «маленького т», другие — одну травму «большого т» или могут сочетать и то, и другое. Некоторыми причинами травмы могут быть потеря любимого человека, стихийное бедствие, проживание с родителем или партнером, злоупотребляющим психоактивными веществами, тяжелая болезнь или травма, или наблюдение за актом насилия.

Когда мы переживаем любую травму, у нас возникают как эмоциональные, так и физические реакции. Это может выглядеть как беспокойство, проблемы со сном, чувство разобщенности или замешательства, навязчивые мысли или уход от других.У детей это может выглядеть как попытка избежать школы, боли в животе, проблемы со сном, едой, гнев и поведение, направленное на привлечение внимания.

Имея в виду все это, мы можем теперь рассмотреть травму поколений, которая «передается через отношения привязанности, когда родитель пережил травму отношений и оказывает значительное влияние на людей на протяжении всей жизни, включая предрасположенность к дальнейшим травмам» (Isobel, S. ., Гудиер, М., Фернесс, Т., и Фостер, К., 2019).

Что все это значит ??

Это означает, что мы можем видеть психологические эффекты травмы, передаваемой от одного поколения к другому. Травма поколений — это травмирующее событие, которое началось за десятилетия до нынешнего поколения и повлияло на то, как люди понимают, справляются с травмой и исцеляются от нее. Травма поколений дает нам, как терапевтам, линзу недоумения . Хммм, это шаблон для семьи этого человека? И как мы можем разорвать этот круг? К счастью для нас, этот объектив становится все более распространенным, и ему уделяется более серьезное внимание, чем раньше.

Теперь вы можете спросить себя: «Как это проявляется в семьях?» Травма поколений может повлиять на самые разные семьи и проявляться такими способами, о которых вы, возможно, даже не догадывались, например:

• Семья может казаться эмоционально оцепеневшей или испытывать сильные колебания относительно обсуждения чувств

• чувства как признак слабости

• Другая семья может иметь проблемы с доверием к «посторонним» и казаться постоянно конфликтными

• Некоторые семьи могут казаться обеспокоенными и чрезмерно защищающими своих детей или членов семьи, даже когда нет угрозы опасность

Это далеко не полный список примеров того, как травма влияет на несколько поколений.Это также может проявляться в нездоровых границах отношений и в семьях, подсознательно обучающихся нездоровому поведению для выживания.

Когда мы думаем об истории, на ум приходит множество групп, пострадавших от травмы поколений, например, потомки порабощения в Соединенных Штатах, коренные американцы, беженцы, те, кто из поколения в поколение подвергался злоупотреблению психоактивными веществами, те, кто пережил детство. жестокое обращение или пренебрежение, и члены семей переживших Холокост, и это лишь некоторые из них.

Уф! Это очень важно. Что мы МОЖЕМ сделать, чтобы не допустить продолжения травмы поколений?

По словам Бесселя Ван дер Колка (написавшего «Тело сохраняет счет»), способность чувствовать себя в безопасности — «вероятно, самый важный аспект психического здоровья». Когда мы растем с семейной динамикой, которая заставляет нас чувствовать себя небезопасными, не имеющими подтверждения в наших чувствах и переживаниях, мы можем с трудом преодолеть нашу личную и семейную травму. Одна из наших задач в области терапии — помочь нашим клиентам испытать то, что известно как чувствовавшая безопасность , которая представляет собой чуткие отношения, основанные на безусловном принятии терапевтом мыслей, чувств и переживаний человека.

В консультировании моя работа как терапевта заключается в том, чтобы оценивать моих клиентов комплексно, то есть смотреть на человека, его окружение и их прошлое, и работать над тем, чтобы помочь клиенту полностью понять значение своей травмы, чтобы он мог лучше всего излечиться от Это. Когда мы это делаем, это может помочь пролить свет на вопрос: «Почему я это делаю?» за негативное поведение, влияющее на жизнь клиента.

При травмах поколений важно помочь клиенту мыслить в терминах выявленной проблемы, являющейся чем-то, с чем они родились, а не обязательно проблемой, которую они сами создали для себя

Здесь, в Ensemble Therapy, мы стремимся служить не только детям и подросткам, но и семьям, чтобы решать проблемы, возникающие из-за травм поколений.У нас есть инструменты, которые помогут вам и вашей семье восстановиться после травм поколений. Если вы и ваш терапевт определили, что вы, возможно, переживаете травму поколений, ваш терапевт может предложить один из этих типов терапии :

• Theraplay

• Терапия взаимодействия родителей и детей (PCIT)

Ребенок

• Терапия родительскими отношениями (CPRT)

• Семейная игровая терапия

• Семейная системная терапия

• Работа с генограммой

Хотите почитать о травмах поколений? Вот некоторые из наших любимых!

• Все началось не с вас: как наследственная семейная травма формирует нас и как завершить цикл Марк Уолинн

• Тело сохраняет счет Бессель Ван дер Колк

• Циклы травм и насилия между поколениями: взгляд на системы привязанности и семьи Памела Александер

904 10.